Я не из обидчивых. Сам с придурью, поэтому мы с ним быстро нашли общий язык, несмотря на то, что совершенно разные. И видение мира у нас под иными углами. И тем более, я никогда его в глаза-то не видел.

Меняя номера телефонов, не раз усмехался умению мужика мне дозвониться. Никогда не сообщая ников, паролей – получать нужные сведения по почте. Не озвучивая места своего проживания – находить запрашиваемое в конвертах.

Человек-призрак, но мать его – настолько «тень» я никогда не встречал.

И восхищает, и пугает.

***

– Почему восемь? – Парни уже донесли о моём самоуправстве Пастору. Нестор Львович не орёт, но колючий взгляд холодных глаз на морщинистом лице адресован мне. Босс недоволен, но доверяет и потому ждёт разумного ответа.

– Она ближе к рыночной, – сижу напротив Пастора. В его доме, в его рабочем кабинете. Мрачном, небольшом, с давящими стенами и громоздкими картинками, потолком с тяжёлой люстрой. Не спасает положения и единственное окно – оно всё время занавешено тёмными, плотными шторами. На полу вычурный ковёр, на который нельзя в обуви ступать, потому он ютится у порога.

Массивная мебель, высокие шкафы с книгами. Только сейчас понимаю, что его мебель и обстановку тоже можно назвать – антикварная. Да и если вспомнить о его любви ко всему древнему, сорение деньгами на аукционах…

При этом Пастор – редкий человек старой закалки, верящий в силу знаний и почитающий бумажные издания. Сотни томов, от научных трудов до обычных романов, поэм и сборников стихов призванных классиков жанра. Стол тоже порядком завален бумагами, папками и прочими канцелярскими вещицами.

Даже странно, что такой персонаж, как Нестор Львович не понимает мотивов Когана. Они примерно одной эпохи. Пережили многое. На ноги вставали сами. Да и увлечение у них схожее – коллекционирование древнего и редкого.

Хотя, возможно, из-за своей недалёкости я упускаю нечто важное.

– Коган – едва ли не последний из района, кто отстаивает своё право на участок. Там его жизнь… – не пресмыкаюсь, за что и заслужил уважение Пастора.

– Когда бы тебя это волновало? – босс откидывается на спинку кожаного высокого кресла. Локти на подлокотники, старческие ладони с длинными пальцами, на одном из которых массивный перстень, складывает домиком.

– Он не изменит своего решения, – решаюсь на признание.

– Тогда смысл было перебивать цену? – не даёт спуску Пастор.

– Притупить бдительность и дать время подумать… – вальяжно растекаюсь по стулу, ноги чуть шире вытянув по ковру.

– Но ты же сказал, что он не передумает, – напирает босс.

– Подумать мне… Порешить всегда успеем, а я бы хотел уладить вопрос полюбовно. Так что прошу дать мне время. Я придумаю, как его обработать.

– Не припомню за тобой такого рвения.

– Избавлять мир от пустоты и гнили – одно, а от подобных Когану – другое.

– Еврей, как еврей…

– Я не нацист, мне нет дела до его родовой принадлежности, я говорю про другое.

Пастор озадаченно прищуривается. Губы сильно поджимает и несколько минут просто молчим, изучая друг друга на расстоянии.

– Неделя, – озвучивает вердикт. Бурной радости не выдаю. Благодарно киваю:

– Постараюсь управиться, – поднимаюсь, но уже у дверей меня нагоняет:

– Не уладишь миром – устранишь!

– Не вопрос.

***

Не знаю почему, но еду не домой – обратно к лавке Когана. Торможу напротив и наблюдаю. Редкие посетители – добродушные и учтивые. Один – явно воришка, но только заглядывает, тотчас выходит, пряча голову под капюшон толстовки, руки в карманах грязных джинсов, потрёпанные кроссы. Видать, наркоман.

Исмаил Иосифович неторопливо перебирает товары, прохаживается по магазину, поправляет антикварную продукцию. Табличку «закрыто» устанавливает с пунктуальностью, которая добавляет плюса в моих глазах – скрупулёзность и педантичность – достойные качества для любого бизнесмена, да и просто воспитанного человека.

