ЛИС

Пост 1

 
6 июня 2006 г.
Поль Ванькович
 

Задействовав все свои мыслимые и немыслимые связи, съёмочной группе французского телевидения удалось-таки получить разрешение на посещение Полесского радиационно-экологического заповедника.

Странная это была группа. Впервые за двадцать лет операторской работы в экстремальных условиях военных конфликтов меня пригласили в киноэкспедицию, исходя из результатов исключительно медицинского обследования. Три года тому назад я провёл феерическую неделю на Лазурном берегу в неврологической клинике доктора Андрэ Бертье, где получил приличный аванс и подписал контракт на участие по первому требованию в экспедиции в Чернобыльский радиационный заповедник. И при этом, похоже, моё профессиональное портфолио никого не интересовало.

Шикарный джет бизнес-класса доставил меня, двух моих старинных друзей и коллег – Александра Капниста и Мишеля Дризэ, нашего босса доктора Андрэ Бертье и доктора Ву в аэропорт белорусской столицы. А вот рыжеволосую красавицу с зелёными глазами я видел впервые.

– Меня зовут Надин, – представилась она. – Я ассистентка доктора Андрэ Бертье.

Это были её единственные слова за три с половиной часа полёта. Вылитая Жанна д'Арк в тридцать лет!

Молодая женщина закуталась в несколько пледов, пытаясь унять судороги, которые периодически сотрясали её тело. Видно, сильно нервничала перед опасным путешествием и пыталась согреться. Хотя что там опасного?! Авария на Чернобыльской станции была двадцать лет тому назад, сотни тысяч людей прошли через зону отчуждения. Да и не пустит нас никто снимать разное зверьё там, где здорово фонит. Индивидуальный дозиметр есть у каждого.

После приземления немного размялся: поснимал придорожные сиренево-жёлтые миражи с полями цветущего рапса и люпина, а заодно и лекцию белорусского учёного доктора Юркевича послушал. Классная профессия у мужика – изучает психологию волков и, похоже, живёт в этом заповеднике безвылазно. Я бы совсем не удивился, если б он не только умел выть по-волчьи, но ещё и при полной луне оборачивался бы в серого!

Недалеко от Бобруйска свернули к Березине. Во Франции название этой реки используется как синоним катастрофы. Вышел я из автобуса – думал: поснимаю… Но какое там! Духмяный аромат трав, костра, реки одурманил, и я на тонкой ниточке, как канатоходец над пропастью, под песню соловья забрался куда-то в давно забытые райские кущи!

Вроде сижу я в камуфляже рядом с остальными у деревянного стола в ожидании буйабеса, ноздри раздуваю, аки жеребец… Но внимание расфокусировано, картинка расплывается… – и в моём галлюцинирующем мозгу проявляются зов охотничьего рога, ржание лошадей, лай собак, вой волка и скулёж огромной раненой кошки, причём я абсолютно уверен, что кошки, – так плачет мой мейн-кун… Охота. Где-то идёт охота, которой я никогда не видел, но о которой мне как-то рассказывал… дед. Да, точно, дед! У отца в гостиной даже висела старинная картина «Шляхетская охота на рысь у берегов Припяти»… Это Березина, а не Припять – вспоминаю я и осознаю, что сижу рядом с Александром Капнистом за столом и тупо смотрю на деревянную ложку.

Уха была божественная – так умела готовить только моя бабушка. Медленно смакуя, я съел три огромные миски. И всё это время чувствовал тёплые бабушкины руки и её ласковый шёпот:

– Jedz, jedz! wnuczek!1

После обеда доктор Бертье предложил каждому из нас делать заметки в полевой журнал обо всём, что не только случится, но и почудится на этой земле. Да, похоже, местечко ещё то!

Разместили нас в ближайшем к заповеднику городке, в Хойниках, в гостинице с непереводимым фольклорным названием «Журавинка».

Я затащил свои фотокамеры и сумку в небольшой номер. Кровать была застелена чистым, хрустящим бельём. Ура! Главное – вымыться с дороги. В ванной комнате на стене, между раковиной и душевой кабиной, висела табличка: «Мойся вначале холодной водой!» и стоял пластиковый бак с нарисованным знаком радиационной опасности.

Нужно будет спросить у Фёдора, что это означает, а пока пришлось закаляться!

