Глава 4

С тех пор как сто лет назад аньхойские труппы прибыли в столицу, опера куньцюй утратила прежнюю любовь зрителей. Однако в Бэйпине, императорской столице в прошлом, оставалось еще немало образованных людей, обладателей степеней ^[23], и куньцюй они всячески превозносили. Они частенько устраивали собрания, куда звали известных актеров, владеющих куньцюй, наслаждались пьесами в живописных галереях и павильонах, одновременно с этим сочиняя стихи и рисуя картины, дегустируя чай и играя на цине. В прошлом, когда Юань Сяоди еще не покинул мир куньцюй, он был любимцем этих господ. Все потому, что он был серьезен, в какой-то мере образован, владел каллиграфией, умел рисовать и слова в беседе вставлял всегда к месту. Все эти ученые люди ценили его не за голос, как простые обыватели, а за знания и каждодневную работу над собой. Однако теперь, когда Юань Сяоди всячески желал освободиться от звания актера, он перестал являться на эти собрания, и место любимчика публики перешло к Шан Сижую. Несмотря на юный возраст и отсутствие образования, Шан Сижуй был смышлен и находчив, знал наизусть ши, цы, гэ и фу ^[24], а еще обладал особым мышлением и взглядом на мир, что делало его в глазах образованных господ человеком своеобразным. Именно так он и получил в свое пользование молодого господина Ду Ци, который писал для него либретто, они познакомились на одном из литературных вечеров, устроенных Ду Минвэном.

В тот день Шан Сижуй выступал на семейном торжестве Дун Ханьлиня. Исполнив несколько отрывков, он вместе с гостями сел пить чай. Господа заговорили о том, что в Бэйпине почти не осталось актеров, владеющих куньцюй, а из тех, кому эта опера была под силу, Шан Сижуй был самым молодым. Кроме Юань Сяоди одна лишь актриса Яо Сифу могла с ним сравниться.

Едва услышав это, Шан Сижуй тотчас улыбнулся:

– Яо Сифу – моя наставница! У нее я и выучился куньцюй.

Все в один голос принялись нахваливать его, говоря, что у хорошего учителя хорошие ученики; да еще добавили:

– Так выходит, что Юань-лаобань считается дядюшкой-наставником Шан-лаобаня!

Шан Сижуй замер на мгновение, а затем все понял. Ему посчастливилось два года учиться опере у Яо Сифу, но он не знал, что она была шимэй^[25] Юань Сяоди, так значит, они с Юань Сяоди еще связаны таким образом!

– Никогда не слышал от наставницы Яо об этом. Должно быть, потому, что я стал ее подмастерьем без договора, ей не было необходимости мне сообщать, кто был ее соучениками.

Некоторые из пожилых участников собрания сделали загадочные лица и со смехом добавили:

– У Яо-лаобань всегда душа нараспашку, тем для разговора у нее много, вряд ли она намеренно тебе не говорила. В свое время она была главным человеком в Бэйпине, каких ей стоило трудов снова прославить куньцюй! Она превзошла даже своего шисюна^[26]! Но затем из-за недоразумения с соучеником она тоже в порыве злости бросила все нажитое и бежала в Пинъян.

Это «тоже» было произнесено с особой таинственностью. Шан Сижуй был не слишком-то догадлив, а потому пропустил это мимо ушей. Однако те, кто все расслышал, принялись украдкой бросать на Шан Сижуя взгляды, думая про себя: оказывается, и Яо Сифу покинула труппу из-за неудачного романа с шисюном и шиди^[27], выходит, не только певческое мастерство передается из поколения в поколение.

Дун Ханьлинь сказал с улыбкой:

– Те годы и вправду были удивительными, сразу несколько знаменитых актеров один за другим бежали в Пинъян, этот скромный городишко, чтобы выступать там. В Пинъяне была и засуха, и разруха после войны, и что только их туда тянуло?

Благодаря тому, что прославленные актеры один за другим приезжали в Пинъян, чтобы показать себя, Шан Сижуй и смог подглядеть у них разнообразные приемы. Казалось, сама судьба привела их в Пинъян, чтобы они создали Шан Сижуя.

