Смутные воспоминания о том, как Игорёк вволок меня в дом, как я плакался о разбитой жизни, как он по моей просьбе позвонил со своего мобильного Даше, как она отправила нас обоих подальше, сказав, что я уже история, как я орал с балкона, что уезжаю в горы, выбрасывая книги и вещи, делали мое состояние хуже и хуже.

В комнате было жарко и пыльно. Я закрыл глаза и увидел двух жутких демонов, терзавших меня изнутри. Они отплясывали канкан и старались выскочить наружу. Через полчаса терпения меня вытошнило.

− Чертова гармонбозия, − прошептал я, утираясь.

Выход открывался один − доползти до ближайших мощей и помолиться. К старому храму Успения Пресвятой Богородицы на Преображенском кладбище в нескольких кварталах от дома я добирался как тяжелый водолаз в трёхболтовке по дну моря. Ноги с трудом поднимались, словно увязая в песке, негнущееся тело пыталось загребать руками.

Когда впереди замаячили купола с крестами, навстречу прошел мальчик лет пяти, прижимавший к себе стеклянную банку. Внутри плескалась одинокая золотая рыбка. Она вильнула хвостом, и двигаться стало легче.

По слабости я не соблюдал некоторых заповедей, но верил в Христа как Спасителя. Чисто интуитивно я всегда был на его стороне и знал, он не откажет в любви и прощении. Он сам был великолепной рыбой, и я любил его за это.

− Подайте мальчику на лечение, − попросила у ворот храма потрепанная тетка с подростком в инвалидной коляске.

Вид у мальчика был не больной, а уставший. Глаза его косили по сторонам. Я подал, помолившись, чтобы парня избавили от косоглазой усталости. В храме мысли и переживания, притащенные с улицы, покинули меня и святые лики вокруг обернулись золотыми рыбками. Я бережно понес их в ладонях к Спасителю, встречавшему с белым голубем на плече.

Попив святой водички, я окончательно вернулся к жизни. Даже солнце стало не таким жарким. А мяукавшей за оградой храма серой кошке я весело сообщил, что получил от алкоголя больше, чем он от меня.

16

Бездна бездну призывает голосом водопадов твоих, все воды твои и волны твои надо мной прошли… Слышалось откуда-то сверху. Недалеко от кладбищенской ограды в тени тополей я сидел на лавочке и дышал, словно нырял и выныривал. Вчерашние переживания отступили, но маячили на горизонте.

Рядом остановился автомобиль УАЗ, в простонародье названный «буханкой». Из кабины вылез парень в тельняшке и вразвалочку направился на рынок, галдевший за вековым кирпичным забором. Глядя на пыльные исцарапанные борта старенькой машины, я пережил озарение. Вот же он, корабль! Самый настоящий. Наземный. Сейчас единственно возможный.

Я даже встал и ощупал его.

− Тебе чего, земляк? – услышал я за спиной.

Парень в тельняшке насмешливо меня изучал. В руках он держал пакеты с овощами и зеленью.

− Да вот хочу купить такой же, − признался я. − Сколько он сейчас стоит?

− Такой тысяч шестьдесят. Можно купить совсем убитый за двадцать. Если мотор у него живой, вложишь еще тридцатку, и будет как этот. Хэ! Есть возможность − покупай с инжекторным движком, бензина меньше жрёт. Ты в деревне живешь? На таком ездить только там, где вместо дорог один фарватер.

− Как раз то, что нужно. Собираюсь с друзьями в сухопутное плавание.

Парень недоуменно повел бровями.

− А ты свою не продаешь?

− Это не моя. Я −механик в автопарке.

− А зовут тебя как?

− Макс.

− Фома.

Выцветшая тельняшка и татуировка на запястье дополняли и без того разбойничий вид Макса. Он был похож на корабельного плотника или мастера парусов из энциклопедии по пиратству.

− Слушай, Макс, а может, к нам боцманом?

− Не понял.

− В смысле, будешь отвечать за состояние судна, то есть машины.

− Сколько?

− Чего сколько?

− Платить будете.

− Полторы доли, как и владельцу корабля. Капитан и квартирмейстер получают двойную долю.

− Долю чего?

− От добычи.

− Какой еще добычи? – лицо Макса вытянулось.

− Любой.

− Слушай, ты кто вообще такой? – Макс освободил правую руку и взял меня за грудки. – Ты чего тут предлагаешь?

Прохожие, замедляя шаг, с любопытством посматривали на нас.