Плотно позавтракав картофельными оладьями, которые тут называются драниками, мы погрузились в машину

¹ – Ешь, ешь, внучек! (польск.)

МЧС, напоминающую луноход. Я пристроился в кабине рядом с водителем – самая удобная точка для дорожной съёмки.

Через пять минут двухэтажные городские домики закончились, и мы свернули на шоссе с указателем «Стрели́чево».

По обе стороны дороги зеленели поля озимых, потом замелькали добротные кирпичные и бревенчатые деревенские дома. Стрели́чево было полно жизни: в придорожном пруду с камышами плескались утки; привязанная к забору коза мирно уплетала траву; в огородах – не только без единой сорной травинки шнурки грядок, но и внушительных размеров теплицы.

Созерцание этой спокойной и полной жизни деревни умиротворяло. Похоже, что люди здесь и думать забыли о радиации!

Поля рапса перешли в лес. Впереди замаячило красное пятно, вскоре оказавшееся крышей дома. Дорогу вездеходу перегородили ворота со щитом, на котором огромными красными буквами была выведена надпись: «СТОП! ПРЕДЪЯВИ ПРОПУСК!»

Дверцу кабины, где я находился, открыл месье Юркевич и попросил отдать ему паспорт:

– Привет! А вот и контрольно-пропускной пункт «Бабчин». Добро пожаловать в заповедник! Пропуска и разрешения от администрации заповедника у нас в порядке, но границу между двумя независимыми государствами – Украиной и Беларусью – никто не отменял! Так что давай документ для погранцов!

Ворота открылись, и мы подрулили к обычному сельскому деревянному домику, выкрашенному зелёной и жёлтой краской. Белые ажурные наличники окон и красная крыша дополняли легкомысленный вид здания, и только электронное табло с прыгающими цифрами «КПП «Бабчин». МД 0,54 мкЗв/ч»1 да придорожная кирпичная тумба с чёрным камнем и надписью «д. Бабчин, проживало 728 человек, эвакуирована в 1986 г.» нарушали радужную картину.

Подленькое беспокойство опять начало сосать под ложечкой.

Дверь из зелёно-жёлтого дома, оказавшегося «дежуркой» контрольно-пропускного пункта, открылась, и первой показалась голова, потом плечи, а затем вылез и весь высоченный дядька, одетый в камуфляж и солдатские ботинки. На груди у него висел армейский бинокль, в нагрудном кармане торчала рация, за плечами был рюкзак. Наш Фёдор, бросившийся к нему, казался хрупким пацаном в его лапищах:

– Матвей Остапович! Как я рад тебя видеть! Спасибо, что уважил просьбу и согласился показать моим французам зверьё заповедника!.. Да тише ты, медведь, раздавишь ведь!

Каким-то чудом оставшийся в живых после дружеских объятий «специалист по волкам» повернулся к нам и, замахав рукой, закричал:

– Ребята, идите сюда – знакомиться со своим проводником и «ангелом хранителем»!

Матвей Остапыч, напоминающий… нет, не медведя, а эдакого сохатого с мощными ногами, пожал каждому из нас руку, пристально посмотрел в глаза и бесцеремонно оглядел с ног до головы.

– Здравствуйте, люди добрые! Добро пожаловать в Полесский государственный радиационный заповедник! Зовут меня Матвей Остапыч, но можно и дед Матвей. Одеты вы правильно: в защитную одежду нетёмного цвета и крепкую обувь на толстой подошве. И дело не только в повышенном радиационном фоне, но и в опасностях, которых полон лес для городского, пусть даже и в хорошей физической форме человека. Из кузова машины вы мало что увидите, поэтому придётся идти вглубь, а это вам не прогулка по городскому парку. Кто у вас главный? Шаг вперёд!

¹ Зиверт – единица измерения эффективной и эквивалентной доз ионизирующего излучения. Величина естественного фона Земли – 0,01 мкЗв/ч. Средняя величина естественного фона земли на территории Белоруссии после аварии на ЧАЭС – 0,1 мкЗв/ч.

Доктор Бертье, одетый сегодня, как и все, в летнюю полевую форму, поправил козырёк кепки-немки и вышел вперёд:

– Доктор Андрэ Бертье – руководитель экспедиции. Все члены группы в той или иной степени говорят и понимают по-русски и по-французски, но я и мой ассистент доктор Надежда Сушкевич будем переводить по необходимости.