Дун Ханьлинь развернул бумагу и приготовился сложить пару стихотворений, а Шан Сижуй, уже отлично обученный, взял брусок туши и принялся его растирать, видно было, что проделывал он это уже много раз, сам понимал все без намеков и указаний не ждал. То, что эти ученые люди позволяли актеру готовить для них тушь с кистями, явно показывало, насколько они обожали Шан Сижуя. Шан Сижуй, с опущенной головой растирая тушь, проговорил:

– Опера куньцюй существует уже сотни лет, не верю, что в Бэйпине не осталось никого, кто бы мог ее исполнить.

Кто-то сказал:

– То, что она насчитывает несколько сотен лет, это правда, да и кто из актеров пекинской оперы не может исполнить хотя бы один отрывок куньцюй? Однако тех, чьи выступления и впрямь запали в душу нам, старикам, можно пересчитать по пальцам одной руки.

А еще кто-то добавил:

– А не сходить ли в труппу «Юньси», не поискать ли драгоценности там? Глава труппы Сыси-эр ^[28] разве не занимается именно куньцюй? Среди его учеников вполне можно сыскать какого-нибудь толкового ребенка!

Шан Сижуй повторил про себя название труппы «Юньси» и вспомнил вдруг, что не так давно Юань Сяоди советовал присмотреться к одному актеру из труппы «Юньси» по фамилии Чжоу. Внутри у него затеплилась надежда.

Когда Шан Сижуй возвратился из резиденции Дун Ханьлиня, было уже время ужина; войдя в дом, он увидел Чэн Фэнтая, тут же схватил его за руку и потянул за собой, ему не терпелось отправиться в труппу «Юньси» на поиски того самого человека. Труппа «Юньси» значительно уступала труппе «Шуйюнь», ее члены никогда не давали представлений в роскошных театрах западного образца. Располагались они в одном из традиционных китайских театров неподалеку от Тяньцяо. На заднем дворе театра теснилась многочисленная труппа, они проводили дни, беспрерывно стукаясь лбами и ставя друг другу подножки, по полгода-год им не разрешалось возвращаться домой. Глава труппы «Юньси» Сыси-эр был известным актером в последние годы династии Цин, по красоте и таланту он не знал себе равных. В амплуа дань он прославился едва ли не наравне с Нин Цзюланом. Однако оттого, что Нин Цзюлан долгое время проживал во внутренних покоях дворца, простому народу не суждено было его видеть, и потому казалось, что в те годы слава Сыси-эра простиралась даже дальше, чем его. Сыси-эр пошел по проторенной для актеров династии Цин дорожке: он и выступал в театре, и продавал себя, время от времени находясь на содержании у чиновников и богатых купцов. Однако язык у него был колкий, нрав завистливый, и добром это никогда не кончалось, всякий раз благодетели палками вышвыривали его за ворота. После тридцати пороки юности дали о себе знать, голос и облик его угасли, он располнел и превратился в маленького старичка. Давать представлений Сыси-эр уже не мог. В результате характер его стал еще хуже, с языка сочилось еще больше яда, и он стал еще скупее. Его ненавидели сослуживцы, а также прежние любовники и даже актеры его собственной труппы, вот таким он был презираемым всеми человечишкой.

Как бы ни был порочен Сыси-эр, в театральном искусстве он снискал успех. Основав труппу «Юньси», он редко покупал актеров из театральных школ, предпочитая отбирать сирот из мальчишек на побегушках, тех, у кого была склонность к театру. Он растил их, а затем оставлял при себе. Сыси-эру не нужны были другие наставники, он лично взялся за дело и обучал мальчишек, должно быть, стремясь таким образом сэкономить. Помимо того что маленькие актеры учились каждый день, так им еще приходилось стирать одежду, готовить еду и заниматься другой грязной работой – видимо, тоже из соображений экономии. В артистических кругах Бэйпина все были неразрывно связаны друг с другом, утаить что-либо не представлялось возможным. Стоило в какой-нибудь из театральных школ появиться хоть немного одаренному ребенку, во всех труппах об этом узнавали в тот же миг, никак нельзя было укрыть его от чужих глаз. Лишь таким труппам, как «Юньси», которые сами обучали подмастерьев за закрытыми дверями, удавалось втайне взрастить исключительные таланты, способные поразить театральный мир.

