Клода

Клода ехала на восток по нагретой августовским солнцем дороге, покрытой гравием, позади минивэна над канавами ураганом вихрились тучи пыли. Пассажирское сиденье до самого потолка было завалено сумками, на полу в беспорядке валялись всякие головоломки, пластинки, чугунные сковородки и корзинка с разной кухонной утварью, столовые приборы бились друг о друга на ухабах и колдобинах проселочной дороги, как цимбалы в нескончаемой заунывной дорожной мелодии.

Ее не покидало беспокойство, хотя ей доводилось переезжать несчетное число раз. Непросто матери перевозить детей на новое место. Особенно когда она запугана и разорена, а ее безопасность зависит от тех, кого она встретит, когда доберется до места. И этот минивэн, под завязку набитый их барахлом, неизвестно сколько еще протянет. В любое мгновение он мог заглохнуть на обочине дороги, оставив их на милость первого человека, чью машину ей удалось бы остановить.

После того как в шестнадцать лет Клода покинула свой последний детский дом, у нее всегда был такой микроавтобус, как этот: подержанный «шевроле», достаточно вместительный, чтобы в нем можно было спать или в любой момент погрузить все их пожитки. Машины были белые с пятнами ржавчины, темно-красные, темно-синие, стального серого цвета и болотного, с деревянными панелями. Ей нравилось давать им имена: Боб, Чарли, Винона и Дед – в честь ее настоящего дедушки, который растил ее до двенадцати лет. Но этому ее минивэну, Дженис, уже давно было место на свалке. Клоде приходилось постоянно поднимать капот, она свешивалась над горячим, как печка, двигателем и заливала воду в пышущий паром радиатор. Вот и теперь на этой проселочной дороге стрелка термометра зашкаливала, и вода в радиаторе кончилась.

Она легонько коснулась рукой приборной панели.

– Ну же, Дженис, давай, – сказала Клода. – Неужели прямо посреди дороги ты хочешь нам такую свинью подложить?

Она бросила взгляд через плечо назад – машина была полностью загружена коробками, картинами в рамах, мешками для мусора, наполненными одеждой. Ее восьмилетняя дочка Сатива соскользнула с сиденья и спала на полу вместе с кошкой, потные рыжеватые волосы малышки налипли на лицо, как залитые чаем кружева. Потом Клода взглянула в боковое зеркало заднего вида и убедилась, что машина Фридома едет за ней на совсем небольшом расстоянии. Она слегка расслабила сжимавшие руль руки. Все в порядке. Пока дети мои со мной, подумала она, у меня есть все, что мне нужно.

Последние три года Клода с двумя своими детьми жила в городке Нельсон в провинции Британская Колумбия с мужчиной, у которого были длинные рыжие волосы и охочие до работы руки. Дэйл зарабатывал на жизнь, выращивая в сарае коноплю. На плече у него всегда болталось ружье, он говорил, что это из-за воров, покушающихся на его дурь, хотя Клода никогда не видела поблизости ни одного подозрительного, который совал бы свой нос куда не положено. Честно говоря, Дэйл ей вообще не особенно нравился, но она не обращала внимания на его приступы ярости и теории заговора, потому что Фридом ходил в местную среднюю школу, Сативе нравилась Катерпиллар – рыжевато-каштановая кошка Дэйла, а дом напоминал Клоде дом ее деда с террасой перед входом и крепкими оштукатуренными стенами. Она осталась здесь, потому что после рождения Фридома переезжала с места на место уже раз двадцать, и у нее просто не было сил ехать куда-то еще. Они жили на чердаках, в общинах, в затхлых вигвамах, в маленьких лачугах на Галф-Айлендс, в скрипучих лодках, в женских приютах и даже в переоборудованном железнодорожном вагоне, установленном во дворе дома профессора неврологии в Ванкувере. Но ни в одном из этих мест она не чувствовала себя как дома и в безопасности и потому решила остаться в Нельсоне с человеком, которого не любила. Хотя, разве на самом деле здесь есть какая-то разница? Она слишком устала, чтобы как раньше думать о романтике, о любви или продолжать искать кого-то, кто будет ей по душе. А Дэйл, надо сказать, был совсем не плохим мужиком. Он становился омерзительным только тогда, когда «входил в раж». Но она уже давно убедила себя, что детей это не коснется. Что они ничего не заметят. Что они никогда не узнают.