− Бог с тобой, Макс, ты не то подумал, − успокаивал я боцмана, − ничего противозаконного. Туризм и частные перевозки − вот наше направление. Ну, может, немножко контрабанды, орех и шкуры из Горного Алтая. Да и то в пределах разумного. Проблем не будет.

Подумав, Макс отпустил меня и достал сигарету.

− Так кто ты?

− Будущий владелец сухопутного корабля, в прошлом журналист, в настоящем брошенный муж. Еще, говорят, рисую неплохо.

− Во как, значит, художник. Хочешь сказать, тебе терять нечего?

− Абсолютно.

− А почему в прошлом журналист?

− Исписался. Стал, как Бюнуэль, вставлять в текст свои сны. Но статьи это тебе не кино. А потом меня, вообще, на рекламу перебросили.

− А с женой давно расстался?

− Уже месяц как.

Закурив еще сигарету, Макс с чувством рассказал, как за минувший год ушел от трех женщин, презрев их желание склонить его к женитьбе. Поплевал под колеса и залез в кабину.

− В общем, как соберешься покупать, звони. Вот телефон нашей конторы, я там целыми днями торчу. Помогу выбрать машину без дефектов, − подмигнул боцман.

Через минуту корабль-УАЗ исчез в облаке пыли. А я воодушевленный, как Калгак перед битвой с римлянами, ринулся навстречу освобождению.

17

Когда за спиной вырастают крылья, я впадаю в детство. Из взрослого человека, некогда женатого и положившего немало здоровья на стойки баров, я становлюсь мальчишкой, который сломя голову мчится к радуге. И совершенно забываю о том, что в этом мире никому нет дела до таких мальчишек, в лучшем случае они умирают с чистой совестью, седой бородой и истерзанной печенью.

Я восторженно кричал в телефонную трубку:

− Весёлый, к черту растущие акции! Давай купим уазик! Самое лучшее вложение капитала!

− А, может, лучше автобус, как у Весёлых Проказников. Ты будешь Кеном Кизи, а я Нилом Кесседи! Ха! Ха! – потешался Весёлый.

− Кроме шуток, Весёлый. Мы покрасим его в желтый цвет, это будет корабль друзей. We all live in a yellow submarine! – не унимался я. − На этом уазике мы докатимся до истины. И поедем дальше!

− Ну-ну, полегче, старичок, меня таким раскладом не купишь.

− Весёлый, ты не представляешь, это не просто шанс. Это единственный путь, другого в этой жизни нет.

− Ха-ха! Есть, чувак! Не поверишь, но после твоего ухода я наткнулся в сети на распродажу подержанных автомобилей. В кредит можно было взять «Опель» восьмого года. Я вчера оплатил первый взнос. Сегодня машина уже стоит под окном. Ха-ха!

− Не может быть, Весёлый! Ты поспешил! Нам нужен уазик, а не «Опель».

− УАЗ − машина хорошая, но сука ненадежная. К тому же я не собираюсь в кругосветное путешествие, я просто хочу выезжать с женой за город по выходным.

− Весёлый, ты убил меня!

− Ты сам убиваешь себя своими мечтами. Держись покрепче за реальность, если не хочешь выпасть за борт. Вся эта планета и так огромный корабль со своим уставом, против которого переть равносильно самоубийству.

− Это всё, что ты можешь мне сказать?

− Это всё, что ты сам можешь сделать ради своего спасения.

Я положил трубку и понял, что Весёлый опять по-своему прав. Ведь с точки зрения тех, кто ежедневно кормит свои холодильники и гипнотизирует экраны телефонов и компьютеров, всё самое ненадежное и опасное берет начало в стремлении вырваться из этого чертова круга обыденности.

18

Хорошая большая мечта – двигатель жизни. Однако, если для ее воплощения нужно затратить немало средств и энергии, мечта может остаться мечтой. По этой и по ряду других причин в отношениях человека с мечтой всё довольно неровно. То она его оседлает, то он ее.

Я тоже большой мечтатель, и в этом смысле мир проел во мне огромную дыру. Туда и вылетела моя Даша. Она просто перестала меня понимать.

Многие мечтали о новой жизни, где свободные люди обитают точно в раю. Я тоже пристроился в очередь. У меня имелась своя идея, как помочь человечеству избавиться от страданий.

− Ну и дурак ты! – как-то сообщила мне Даша. – Мечтаешь о всеобщем счастье, а не можешь сделать счастливой хотя бы меня. Ты отказываешься от нормальной жизни, не понимая, что отказываешься от меня.

− Дашка, ты не умничай, − грозил я пальцем. − Я старше тебя на восемь лет. Слушайся меня, и будешь счастлива. Что ты можешь понимать в жизни?