Шан Сижуй и Чэн Фэнтай смотрели представление в театре уже добрых два часа, Чэн Фэнтай, нахватавшийся кое-каких знаний, почти ничего не понимал в услышанном, лишь без остановки ел. Шан Сижуй слушал оперу не особо внимательно, мыслями он витал где-то в облаках, обхватив себя руками и съежившись на стуле. Чэн Фэнтай, глядя на его скучающий вид, понял, что представление на сцене, должно быть, не слишком удачное.

– Быть может, пойдем домой, Шан-лаобань?

Шан Сижуй вяло ответил:

– Нет, так не годится. Актеры на сцене стараются, просто взять и уйти из зала без какой-либо на то причины гнусно!

Сидевшие позади них почтенные супруги уже встали со своих мест, чтобы уйти; услышав эти слова, они обернулись и вперились в них гневными взглядами.

Оставался последний номер – амплуа дань в куньцюй. Чэн Фэнтаю, как человеку из Цзяннани ^[29], нравилось, когда мужчины переодевались женщинами, и всякий раз, глядя на них в амплуа дань, он искренне считал их выступления неплохими. Подобные низкие вкусы у Шан Сижуя вызывали лишь презрение. Взять хоть сейчас: Чэн Фэнтай сидит, опьяненный чарующим номером актера на сцене, Шан Сижуй же совсем нерадостен, то и дело напевает мелодию себе под нос. Услышав бормотание Шан Сижуя, Чэн Фэнтай подумал было, что тот одобряет выступление, он спросил с улыбкой:

– Это он тот Чжоу, которого мы ищем сегодня?

Шан Сижуй изумился:

– А? Это ведь не он? Не может быть он… Этот грим, эта жестикуляция – неясно, мужчина он или женщина, вряд ли бы он приглянулся Юань Сяоди…

Чэн Фэнтай притворно пожурил его:

– Шан-лаобань! Ну что за злой у тебя язык!

В присутствии Чэн Фэнтая Шан Сижуй и впрямь не стеснялся в выражениях. Обычно он скрывал свое недовольство, опасаясь, что, если начнет высказываться, испортит отношения с сослуживцами и вызовет раскол между ними. Но сейчас у него появился человек, с которым он мог говорить обо всем свободно, который охотно слушал все, что он рассказывает. Шан Сижуй долго еще критиковал актера со знанием дела, а закончив, принялся сокрушаться:

– Все говорят, что в артистических кругах сейчас расцвет, но на деле процветает только пекинская опера, актеров, которые смогли отшлифовать куньцюй, по-прежнему немного.

Служка позади, который подавал зрителям чай, услышал это и прыснул со смеху. Шан Сижуй тут же обратил на него внимание. Служка подложил белое полотенце под заварочный чайник, подошел к ним, чтобы подлить еще воды, и с улыбкой сказал:

– Господин, ваши слова прежде уже говорили благородные господа.

Шан Сижуй улыбнулся:

– И кто же?

Служка с улыбкой покачал головой, но так ничего и не ответил. Шан Сижуй догадался, кто были эти благородные господа, и заговорил о другом:

– А этот Чжоу-лаобань, что сейчас на сцене… В труппе «Юньси» он единственный Чжоу-лаобань?

Служка ответил:

– Вы совершенно правы, он один Чжоу-лаобань. С детства рос в труппе «Юньси», выступает уже много лет.

Шан Сижуй разочарованно кивнул, больше он ничего не спрашивал. Мальчик перекинул полотенце через плечо и собрался уже уходить, как Чэн Фэнтай его остановил:

– Не говори о лаобане, спроси, есть ли у них кто-то по фамилии Чжоу? Как его могут звать…

Шан Сижуй, уловив намек, поспешно проговорил:

– Верно, например Сяо Чжоуцзы. Есть ли тут кто-нибудь, кого кличут Сяо Чжоуцзы?

