Глава 7. Он сошел со сцены!

Февраль, 1985 год, Тоскана, Италия

Солнце просачивается между деревянных полосок венецианских ставен, рисуя длинные тени на шахматной доске полов. Чувствую запах свежесваренного кофе и нотки новой для меня едко-травяной смеси табака и цитрусовых. Пора бы уже и привыкнуть, что именно так пахнет моя бабушка!

Встала и пропрыгала по черно-белой плитке к окну: если бы я здесь росла, вот было бы развлечение – с утра до ночи играть в классики!

Серо-белая мебель, оранжевые стены и психоделические картины выглядели необычно после югославской мебели и обоев в цветочек нашей советской квартиры, но мне все здесь нравилось. Особенно сбегать из спальной зоны вниз по невысокой лестнице на кухню, чтобы полюбоваться новым бабушкиным шедевром кулинарного искусства.

С улицы послышался громкий и чуть грубый голос Сандры:

– Соня! Уж кофе остыл, а все круассаны съедены давно!

Я открыла окно и зафиксировала ставни, посмотрела вниз.

Красная герань и фиолетовые цикламены пестрели в белых деревянных ящиках на отросшей щетине вечно-зеленой травы. Мимоза бесстыдно развесила плюшевые желтые ветви над соседскими гортензиями.

Бабуля в розовом пеньюаре с сигарой во рту выпалывала сорняки. Ее окликнул низкий женский голос из соседнего окна и они перекинулись несколькими фразами, перевод которых не заставил себя ждать, как только бабушка вошла в дом и принялась громким голосом переводить, ибо итальянский я пока понимала еще исключительно медленными и короткими предложениями:

– Синьора Рита очень обрадовалась, что ко мне внучка приехала. Говорит, что ты такая же хорошенькая, как и я, еще и сигареты не куришь. А я ей сказала, что зато ты спишь долго. А ее внук, Леонардо уже куда-то улизнул с Энцо.

Она загремела внизу чем-то металлическим. Я сердито подумала, что мне нет дела ни до Леонардо, ни до Энцо. Главное, чтобы она дала мне поспать. Хотя бы сегодня.

– Эх, в мои почти восемнадцать тоже никто не знал, где меня носит… – Я уловила в ее голосе разочарование. Мне бы очень хотелось узнать, как она провела свою молодость, помня из рассказов бабы Нюры, что ей не единожды приходилось заново пускать корни и осваиваться.

– Эй, соня! Табак тебя знает, как можно столько спать!

– Ну, ба! Сегодня суббота!

Но бабушка не сдавалась:

– Вот именно! Стало быть, дел больше, чем обычно. Заграница не любит лентяев.

Не думаю, что она нервничает из-за того, что должна работать в выходные. Бабуля снова загремела посудой на нижнем этаже, где находилась кухня.

Я нырнула в ее комнату. Кровать идеально заправлена – ни единой складочки! Рядом с зеркальным плательным шкафом в открытой обувнице выстроились около двадцати пар обуви всех мастей. На прикроватной тумбе – недокуренная сигара в хрустальной пепельнице и черная шляпа с маленькой вуалью. Та самая, в которой она впервые появилась в моей жизни восемь месяцев назад. Я подошла к зеркалу, примерила ее и произнесла:

– Сан-д-ра! Я – Сандра, а никакая вам не Ассоль!

От голоса бабушки за спиной я подпрыгнула:

– Это еще зачем? У тебя красивое, многообещающее имя. Уверена, что его придумала твоя мать. Хотя это и не в ее стиле.

Я удивилась:

– Так ты даже не знала ее! И того, что отец писал ей стихи. Завтрак в постель приносил. С цветами.

Я загрустила по своей прежней жизни и по родителям. Помощь бабушке в кондитерской и новый быт помогали мне от этого отвлекаться.

Сандра не придала значения моим словам, сняла с меня шляпу и стряхнула пыль:

– Пришла пора ее убрать. Я больше не хочу повода ее надевать. Ну же, давай, поторопись!