Вечереет быстро, тени ползут по проулкам и дорогам, опускаются на землю. Свет из окон, витрин цветными софитами бьёт по глазам, но я даже вздремнуть успеваю. А потом и внучка старика появляется с двумя парнями. Братьями, если глаз не обманывает. Похожи, но не как две капли воды. Двойняшки…

Парни расположены к девушке, а она с ними хоть и кокетничает, но не развратно, а… невинно и по-дружески.

Только свет гаснет, и я еду домой.

На следующее утро – я на месте, ещё до ухода Арины в школу. За ней предсказуемо ребята заходят. Они прощаются с дедом и, подшучивая, подзадоривая друг друга, ретируются в сторону ближайшей школы.

Вот так и наблюдаю за семейством Коган.

А если учесть, что папку с личным делом на антиквара нашёл, когда сел в машину, то ясное дело – мне есть, чем заниматься в пробелы дня.

Род Коган – древний. Ветви из глубины тянутся, и эта затормозила на сыне Исмаила Иосифовича – Родионе. После смерти жены он так и не смог оправиться от горя. Погиб под колёсами автомобиля. Потому на попечении старика осталась на тот момент семилетняя внучка. Арина. Вот уже десять лет, как он её воспитывает.

Исмаил стоит на учёте по сердцу, диабету и подагре. Уже перенёс несколько операций.

Значит, легко доводим…

Внучка…

Арина Родионовна Коган. Семнадцать лет отроду, а вначале мая должно стукнуть восемнадцать. Учится в школе с гуманитарным уклоном, и дополнительно – в школе искусств. Умная, талантливая, но несильно общительная. Большую часть времени проводит либо одна, либо с дедом, либо с друзьями – братьями – Давидом и Матвеем Ризенштейн.

Что ж. И рычаг есть…

***

Изучив дело, внимательно слежу за Исмаилом и Ариной.

Они от слова – семья! Пусть неполноценная, но самодостаточная. Тихая, воспитанная, образованная, любящая. То, с какой нежностью смотрит на внучку дед – поражает. То, как Арина обращается к деду, как отвечает…

Мне это дико видеть. Но чем больше наблюдаю – тем сильнее накрывает странное чувство, которое никак не могу распознать. Тёплое, но щемящее. Вроде доброе, но болючее.

Где-то в груди.

Подавляю его равнодушным – семья Коган – работа. При необходимости – уничтожу.

И продолжаю слежку.

Вечером следую за ребятами и Ариной.

Они гуляют в парке возле ещё нерабочего фонтана. И если парни трещат наперебой, стараясь побольше мелькать перед внучкой Исмаила, то девушка их слушает с тихой улыбкой, изредка кивает и не менее часто подаёт голос.

При этом не выглядит равнодушной и поверхностной – скорее задумчивой и милой.

На следующий день Арю провожаю до школы.

Кушаю в ближайшем кафе, посматривая на ступени учебного заведения. Молодёжь бегает курить, нарушая запрет. Арина за этим делом не замечена.

И я иду с сигаретой. По дороге, через пешеходный… А потом прогуливаюсь до самой школы. Узнаю расписание, делаю фотку – на всякий…

В машину и жду.

Она выходит одна, но уже на ступенях её нагоняет парень.

Видный, смазливый. Не из бедных, да и вряд ли последний человек в школе – вон поодаль его компания друганов ждёт. Посматривают, шепчутся, посмеиваются.

Поспорили?

Всё может быть…

А парень ведёт себя уверенно. Улыбается, жестами играет.

Виды имеет на Арину.

Она смущена, слегка удивлена, но мила и робка. Не отшивает… Медленно идёт, продолжая беседу.

Если бы парень хамски подкатил, напирал – думаю, она бы взбрыкнула. А так – выслушивает. Кивает, плечами жмёт…

Даёт шанс…

Наблюдать за девушкой становится личной девиацией. Причём получаю большее наслаждение, когда она одна. Настоящая, слегка грустная, воздушная, хрупкая, обитающая где-то в параллельной вселенной. Ногами тут, а мозг… Не то чтобы была рассеянна, но точно не от мира сего.

Она, не замечая, проходит дорогие бутики с одеждой, но может застрять возле мозаичного витража. Не реагирует на блеск ювелирных лавок, зато тормозит у остановки, с крыши которой льётся дождевой водопад или у фонтана в торговом центре, и разглядывает воду.