Служка, должно быть, хорошо знал этого Сяо Чжоуцзы, на лице его тут же появилось презрительное выражение, он сказал с неодобрением:

– Ах! Вы спрашиваете про этого паренька! Есть такой!

Шан Сижуй и Чэн Фэнтай переглянулись, они почувствовали, что это и был тот, кого они искали.

– Когда этот Сяо Чжоуцзы выступает?

Презрение на лице служки проступило еще явственнее:

– Какое там выступает! Не поколотят его три дня, уже неплохо!

Чувствовалось, что за этими словами что-то скрывается. Шан Сижуй совершенно гнуснейшим образом бросил смотреть представление, вскочив на ноги, он ухватился за служку:

– Идем! Отведи меня к нему, хочу повидаться!

Служка вцепился в перила и взмолился о пощаде:

– Так нельзя! Господин! Это против правил! Владелец их труппы очень вспыльчивый!

Шан Сижуй отпустил служку и сам спустился по лестнице, характер у него был такой, что и минута промедления ему была в тягость:

– Тогда я сам его найду.

Чэн Фэнтай напрасно кричал Шан-лаобаню вслед, чтобы тот помедлил, но разве мог Шан Сижуй спускаться медленнее? Глядя в спину спешащему Шан Сижую, Чэн Фэнтай вздохнул, а затем преспокойно вытащил из бумажника банкноту и сунул ее служке под кофту. Служка сжал банкноту через ткань, выдавил смущенную улыбку, и Чэн Фэнтай улыбнулся ему в ответ, с усмешкой он развернул его за плечи и пинком спустил вниз по лестнице. Раз уж служке что-то перепало, он, споткнувшись, устоял на ногах и, с радостным видом переваливаясь с боку на бок, побежал за Шан Сижуем:

– Господин, позвольте служке вас проводить.

Представление как раз было в разгаре, и все актеры толпились у сцены. Двор, где они жили, был просторным, но убогим, в нем царила неразбериха – настоящие трущобы. На бамбуковых шестах висели разноцветные театральные костюмы, весьма недурные, а под шестами лежали бамбуковые циновки, на которых сушилась на солнце рыба и хранились соленья. Четверо мальчишек носились взад и вперед по двору, пытаясь отобрать друг у друга конфету. Когда Шан Сижуй шел по двору, один из бесчинствующих мальчишек врезался в него, а вместо извинений лишь сердито толкнул Шан Сижуя и собрался бежать дальше. Служка тотчас же к нему подскочил, схватил мальчишку за шиворот и потянул к себе:

– И побежал! Бежит, словно на похороны матери! Где этот сукин сын Сяо Чжоуцзы?!

Мальчишка принялся лягаться и отбиваться от него, крича во весь голос:

– На заднем дворе стирает пеленки! Вонища страшная! – договорив, он наконец вырвался и убежал, аж пятки засверкали.

Служка, всячески заискивая, пригласил Шан Сижуя с Чэн Фэнтаем пройти на задний двор. Шан Сижуй ничего не замечал вокруг, в то время как Чэн Фэнтай с любопытством осматривался по сторонам, ему казалось, что он угодил в лабиринт. Банки с засоленными в сое овощами, эмалированные тазики для умывания, маленькие скамеечки – все разбросано в беспорядке, словно ловушки, стоит сделать хоть один неверный шаг, непременно обо что-нибудь споткнешься. Воздух казался затхлым, пропитанным ароматом чего-то ветхого. Дорогу им преградила кушетка, на которой дремал старый кот. Когда Чэн Фэнтай проходил мимо, тот открыл глаза и уставился на него золотисто-желтыми зрачками. Чэн Фэнтаю показалось, будто на него смотрит пронзительным взором старик, и по коже у него побежали мурашки.