Я вернулась в свою комнату. Буржуйка! У меня теперь личные покои с полутораспальной кроватью, платяным шкафом, лампа с винтажным абажуром и туалетным столиком с пуфиком! Покружившись по комнате, я натянула джинсы, белый свитер, кроссовки и куртку – бабушка по приезде сразу же занялась моим гардеробом и оборудовала мне гостевую комнату. Я побежала по коридору до лестницы, ведущей вниз. Но чего-то не хватало. А, конечно: очки! После смерти родителей у меня резко ухудшилось зрение. Как сказал психолог, я с трудом видела свое будущее, тем более, за границей. Вернулась за ними в комнату и заметалась, как юла, но нигде их не находила. Бабушка коршуном наблюдала за мной из дверного проема. На ней были джинсы, туфли на каблуке, бежевая блузка и пиджак чуть темнее из плотного джерси. Какая же она у меня красавица!

– Бабушка, куда подевались мои очки? Я их вечно теряю, – рассердилась я.

– Глаза по ложке, а не видишь ни крошки! Главное, чтобы сердце всегда оставалось с тобой. Ну же, поторопись! – жестко сказала она, спустилась вниз и зазвенела ключами за дверью.

Через мгновение я уже бежала по кедровой лестнице в кухню. Здесь облицовка из кремовой плитки освежала темное дерево гарнитура, а белые с вышивкой занавески вместо дверок делали ее уютной и даже романтичной. В таком же стиле была и скатерть, покрывающая большой круглый стол посредине кухни, а на нем фарфоровая ваза, благодаря которой я приобрела новую привычку: на ходу утащить две миндальные печеньки и спрятать в карман. Это слишком вкусно, чтобы оставлять их здесь в одиночестве!

Наконец, через сад мы выходим на улицу. Идем мимо желтых двухэтажных домов, с белыми балконами и пестрой геранью на них, затем сворачиваем направо и примерно через сто пятьдесят метров подходим к площади. Где-то здесь должен находиться парикмахерский салон “Альдо”, куда мы направляемся.

– Пьяцца Сан-фран-че-ско^[12], – читаю я указатель, как только мы выходим оттуда. Итальянская речь напоминала мне маленький, элегантный велосипед, а сама я была на нем большим, неуклюжим медведем, но мне предстояло как-то на нем ездить.

Большое облако сахарной ватой повисло над остроконечной колокольней из красного кирпича, такого же, как и остальная часть собора. Весенний ветер теребил мою новую укладку, разбирая ее по волоску – мы только что вышли с бабушкой из парикмахерской, и я чувствовала себя какой-то обновленной. Теперь каждую субботу Альдо обещает делать из меня красотку.

Когда мы поравнялись на площади с высоким жгучим брюнетом в белом плаще, они с бабушкой любезно поздоровались. Он даже поцеловал ей руку. Затем раскрыл плащ и достал из внутреннего кармана черного пиджака визитку, протянул ее бабушке. Кажется, на поясе блеснула кожаная кобура. Или мне показалось? Я поправила скользящие по вспотевшему носу очки.

По шершавой, пористой брусчатке суетливо ходили голуби и ворковали. Вдалеке сидела влюбленная парочка и бесстыдно целовалась. Я закрыла глаза от слепящего солнечного света и представила себя и Леонардо из Сан-Ремо на их месте под певучую речь бабушки с усачом в плаще. Сколько времени мне понадобится, чтобы научиться бегло лепетать, как они?

Тут Сандра горячо попрощалась со своим собеседником и, покачав головой, сказала:

– Табак его знает, где его носило все это время! А как он любит круассаны с фисташками из Бронте!

Я достала из кармана печенье и откусила, роняя песочные крошки к великому птичьему удовольствию. Пернатые тут же налетели, а самые наглые сели на плечи и руки, претендуя на свою долю лакомства. Я засмеялась, бросила им печенье, и, отряхнув ладони, догнала бабушку.

– Ты так легко отдаешь то, что любишь? – возмутилась она.