− Если тебя слушаться, то придется периодически навещать наркологический диспансер, забыть о домашнем уюте и остаток жизни провести в непонятных исканиях.

− Даш, думай, что говоришь! По-твоему выходит, что я пьянь и бродяга, ничего не делаю для дома и занят только своими мечтами.

− Если это не так, то зачем ты всё время оправдываешься и лжешь? Я устала от твоих фантазий!

Вскоре она ушла. Сначала я не воспринял это всерьез, но когда понял, что к чему, то взвыл от боли. Несколько недель я буквально бредил самоубийством. Выходил на улицу с одной надеждой, что меня там пристрелят или зашибет кирпичом. Шел мимо книжного магазина, а из витрины на меня пялилась новинка − «Сто великих самоубийц». Я сворачивал за угол облегчиться, а с облупленной стены с грустью смотрел нарисованный повешенный человечек. В гостях я открывал музыкальный журнал и сразу читал о том, что Элиот Смит воткнул себе нож в сердце, перелистывал пару страниц и попадал на заметку про молодого музыканта начинающей английской группы, который повесился прямо в студии во время записи дебютного альбома.

По несколько раз в день я отправлял Даше сообщения, что вот-вот добровольно уберусь из жизни. Я никак не мог свыкнуться с мыслью, что до меня никому нет дела.

Как-то позвонил Рыжий.

− Как дела, Фома?

− Отлично. Был бы пистолет, застрелился.

− Шутишь?

− Нет.

− Могу я тебе чем-нибудь помочь.

− Подсыпь мне яду.

− Чем ты сейчас занят, старик?

− Читаю книгу «Сто великих самоубийц».

Через час Рыжий зашел с бутылкой мадеры.

− Что случилось? – спросил он.

− От меня ушла Даша.

− Она вернется.

− Не думаю. Она сказала, что устала жить моей жизнью. Она действительно выглядела смертельно усталой.

− От меня три раз уходила жена.

− У вас двое детей, и ты делаешь всё, чтобы сохранить семью. Мы детьми не обзавелись, к тому же я не уверен, что понял, в чем смысл семейной жизни.

− Для каждого в своем. Для меня в том, чтобы не быть одиноким.

Я чуть не заплакал. Как сказал мой друг: жизнь мстит, и мстит жестоко, тем, кто поднимает тяжкий полог ее покоев. Чтобы разделить эту жизнь со всеми, надо стать слепым и глухим. Не смог я разделит жизнь со всеми, и она жестоко отомстила, отняв Дашу. Не просто отняла, а вырвала с кровью, с частью души.

19

Я стоял на краю тротуара и считал проезжавшие мимо «уазики», желая увидеть желтый. Через дорогу отблескивал магазин женского платья. В полстены, радуя воображение, сиял рекламный щит с великолепной похожей на саламандру молодой женщиной в шотландской юбке и саксофоном в руках. Задержав на ней взгляд, я вспомнил о Вале и что сегодня четверг. Увидеть ее захотелось так, точно она стала единственным человеком, который мог понять и поверить в меня.

Идти в бар, где она сейчас выступала, было как-то неловко. В ближайшем кафе я взялся сочинять письмо, но выходила ерунда, типа: «так-то у меня всё в порядке… как сама поживаешь?». Тогда я решил присочинить и нарисовать, чтобы стало понятнее, что со мной происходит.

«Здравствуй, Валя! Ты не представляешь, насколько мне сейчас помогает то, что есть, кому написать. И не просто кому-то… Когда я первый раз увидел тебя, то почему-то сразу подумал, ты поймешь, о чем я толкую… Не волнуйся, у меня всё хорошо. Как у тебя дела? Хочу поделиться одной историей, и ты поймешь, о каком путешествии я говорил.

Капитан Умберто

О своем существовании на земле капитан Умберто позабыл давно. С того дня, как у Багамских островов его пиратский люгер увидел левый борт «Якова и Марии». На том злополучном корабле капитан Уильям Фипс пересчитывал сокровища, поднятые с затонувшего галеона «Нуэстра сеньора де ла Каньсепсьон».

Радость Умберто и его дружков, скитавшихся без провизии уже несколько дней, длилась недолго. Не пожелав делиться отнятым у моря добром, капитан Фипс был не гостеприимен. Под тяжестью чугунных ядер «Якова и Марии» пираты отправились прямиком в сундук Дэвиса.