Пройдя через зал, они оказались в небольшом внутреннем дворике. Там на корточках сидел юноша в изношенной одежде. Тяжело дыша, он усердно отстирывал в большом тазу белое тряпье, рядом стояло еще два таза с уже отстиранными тряпками, неясно было, зачем ему стирать столько ветоши, – ни один новорожденный не прописывает столько пеленок. Шан Сижуй кое-что понимал и потому невольно нахмурился. Юань Сяоди и Дун Ханьлинь рекомендовали ему этого Сяо Чжоуцзы как исполнителя амплуа дань, но ни в одной труппе актерам на женских ролях не поручают такую тяжелую работу, опасаясь испортить их прелестную манеру игры и руки. Шан Сижуй не стал подозревать Сыси-эра в злостных намерениях, а напротив, засомневался, тот ли это Сяо Чжоуцзы, и недоверчиво взглянул на служку. Служка почтительно склонился перед Шан Сижуем, прося его набраться терпения, развернулся и пнул деревянный таз с грязными тряпками, отчего мыльная вода выплеснулась на ноги юноши. Тот, впрочем, даже не поднял головы.

– Вставай-вставай! Важные гости пришли на тебя посмотреть! Вот дурная башка!

Юноша по-прежнему сидел на корточках, отстирывая тряпье, он прошептал:

– Чего на меня смотреть? Смотреть тут нечего. Брат, сделай милость, не шути надо мной. Если я запоздаю с работой, хозяин снова меня побьет.

– Кто это над тобой шутит, вставай же! Тут и правда пришли гости, хотят тебя видеть! – И, не допуская возражений, потянул юношу за руку. Рукав юноши задрался по локоть, и Чэн Фэнтай увидел, что вся кожа под ним была в синяках и царапинах. Он и в самом деле пережил немало.

Шан Сижуй долго смотрел на него, прежде чем спросить:

– Это ты Сяо Чжоуцзы?

Юноша опустил голову и угукнул себе под нос, неясно было, стесняется он или же безразличен к происходящему. От Чэн Фэнтая веяло богатством, а Шан Сижуй выглядел как человек с тонким вкусом, он будто бы весь светился. Должно быть, юноша, который и света-то белого не видел, боялся незнакомцев.

Шан Сижуй снова спросил:

– Так ты выступаешь?

Услышав его вопрос, Сяо Чжоуцзы закусил нижнюю губу и еще долго не разжимал зубы. Казалось, признание в том, что он играет в театре, стоило ему немалых усилий. Но когда он наконец заговорил, голос его звучал твердо:

– Да. Я исполняю амплуа дань.

Шан Сижуй кивнул:

– Мне посоветовали посмотреть на твое выступление, когда будет твоя очередь играть?

Сяо Чжоуцзы показал наконец лицо и посмотрел на Шан Сижуя, тот, воспользовавшись случаем, принялся его разглядывать. У Сяо Чжоуцзы было типичное лицо для исполнителей женских ролей: с правильными чертами, несколько печальное, в форме тыквенного семечка. Пусть он и не обладал несравненной красотой, все же для мальчика подобная внешность была редкостью. Когда взгляды этих двоих встретились, в тот же миг между ними возникло скрытое от глаз посторонних понимание, смешанное со взаимным одобрением.

Сяо Чжоуцзы снова опустил голову и обиженно проговорил:

– Ни в один день мне не дают играть…

От его слов Шан Сижуй затосковал, но помочь был не в силах, лишь печально глядел на него.

– Пожалуй… пожалуй, в следующем месяце очередь дойдет и до меня.

Шан Сижуй изумленно выпалил:

– В труппе «Юньси» ведь не так много людей, почему же тебе приходится ждать так долго?

Сяо Чжоуцзы молчал, стоя с опущенной головой, он казался совсем сломленным под тяжестью обрушившихся на него невзгод.

Шан Сижуй вздохнул и с улыбкой проговорил:

– Хорошо. Когда подойдет твоя очередь, отправь кого-нибудь к северу переулка Логусян, дом тридцать один, сообщи мне. Моя фамилия Шан.

Когда Шан Сижуй вышел за ворота, Сяо Чжоуцзы продолжил стирать ветошь, но тут душу его взволновало смутное предчувствие. Он все стирал, как вдруг руки его ослабли, и он уронил мыло в воду, но даже не стал его поднимать. Одна мысль поразила его, он догадался, кем был тот человек.