Остапыч критично осмотрел вверенное ему войско и обратился ко всем:

– Слушайте внимательно! А ты, дочка, переводи! Это важно! – кивнул он Надежде. – Командир здесь я, и слушаться меня во всём. Громко не разговаривать и не курить. Если скажу «ложись» – ложитесь, если скажу «замри» – замрите. Воды питьевой возьмём литров десять, пьём и умываемся только ею. Огонь не разводим ни при каких обстоятельствах, мусор собираем в пакет, пищу греем на спиртовке. Места здесь непростые, с норовом. Зверьё человека не знает, непуганое. Люди здесь нагадили и ушли почти двадцать лет назад. Точнее, земля не выдержала пришельцев – людей – и выгнала нас отсюда. Для человека здесь зона отчуждения, боль, страх, а для природы и зверья всякого – Чернобыльский рай, поэтому тихо здесь и благостно по-особенному. И мы здесь с вами гости, вежливые и предупредительные, а не хозяева. Пофранцузски не размауляю, а вот по-русски, по-белорусски и по-польски, кали ласка.

Побудем немного здесь, на территории контрольно-пропускного пункта «Бабчин» – на границе миров, приспособимся, познакомимся поближе. Запомните: с этого момента вы никогда не будете прежними. Изменится не только ваше мироощущение, но и миропонимание. Спросите себя, готовы ли вы к таким переменам. Пока не поздно – можно вернуться в гостиницу. Какие есть ко мне вопросы?

Наступила такая тишина, что слышно было, как мошки зудят.

Как вернуться? Зачем? Моих предков смела с этой земли сто лет назад Русская революция, но они хранили язык, обычаи, воспоминания, воспитывали каждое последующее поколение с верой в то, что мы обязательно вернёмся. И я никуда не уйду, я пришёл, чтобы измениться!

Надежда наклонилась ко мне и шепнула:

– Фокус камеры на проводника!.. Готов?

– Да, у меня есть вопросы, Матвей Остапыч! Хотелось бы снять ваше небольшое интервью перед началом экспедиции!

– Раз уж согласился вас сопровождать – валяйте: у вас своя работа, у меня своя, – ответил проводник, пристально глядя на Надежду, как будто пытаясь вспомнить что-то давно забытое.

– Вы местный, дед Матвей, или приехали откуда?

– Я местный, полешук – где родился, там и сгодился. Полесье – болотистый край. Зимой живу в Хойниках, а летом – на заросших каналах, в деревне Погонное, в самом центре зоны отчуждения, километров пятнадцать отсюда. Её ещё Полесской Венецией раньше называли. Дома там на сваях строили, на лодке по каналам выходили в Припять. Теперь вода ушла, реки ведь тоже меняются, каналы никто не роет и не чистит. В этом селе я один – выселили всех ещё в мае восемьдесят шестого. Вокруг обитают болотные черепахи, змеи, на крепкой чердачной балке соседского полуразрушенного дома филин устроился, никакая рысь его там не достанет!

Хитрец! Глаза ярко-оранжевые, уши торчком, как начнёт хохотать – так сам насмеёшься до слёз. Цирковой клоун так смешить не умеет. А в конце улицы, в сарае, разместились дальние родственники филина – совушки. Все собрались вокруг нашей группы, рты разинули, слушали Остапыча не дыша, и только месье Юркевич куда-то запропастился.

– Обалдеть, а я вот всю свою жизнь считал, что филин – это самец, а сова – это самка одного и того же вида птиц! – удивился услышанному мой коллега Мишель Дризэ.

– Как дети малые! – рассмеялся наш проводник. – Филин – это огромная птица с размахом крыльев в полтора метра. Яркая и красивая. Сама рыжая, а глаза огненные и горят в темноте, как два шара. Сова же птичка средненькая и серенькая.

– Ca va! Ca va! – повторил по-французски Мишель Дризэ и помахал поднятой рукой в знак приветствия.

– Очень приятно, тебя зовут Сова, а меня – Матвей Остапыч! Хорошое имя, у меня был напарник с позывным

«Сова», – с теплотой в голосе ответил наш проводник.