Ухватившись за ногу одного из товарищей, Умберто опускался на дно моря. Он не замечал отсутствия кислорода и более расстраивался из-за потери корабля, доставшегося в уплату за услуги от отчаянного капитана Пикара. Пуская последние пузыри и продолжая представлять другой исход неудавшейся встречи, Умберто пытался говорить вслух, пока окончательно не понял, что не в силах что-либо изменить.

Жизненные обстоятельства и любовь к странствиям когда-то склонили капитана Умберто к столь опасному занятию, как морской разбой. Но как человек образованный, изучивший немало трудов по навигации, географии и истории, капитан всегда был склонен к философии, нежели к грабежам. И то, что жизнь есть и на дне, Умберто воспринял спокойно. К тому же и океан встретил его по-свойски. И хотя смысл новой подводной жизни загадочно терялся среди бесконечных отмелей и впадин, было ясно, что она еще более загадочна и многомерна чем на суше.

Диковинных проявлений жизни, ходов в соседние миры и сокровищ, так радовавших товарищей, было предостаточно, да только Умберто вскоре заскучал, томясь туманной перспективой. Хандру нагоняли и худосочные русалки такие же пучеглазые, как и акулы, нападавшие иногда даже на утопленников. Однако в отличие от товарищей, мечтавших о роме и дородных женщинах, Умберто по-настоящему тосковал об одном – о корабле. Он часто поднимался на поверхность и наблюдал за проходившими судами.

Однажды в шторм Умберто увидел отличный корабль, непохожий на те, что видел раньше. Корабль размером с арабский дау шел без парусов, его вихляло из стороны в сторону. Погода была скверная, волны поднимались выше и выше. Любая могла увлечь корабль на дно. И вот тогда Умберто поднялся на борт, чего раньше никак не решался сделать.

На судне, вроде, было пусто. Лишь на носу, у руля, Умберто увидел болезненного вида человека, которого мутило. Сознание то покидало его, то возвращалось.

– У тебя тропическая лихорадка, – сообщил Умберто корчившемуся человеку. – И не надо было за ужином смешивать сыр со сливами.

Человек вздрогнул. Он увидел перед собой призрака – моряка в старинном кафтане.

– Кто ты? – испуганно прошептал человек.

Умберто не придумал ничего лучше, как хрипло пропеть:

– Аваст снастям! Эхей вперед! Выходим на разбой! Пусть нас убьют, но хоть на дне мы встретимся с тобой!

Человек со стоном откинулся на палубу, видимо, окончательно потеряв сознание.

Корабль несло в сторону отмели. Куда подевалась команда и почему человек находился на борту один, понять было трудно да и некогда. Чтобы спасти корабль, Умберто взялся за руль. Несмотря на сильный ветер и большие волны, судно слушалось Умберто на удивление легко, словно было с ним одним целым.

Когда рассвело и опасность миновала, Умберто понял, что не хочет покидать корабль, и не покинет никогда. Океан исполнил его мечту.

Человек приходил в себя. Запутавшийся в снастях, он начал шевелиться.

– Где я? – наконец еле слышно проговорил он. – Я жив?

Умберто не отвечал.

Человек с трудом поднялся на ноги. Было видно, как он цепляется за сознание, пытаясь понять, что происходит. Но тут корабль накренило волной, и человек выпал за борт, широко раскинув руки, точно сделал это сам. Умберто даже не пошевельнулся, потому что верил, хуже человеку уже не будет.

Глядя на океан, Умберто с трепетом думал о том, что именно в океане кроется самая мощная сила на этой планете. Отсюда всё пришло, сюда всё и уйдет. У океана есть разум, и он не сравним с человеческим. Тот, кто хоть немного возьмет от него, познает иную жизнь.

Вот так вот, Валя».

Я перечитал письмо, думая пририсовать выглядывающему из моря Умберто усы и бороду или нет. Запечатал письмо в конверт. Было непривычно легко и весело, словно я надышался азота. Лицо чуть горело, словно умытое в горном ледяном ручье. Я глупо улыбался, жизнь казалась понятной и простой.

20

Всю нелепость своего письма я осознал только у почтового ящика Центрального телеграфа. Да, фантазии иногда отпускали, и я начинал рассуждать трезво. Легкость и веселье сменились уверенностью, что автора такой депеши должны отлавливать врачи, чтобы изучать редкий случай проявления шизофазии.

Сначала я поморщился от мыслей, а потом от боли. В бок словно врезалось пушечное ядро. Как выяснилось, я встретил знакомого бродягу. Вернее, Барни сам меня приметил, подошел со спины и тычком кулака выразил приветствие и радость.