Стопорит на улице и рукой водит, смотря на робкое весеннее солнышко, наконец решившее немного побаловать светом. Пальцы расставляет, улыбается, будто играет с ним…

При этом совсем не играет в телефон, зато поражает внезапным порывом к рисованию.

И облака!!! Мать их, я чуть не упал, пока задирал голову и глаза ломал, высматривая то, что так заинтересовало Арю.

Вот правда! Что? Она? Там? Видит?

От бессилия зубами скрежетал.

Я вижу облака.

Облака! Где кучные, где редкие, но, с*, просто, облака!!!

Раздражает собственная ограниченность!

Понимаю, что мы по-разному смотрим на вещи: видим и анализируем.

Я слишком циничен и приземлён, чтобы соревноваться с человеком искусства в восприятии мира, но хочу!!! Хочу расширить кругозор и увидеть! Прозреть!

Как она… так же широко и объёмно.

Почему она перебирает красные краски? Они красные!

Почему карандашом водит то медленно, то быстро, то плавно, то штрихами, то с нажимом, то едва ли.

Почему у неё простые карандаши разные?

Я не тупой, пусть не столь образован, но тонкости чуть догоняю – мягкий, твёрдый, но у неё даже заточка разная.

Ей плевать, как на неё смотрят, ей всё равно на окружающую действительность, если только она не заинтересовала её как нечто, из чего можно черпнуть вдохновение… Жизнь.

Она её видит как-то по-иному. Краски что ли по-особенному играют?! Хотя, как это? Красный и есть красный. Чёрный – он и есть чёрный!

Аря может сесть на скамейку и покормить птиц. Может носком сапога вычерчивать узоры в песочнице или, перепрыгивая лужу, нарочно наступить хотя бы на кромку, смеясь получившимся брызгам.

Может расставить руки и кружиться под дождём.

Она… восхитительно ненормальная, при этом органично невинна. Дико настоящая, и вместе с тем, вызывающе непорочна.

Смотрю на неё и пытаюсь найти ложь в набожной красоте, спокойствии и одухотворённости.

Смотрю, смотрю до отвращения к себе и брезгливой ненависти… и НЕ НАХОЖУ.

Она чиста, как ангел. Девственная душа, нетронутая грубостью сурового мира, корыстью современности, неосквернённая модными веяниями.

Как? Как она выросла в наше время? Как не стала изгоем?

Как Исмаилу удалось ЕЁ сохранить столь совершенной и естественной?

Научить думать, а не пользоваться заготовленными ответами? Творить, а не потреблять? Познавать, а не ограничиваться? Жить, а не прожигать? Лучиться, а не гламурно блистать? Быть милой девушкой, а не скатываться до уровня среднестатистической? Нести чистоту, не опошливая ни секунды существования?

По жизни так получается, что грязи, лжи и порока больше всего в тех, кто громче других кричит о добродетели, морали и божественном.

Я аморален.

Я грязь!

Я порочен!

Я зверь.

Я Бес!!!

Во мне нет ни капли веры в хорошее и бескорыстное. Потому что всё есть грязь!

Нас окружает ложь, мы говорим – ложь, мы – ложь.

Я правда старательно высматриваю её и в ней. Жду подвоха или лукавства, хоть миг порока. В этом профи, ибо порок – моя стихия, и я знаю все лазы и уловки. Но нет в ней ничего подобного.

Если только… ум и стремление к истинно-прекрасному.

Умная женщина – опасна, а понимающая суть красоты – вдвойне. Она нечистоты сможет обнаружить в любом тайнике, какой бы дорогой мишурой их не закрывали. Её провести нельзя…

Мне на руку лишь одно – Аря юна, наивна, верит в чудо.

Пока!

Пока никто до меня не разрушил этих стен, у меня есть шанс сыграть на правильной струне…

Молодая, романтичная, одинокая!

Но это план на потом, если старик не одумается.

ГЛАВА 3

Бес

На третий день, подгадав уход Арины, наведываюсь в лавку.

Исмаил ничуть не удивлён моему приходу. Конечно, я ведь давал срок. Смотрит спокойно и ровно, ни жеста страха или волнения. Он принимает происходящее, как есть, и просто ждёт.