Я пожала плечами: к чему этот ее странный вопрос? И тут же поинтересовалась:

– Бабушка, ты ведь из-за любви сюда сбежала?

– Табак с тобой! – уклонилась она от ответа, но я заметила на ее лице тень беспокойства.

Мы свернули за угол и, пройдя еще несколько метров, оказались перед вывеской.

– А вот и “Фа-соль”^[13], – обрадовалась я.

– Она самая. Я влюбилась в это романтическое место, представив, во что могла бы его превратить.

Мы вошли, и от запахов ванили, корицы и гвоздики у меня потекли слюнки. Внутри было еще светлее из-за бежевых стен, чисто-белой мебели, огромных подносов с шуршащим безе и зефиром, воздушными бантами на фиолетовых коробках. Стену напротив украшали красно-желтые и розовые цепи из карамели в прозрачных фантиках. Холодильную витрину занимали торты с белоснежной глазурью, между которыми пестрели пирожные с разноцветными фруктами, печенья с шоколадом всех мастей.

– Ну, как тебе?

Сандра уже переоделась и на ней были белые чепец и фартук. Меня переполняли эмоции так, что я обняла ее:

– Обалдеть, ба! Это просто кондитерский рай! А ты… словно зефирная королева!

Бабушка очень хорошо вписывалась в кондитерскую, и тут до меня дошло: это было именно то место, в которое она очень органично инкрустирована, словно драгоценный камень в золотое кольцо.

Сандра вынесла из кухни подносы и принялась их аккуратно раскладывать на витрине:

– Моя Беата взяла выходной. Будем как-то сами справляться. У меня ведь теперь новая молоденькая помощница. Могу я на нее рассчитывать?

Я заулыбалась, подумав о том, что жизнь довольно странно устроена: иногда мечтаешь, мечтаешь, оно не исполняется, а порой приходит то, о чем даже не думал – не гадал.

Когда мы закончили раскладывать пирожные, в магазин начали заходить люди. Я мало что понимала, говорила еще меньше, но бабушка первое время вполголоса синхронно переводила:

– Это синьор Марио. Поздоровайся с ним.

– Буонджорно! Добрый день! – это слово я репетировала раз по пятьдесят в день и, похоже, итальянцы меня понимали, благодушно улыбались и отвечали тем же.

– Это синьора Роза.

– Буонджорно!

– Сальве^[14], Сандра. Коме ва? Белла суа филья!^[15]

Я шевелила губами, повторяя вслед за сухоньким старичком с видом академика эти слова. Похоже, он назвал меня бабушкиной дочкой. Смешной!

– Миа нипоте.^[16]

– Карина! Тутта лей.^[17]

Как мне рассказывала бабушка, я в точности повторяла то, с чего начался и ее новый этап жизни. Днем я помогала ей в кондитерской, который в тайне ото всех называла “зефирный рай”, а вечерами учила итальянский и слушала рассказы Сандры о том, как она училась жить по-итальянски.

– Бабушка, я никогда не научусь говорить на их языке!

– Потому, что ты слишком комплексуешь! Это ведь нормально. Дети тоже не сразу начинают разговаривать, делают много ошибок, падают, снова поднимаются. Это не должно тормозить твое желание общаться.

– Это ужасно! Я никогда не смогу говорить как ты! Ты будешь меня стыдиться!

– Глупенькая! Многие из них и на своем-то языке не умеют хорошо разговаривать! Ты знаешь, сколько трудностей вызывает у самих итальянцев пасса’то ремо’то^[18]? Впрочем, в обыденной жизни многие вещи выражаются в более простых глагольных временах. Изучение теории оставь для учебы в университете.

Я сижу и размышляю о том, что совсем не прочь провести остаток своей жизни среди пирожных и тортов. Но бабушка другого мнения:

– Нет, университет тебе нужен. Там ты сможешь найти себе друзей. Еще и культурней станешь. Разве можно в наши дни прожить без высшего образования? – В этом вопросе она очень напомнила мне маму, отчего стало грустно и досадно.