Но прошлой ночью, когда мяуканье новорожденных котят Катерпиллар не давало Дэйлу уснуть, он встал с кровати, разбудил Сативу и заставил ее смотреть, как вынимает их совсем еще мягкие тела из картонной коробки, швыряет в наволочку и завязывает наволочку веревкой на узел. Клода ничего не сказала, когда он выволакивал ее брыкавшуюся и оравшую дочку по прогнившим ступенькам террасы, потом тащил по покрытому мхом двору и дальше по колено в воде по заросшему ряской, игравшему лунными бликами пруду, в который он опустил наволочку с котятами и держал ее там, пока они не перестали шебуршиться. Вот тогда, сжав кулаки так, что ногти впились в ладони, Клода в конце концов очнулась от охватившего ее оцепенения. Ну ты и дура, подумала она. Слабая женщина. Если прямо сейчас не прочистишь себе мозги, детей у тебя больше не будет.

Она бросила взгляд на темный дом с опущенными занавесками на окнах, потом перевела глаза на дочку, рыдавшую и дрожавшую в воде. Надо их отсюда вытаскивать. Прямо теперь. Но без денег, без работы, без чего бы то ни было, что можно было бы кому-либо предложить, она могла думать только об одном месте, куда им оставалось податься.

Вот так она снова очутилась на дороге. Пар, валивший из-под капота, вихрился на лобовом стекле, когда минивэн, совсем выбившись из сил, вскарабкался на последний холм и покатился с него в долину. Вокруг все было так же, как запечатлелось в ее памяти: низкие скалистые горы к западу, запах сосен, отблески речки Уиллоу, черной как вороново крыло. Она остановилась перед дощатыми воротами, увенчанными аркой, на которой красовалось выцветшее от времени название Фермы.

Когда позади микроавтобуса затормозил Фридом, Клода вышла из машины и босиком подошла к раскрытому окну его машины.

– Ну что? Теперь ты вспомнил? – спросила она, засунув голову внутрь.

Задняя часть его драндулета тоже была набита битком, но здесь было больше порядка, чем у нее. На полу аккуратные стопки книг. На сиденье две корзины для белья со сложенной одеждой и коробки с обувью.

– Мне было пять лет, когда мы в последний раз сюда приезжали. Хватит меня заставлять вспомнить это место, – ответил он.

– Хорошо, прекрасно. Я только думала, что этот вид сможет вызвать у тебя какие-нибудь воспоминания, и тогда ты станешь себя здесь лучше чувствовать.

В его взгляде сквозила недоверчивость.

– Да нормально я себя чувствую, Кло. Не я только что бросил хахаля. Ты-то как сама?

– Отлично. Это давно пора было сделать, – чирикнула она в ответ, хоть и не вполне искренне. Она была напугана? Несомненно. Взволнована? По всей видимости. Но, может быть, она действовала чересчур поспешно? Дэйл ведь их содержал, и это было чистой правдой. Не слишком ли она много на себя берет, чтобы все еще гоняться в поисках пристойного жилья, так страстно желать его обрести? Ведь, черт возьми, сороковник не за горами маячит, а самое ценное ее сокровище – эта гнилая развалюха на четырех колесах.

Клода подняла руки и потянулась, расслабляя напрягшуюся спину, на запястьях звякнули браслеты, а Фридом тем временем включил приемник, потом нервно вцепился в руль. Его пепельно-светлые волосы, которые в детстве Клода ему отращивала и заплетала в косичку, свисавшую на спину, теперь были коротко пострижены и скрыты под шапкой. Ей бы не стоило больше сравнивать его с тем, каким он был в детстве, ведь он уже почти взрослый мужчина. Но иногда, когда он на нее смотрел, ей казалось, что он снова стал шестилетним мальчуганом: круглолицым, озорным и зависимым. А когда сын замечал на себе ее взгляд, он будто деревенел, отдалялся от нее, становился каким-то чужим. Тогда ей приходилось с этим смиряться и глубоко дышать, чтобы сдерживать слезы. Наверное, в этом мире Фридом был единственным человеком, который мог сделать ей так больно.

Она еще раз на него посмотрела, потом взглянула на поля по другую сторону ворот, поросшие высокой травой, колючими кустами и чертополохом.

– Может быть, тебе здесь понравится, Фри, если сможешь приспособиться, – проговорила она.

– Что ты сказала? – спросил он, пытаясь перекричать динамики, глухо бухавшие басами.

Клода снова склонилась к окну машины.

– Я только сказала, попробуй сделать так, чтоб тебе здесь понравилось.

– Зачем? Я отвалю отсюда меньше чем через неделю.

– Может быть, ты сможешь остаться?

– Да ладно тебе, Кло. Хватит.

– Как это там называется? Академический отпуск?

– Когда люди его берут, они обычно едут на Тайвань или на Гоа, а не со своей матушкой на какую-то паршивую ферму, созданную хиппи в забытой Богом глухомани. – Фридом облизнул палец и стер с дверцы машины грязное пятнышко.

– Ты прав. Что я могу об этом знать…

– Я пообещал помочь тебе с Сативой здесь устроиться. А ты мне сказала, что не будешь меня прессовать и требовать еще чего-нибудь.