– Я не ибу! – воскликнул Мишель, да так громко, что доктор Бертье поперхнулся водой, которую пил из бутылки, и закашлялся.

Остапыч удивлённо поднял брови, хмыкнул в кулак и тихо, обращаясь исключительно к Мишелю, сказал:

– Ничего, после похода в зону всё нормализуется. Мне уж сколько за семьдесят, а и то к зазнобе в Тульговичи заезжаю.

После этих слов все члены нашей группы сложились пополам от хохота. У меня даже потекли слёзы из глаз. Давно я не слышал таких комичных каламбуров!

– Хлопцы, чего ржёте, как наши лошадки Пржевальского? – ничего не понимал Остапыч.

– «Ca va» – очень часто встречающее… ик… во Франции выражение, которое переводится на русский язык как «всё нормально». Оно может использоваться… ик… как вопрос и как утверждение, – видя растерянность нашего проводника, икая от смеха, начал объяснять сложившуюся комичную ситуацию доктор Бертье. – А название птицы «сова» по-французски звучит как «hiboy» или «ибу». Поэтому, уважаемый Матвей Остапович, когда вы решили, что Мишеля зовут «Сова», он смешал два языка и ответил вам, что он не сова, и получилось «я не ибу». Такая вот выскочила оговорочка по Фрейду!!!

Остапыч заулыбался, похлопал по плечу покрасневшего, как варёный рак, Мишеля и сказал:

– Всё будет хорошо, парень! А к совам ты присмотрись, присмотрись!

Далее Матвей Остапыч стал серьёзным и поведал нам, что электричества в отселённых деревнях нет, когда-то они от Чернобыльской станции питались. От Погонного станция – рукой подать, километров двадцать по прямой. Ночью, как зажгут энергетики огни, «торт» саркофага так и светится среди мрака тридцатикилометровой ночи, как будто корабль инопланетный приземлился на болота. Зато теперь на уже неэлектрических столбах высятся гнёзда орлов-белохвостов. Красивая пара – орёл и орлица, взлетят и парят в небе: здоровущие такие, гордые плывут на ветру. И птенцов у них в заповеднике по четверо, что в двое превышает норму. Вот только буслов нет, белых аистов. Не могут жить аисты без людей – видно, счастье некому приносить. Зато в глухих местах заповедника, внутри самых мощных и ветвистых деревьев, появились гнёзда чёрных аистов – большой такой птицы в тёмном фраке, с огромным красным клювом.

Природу не обманешь: на месте горькой полыни и аист должен быть чёрным.

Остапыч, как кот Баюн из сказки, плёл кружева, а мы внимательно слушали про давно забытый и потерянный за городской суетой огромный и такой неведомый для нас мир природы. Или, как сейчас модно стало говорить, мир дикой природы, или той части флоры и фауны, которую человеки ещё не «облагородили и не окультурили».

– Так что, ребята, где-то пойдём тихо, а где-то шуметь будем. Зверья много, по их тропам и двинемся. По лесу идти трудно, подлесок везде молодой: папоротник, орешник, черничник, вереск. Надо руки вверх будет держать, а у вас аппаратура съёмочная, да и обзора в зарослях никакого. Ничего, кроме листьев и сорок с малиновками, не снимете. Двинемся кабаньими и лошадиными дорогами. Но помнить надо, что звери и птицы здесь днём охотятся, а я-то всю жизнь, старый, думал, что филины, совы, волки, кабаны – ночные хищники, лишь теперь понял, что ночью они охотились, потому что мы, люди, день у них забрали. Как начнёт филин ухать низким хриплым голосом да разбросит свои крылья метра на два, летит низко, невольно на землю падаешь, замираешь. Схватит черепаху или змею – и обратно, в гнездо. А если коршун или сокол увидит блеск от очков или объектива, то и поранить человека может сильно. Соколиная охота – штука серьёзная, иногда и человек становится добычей. Настоятельно рекомендую: все блестящие предметы с себя снимите и осторожней с нагрудными персональными камерами и дозиметрами.

Мне стало немного не по себе, да и остальные нервно начали сглатывать слюну, а Александр Капнист быстро снял свои зеркальные очки от солнца, спрятал их в нагрудный карман и прошептал мне на ухо: «Теперь понятно, почему этот длинный очкастый профессор со странным именем Ву остался в номере, сославшись на срочную работу».