По комплекции Барни можно сравнить со знаменитым, похожим на бочку голландским пиратом Рока Бразильцем. А по уму разве что с волнистым попугаем. Он ошивался в нашем дворе по вечерам у гаражей с мужиками, но кто он на самом деле – я не знал.

− Что это у тебя? – дыхнул перегаром Барни, потянувшись к письму.

Он был в том настроении, когда перечить ему не стоило.

− Письмо, − я старался не выпускать конверт из рук.

– Отправляй скорее и пойдем, − приказал Барни и бросил конверт в почтовый ящик.

Он потащил меня вниз по улице. Отнекиваться насчет выпить было бесполезно и опасно. В этом смысле Барни еще больше походил на Рока Бразильца, когда во время стоянок в порту тот бродил по улицам с бочонком вина и отрубал руки отказавшимся с ним выпить.

− Чем озабочен? – спросил Барни Бразилец.

− Счастье проплывало так близко, − неопределенно проговорил я.

Счастье и правда всегда на расстоянии вытянутой руки. Нарисованное улыбками на наших лицах оно не терпит гримас обид и раздражения.

− Что будем пить? – прорычал Барни.

− Тыквенный сок или облепиховый, − фальшиво улыбался я.

Он по-своему истолковал ответ и потащил во дворы. В старом доме, похожем на уходивший в песок галеон, в захудалом магазине, похожем на трюм, Барни купили «бормотухи», которой я не видел в продаже с прошлого века. Я лишь удивленно округлил глаза и пошел, как на поводке. Сбегать было бессмысленно, проще со связанными руками прыгнуть за борт в открытое море.

− Вот! На… Твой ход, – вручил Барни мутный сосуд, предварительно отхлебнув половину.

Мы стояли на задворках парка аттракционов. За деревьями мелькали люди и раздавались веселые крики детей. Глупо и жалостливо улыбаясь, я ждал спасения. Пить не хотелось, я боялся последствий – слёз и страданий по поводу расставания с женой.

− Ну же! – подбодрил Барни Бразилец.

− Боже, − пробормотал я.

− Чего?

− Подташнивает что-то, отравился, наверное. Чувствую себя неважно, с каждой минутой мне хуже, − пожаловался я.

− Сам просил что-нибудь ягодное, − рыкнул Барни. − Пей давай, хмырь.

Помощь так и не подоспела. Только маленький мопс забежал из-за кустов, испуганно тявкнул, понюхав огромный тяжеленный бот Барни, и исчез.

− Ну и ладно, зато руки останутся целы, − подмигнул я Бразильцу и сделал глоток.

Отравленный мир обжег изнутри и закружил всё вокруг в диком танце. Смеялся Барни, за кустами тявкал мопс. А я, беззащитный, со слезившимися глазами стоял, опустив голову и раздвинув ноги, и ожидал от жизни любых сюрпризов.

21

Настроение было никудышное, люди явно не собирались назад в океан. Они полагала, что в оставшееся время еще можно погреть бока по своим берлогам и ни о чем другом как о себе не думать.

От ополаскивания в мутной воде меня оторвал звонок с неизвестного номера, я вытер футболкой лицо и руки и, чуть посомневавшись, ответил.

− Привет, Фома. Как дела? – серьезным тоном, словно заключая сделку на два-три миллиона крепкой валюты, поинтересовался Беря.

− Никак.

− Ты где?

− На набережной, наблюдаю за прогулочными катерами.

− Хм, я как раз по этому поводу. Может, нам захватить какое-нибудь судно.

− Давно пора. А ты сам где?

− Так, у одной подружки. Смотрю по телику документальный фильм о колониях Нового Света. Только что рассказывали о Портобелло. Эх, мне бы прямо по курсу такой гигантский склад сокровищ, свезенных со всех испанских колоний. Надо действовать, как Френсис Дрейк и Генри Морган. Захватывать что надо, а не ждать. Понял?

− Ага, понял.

− Ты что делать собираешься?

− Когда?

− Сегодня.

− Не знаю… чудом сбежал от Барни. Стоило только усомниться в себе, как он появился. Чуть не отравил меня…

− Я не пью.

− Я тоже.

− Значит, уходим в море?

− Ничего другого не остается.

− Короче, Фома, не кисни. Я уже начал мозговать, что делать.

− Я и не кисну. Чего тут мозговать? Нам нужны либо деньги, либо человек, готовый потратиться на нашу безумную идею с кораблем. Хотел занять у Веселого, но он купил себе «Опель».

− Есть у меня такой человек.

− Кто?

− О, всё, реклама кончилась. О землетрясении в Порт-Рояле пошло. Перезвоню! Есть человек! Есть! Не знает, куда деньги девать! Пока.