– Я на тебя не давлю, – сказала Клода, хотя, конечно, здесь она лукавила и продолжала на него наседать, пока еще было время. Потому что он был ей нужен. Потому что они были вместе с тех пор, когда она сама еще не вышла из детского возраста. Потому что она боялась его ухода, понимая, что обратно он не вернется.

В Лагере Клода остановилась под сенью серебристой березы, где играли в салочки солнечные зайчики. Движок минивэна дымил. Она его выключила и перестала с силой сжимать руль. Сомнения мучали ее так, что даже в горле перехватывало.

Много лет назад в Небесной часто шли разговоры о строительстве большого, удивительного дома для работников общины. В центре его собирались соорудить печь из речного камня, в которой круглый год можно было выпекать хлеб, а зимой использовать ее как центральный обогреватель. А потом, двигаясь по периметру, стали бы пристраивать комнаты, башенки, всякие укромные закутки, спальни с кроватями, и все было бы сделано из дерева, украшенного замысловатой резьбой. По вечерам, когда рабочие устраивались вокруг огня, Рэймонд каблуком ботинка рисовал в пыли планы будущей стройки, а они сидели как завороженные. Наблюдали, слушали, верили ему. Внимательно следили за каждым его движением.

– Здесь будет главный вход. А тут, – продолжал он, оживленно жестикулируя, – будут кладовка, музыкальный салон и столовая. Рядом, думаю, мы устроим кухню, вот в этом месте, с видом на утес. Всем будет тепло, у всех будет крыша над головой. И у вас не станет болеть голова ни из-за квартплаты, ни по другим дурацким поводам. А ваши дети тут получат систематическое образование. Все это сделает для вас община!

– Отлично! Здорово! – хором кричали рабочие.

Вот почему она надеялась, что Небесная продолжает процветать. Но вместо этого увидела, что Лагерь практически не изменился, казался чуть ли не покинутым. Не было там ни места для костра, ни дома, ни общины единомышленников, которые собрались бы вместе, чтобы их приветствовать. У обеденного стола валялись коробки из-под банок с пивом и бутылки из-под виски, повсюду были разбросаны изношенные покрышки и мешки с мусором. В тени рядом с матово-черным школьным автобусом ютилась небольшая избушка Рэймонда, вызвавшая в памяти болезненные воспоминания. А у самого леса стоял барак, два лета служивший домом для Клоды с Фридомом, но теперь он обветшал и подгнил.

– Черт, – пробурчала она себе под нос, когда Фридом снова пристроился за ее минивэном. – Черт. Черт. Черт.

– Это здесь, мама? Это и есть наш новый дом? – спросила Сатива, проснувшаяся от материнской ругани.

– Не знаю, – неуверенно проговорила она, изо всех сил стараясь сохранять спокойствие. – Давай пойдем посмотрим.

Они закрыли Катерпиллар в минивэне, и Клода сказала Сативе все время держаться с ней рядом. Ей не хотелось, чтобы Рэймонд увидел, как они шатаются по округе или занимаются чем-то, что могло бы вызвать неверные ассоциации, связанные с воспоминаниями, потому что ей нужно было всего лишь отдохнуть несколько дней, а Дженис показать механику, перед тем как снова можно было бы тронуться в путь. Дольше, чем на несколько дней, они здесь не задержатся. Зря она сюда приехала.

Минут через десять она услышала, как кто-то идет по тропинке в их направлении. Потом до нее донесся чистый и четкий звук все той же мелодии, которую обычно насвистывал Рэймонд. Тра-та-та-тра-а-а.

– Что за черт! – громко рявкнул он, выйдя на поляну. Позади шла девушка, наполовину скрытая его телом. Бороду Рэймонд так и не брил, был таким же тощим, болтавшиеся холщовые штаны подпоясывал веревкой вокруг бедер, под клетчатой рубашкой виднелась голая грудь. Девушка встала рядом с ним, он положил руки ей на плечи. – Там что, и впрямь женщина стоит или мне это примерещилось?

– Да, – ответила девушка, которой на вид было лет пятнадцать. Ее свисавшие до пояса почти черные волосы были разделены на прямой пробор, как будто она подражала стилю, заимствованному с обложки старой пластинки с записями народных песен. На ней была юбка с узором из турецких огурцов, такая же, как у самой Клоды, которую она выбрала себе в общинном чулане.

– Ты именно то, чего мне сегодня не хватает. Просто как раз то, что мне нужно! – Рэймонд, как всегда, часто и выразительно моргал. Он потопал навстречу по разбросанному мусору, широко раскинув руки. – Я просил об этом, Клода. Клянусь тебе, я проснулся сегодня утром и сказал: «Что-то должно перемениться. Что-то должно произойти». Правда, я так сказал, Астра? – бросил он через плечо.

– Да, так ты и сказал, – согласилась его молодая спутница.