А я ищу первые слова, потому медленно иду между рядов стоек, мебельных композиций. Мажу глазами, цепляясь всё больше за разные детали, которых по невежеству не заметил в первый раз. Тонкая организация рабочего пространства, чёткие и вместе с тем продуманные сегменты товаров, цветовые семьи, орнаментические.

Торможу возле витрины с диковинными пепельницами, мундштуками и портсигарами.

Беру один, под серебро, но это не оно. Рисунок тонкий и резной.

– Вам это не подходит.

– Почему?

– Он был сделан для человека, крайне редко прикладывающегося к сигарете. Молодого, утончённого, обедневшего аристократа. Для вас подойдёт другой, – Исмаил не выходит в зал, чуть склоняется за своей витриной, недолго копается и кладёт на стеклянную поверхность ещё один портсигар. И, судя по отделке – как раз серебро, и рисунок оттенён даже.

Беру. Он и правда в руку удобнее ложится, несмотря на металл, быстро набирает тепло. На крышке пламя… и две капли, чёрные гладкие камни, напоминающие глаза. Глаза в пламени… Ад? Бес?..

– Вы знаете, кто я? – пристальный взгляд на Исмаила.

– Вашу суть я понял ещё в прошлый раз.

– Сколько?

– У него нет цены.

– Но я хочу купить, – не понимаю, зачем цирк и зачем показывать то, что не продаётся.

– Она ваша по праву.

– Это лишнее. Так сколько?

Мужчина молчит, и у меня разыгрывается жуткое желание ему в морду вбить его высокомерие.

– У каждой вещи есть цена! – чеканю ровно. – Серебро, работа, – перечисляю, что вижу и как понимаю, – чеканка, камни, оригинальность. Штук десять? – навскидку.

Коган молчит. И его взгляд меня бесит ещё сильнее. Снисходительный, даже насмешливый. Ему везёт, что губы не улыбаются, а так бы я сорвался.

И тут озаряет – я портсигар уже себе присвоил! Меня не волнует остальное. Он мой, потому что органично вписывается в моё понимание «годится», «удобно», «глаз не раздражает». Портсигар словно был создан под меня.

Право!

– Бес для Беса… – пальцами оглаживаю глаза-камушки, скольжу по языкам племени.

– Серебро – магический металл. Как и гематит – непростой камень. Неброские, но защитные. Очищающие, вбирающие… Они как фильтр. Будут вбирать плохую энергию.

– Хотите сказать, он волшебный?

– Не совсем, но силу имеет. Он вам подскажет зло, болезнь, плохая аура.

– Светиться будет? – сарказм.

– Цвет. Серебро потемнеет… – не ведётся на яд.

– Я хотел бы услышать положительный ответ, но думаю, он остаётся тем же, – задумчиво кручу портсигар, все же переходя к важному.

– Ваше предложение было щедрым. Даже более, чем, если учесть те копейки, за которые другим приходилось продавать свои участки, но…

– Но вам придётся съехать.

Мужчина становится мрачнее, брови чуть вздрагивают, губы поджимаются в узкую полосу.

– От себя добавлю полтора, но съехать нужно в течение недели.

– Я не сог…

– Иначе я не буду Бесом в огне. Я выйду из него, – кладу портсигар на стеклянную поверхность, чуть порывистей, и мерзкий скрип наполняет лавку. – Вы не в том положении, чтобы воевать. У вас есть, что терять, Исмаил Иосифович. И я сейчас не об этом, – обвожу глазами магазин с антиквариатом. – Внучка у вас ангел. Уже почти школу окончила. Вот-вот новая жизнь начнётся. Подумайте, какой участи вы ей желаете?

Впервые вижу мелькнувший страх на лице Когана. Стальной нерв, и тот дрогнул. Это хорошо, значит я не ошибся.

– Вам ли не знать, как Бесы падки на всё ангельское, – вероятно зря добавляю, но Внучка для него всё. А то, с какой нежностью и любовью они общаются, меня навело на прозрачную мысль – дед поартачится, но рискни я на более наглый шаг – отпишет всё и за так.

– Вы не посмеет… – роняет Коган, но в его взгляде уже зародилось опасение.

– Исмаил Иосифович, неужели вы думали, что мы настолько порядочны, чтобы не воспользоваться столь очевидным козырем? – ровно и по делу. Старик должен уяснить, я не шучу. Не играю и не пытаюсь вывести на глупые эмоции. Я БЕС, и если говорю – меня стоит бояться – лучше прислушаться. Я не кидаюсь пустыми угрозами, для этого слишком ценю своё и чужое время. И тем более – верю в силу и важность каждого произнесённого звука. Я много творил в жизни, и прерывал чужие на раз. Но сейчас тормозит от быстрого решения проблемы то, что в мире есть более достойные смерти люди. Я не соврал Пастору. Мне понравился Исмаил, и я бы не хотел бестолково лишить его возможности и дальше растить внучку.

– Она ещё девочка.

– Вот и помните об этом. А ещё призадумайтесь, вас ли стоит благодарить за то, что Арина Родионовна, а для Давида и Матвея Ризенштейн – просто Аря, до сих пор посещает школу и порхает, точно бабочка, в своём мире прекрасного, не замечая сгустившейся непогоды. Это несущественное упущение я быстро устраню. И вы поймёте, не так страшен Бес, как его малюют. Он куда ужаснее, просто фантазия у мастеров ограничена.

Арина

– Значит, твой дед так и удерживает оборону? – опять пристаёт Давид с допросом на тему «вы уже готовитесь к войне с бандитами»?

– Мне он ничего не говорит…

Мы с мальчишками после прогулки идём к моему дому, а по совместительству дедушкиному рабочему месту – антикварной лавке. Матвей и Давид меня провожают. Так всегда, и не обсуждается!

– Но я вижу, что с каждым днём он всё печальней и мрачнее.

– Ещё бы, – знающе протягивает Матвей, – без нескольких точек весь дом захватили. – И куда смотрит полиция?

– Видимо, куда им уплачено смотреть! – умничает Давид и братья начинают спорить и пихаться, желая на фоне другого поярче блеснуть осведомлённостью.

Уже привыкла к их дурости, но отношусь спокойно, как сестра к балбесам-братьям. Дед сначала решил, что я никак не могу выбрать, кто же моему сердцу милее, но вскоре понял, в этих парнях жениха не найти.

– Ну всё, пока, – выдыхаю радостно. Братья перестают дурачиться. Мы останавливаемся возле ступеней моего дома. – Спасибо за вечер, завтра буду занята! – отрезаю сразу, чтобы не завязывать дискуссию, во сколько завтра пойдём гулять.

– У-у-у, – кривит лицо Давид. – Почему ты так рано сегодня?

– Я обещала деду кое-что почистить. И так из-за вас отпросилась на лишний час.

– Вот-вот, ему пообещала, а нас даже не хочешь обнадёжить «Выпускным».

– Я не могу идти с двумя, а выбирать одного из… простите, – поправляю очки, которые пытаются съехать на нос, – не корректно. Не хочу никого из вас обидеть!

– Вот честно, я бы не обиделся, – дёргает плечом Давид, – если бы ты пошла не с братом, а со мной.

Вызывает улыбку такая бесшабашная простота.

– А то и понятно, – мотаю головой и иду к двери, потому что Матвей решает толчками и пинками показать, как ему не понравилась шутка брата. – До завтра, драчуны, – отмахиваюсь, понимая, что сейчас им уже не до меня.

– Дед, – даю знать, что это я. Вместе с переливом колокольчика вхожу в лавку и окидываю помещение взглядом. Ничего необычного. – Дедуля! – чуть повышаю голос, потому что обычно родственник к этому моменту уже выглядывает из кабинета и спешит меня встречать. – Дед… – настороженно протягиваю, глазами зацепившись за портсигар на стеклянной поверхности главного прилавка.

Родственник никогда и ничего не забывает. Сердце недобро ударяется о грудь, дыхание больно обжигает горло.

– Д-дед, – торопливо огибаю прилавок и от ужаса всхлипываю: – Де-да!..

Бес

Птичка на проводе приносит весть: Коган в больнице. Поздно вечером его доставили в реанимацию. Сердечный приступ. Как понимаю, случился после моего ухода…