Глава 3

Многие известные актеры, пообщавшись с состоятельными бездельниками, начинали курить опиум, играть по-крупному ночи напролет или прожигать деньги впустую. Однако Шан Сижуй так и не пристрастился к опиуму или азартным играм; кроме покупки дорогих костюмов для выступлений, других пороков за ним не наблюдалось. Все, что он любил, относилось к кормившей его профессии и никогда не могло наскучить. Каждый раз, как Чэн Фэнтай встречался с ним, Шан Сижуй или слушал оперу, или сам ее исполнял, либо говорил о новой постановке.

Однако в тот день Шан Сижуй, необычайно спокойный, припал к столу и что-то переписывал, рядом громоздилась стопка газет, и он с такой серьезностью отдавался своему занятию, что даже не услышал, как Сяо Лай со скрипом отворила двери Чэн Фэнтаю. Сяо Лай сразу развернулась и ушла, даже не взглянув на Чэн Фэнтая и уж тем более не уведомив Шан Сижуя о его визите. Чэн Фэнтай этому только обрадовался, тайком прокравшись в комнату, он встал за спиной Шан Сижуя и принялся подглядывать, что же тот делает. Шан Сижуй, держа кисть в руке, с трудом выводил иероглифы. На листе в полном беспорядке теснилось несколько слов, столь огромных, что они с трудом помещались на строке, всеми чертами так и норовя выползти за границы, – душераздирающее зрелище! Когда Шан Сижуй сталкивался с иероглифом, чье написание он не знал, он принимался листать газеты в поисках нужного слова, страницы громко шуршали под его пальцами, и в итоге он нацарапал следующее послание:

«Ду Ци, не виделись год, очень скучаю. Хочу ставить новую оперу, но все не то, тексты вязнут во рту, мне нужны лишь твои. И еще я узнал, что фаньалин – это скрипка, западные инструменты в подметки не годятся нашему хуциню. Очень скучаю, надеюсь лишь на возвращение сударя. Шан Сижуй».

Это послание, где байхуа ^[17] шел вперемешку с вэньянем, едва не стоило Шан Сижую жизни. Он испустил долгий вздох облегчения, поднял исписанный лист и принялся внимательно его рассматривать. Кажется, он остался весьма доволен плодами своего труда. По крайней мере, можно разобрать, что он написал, а значит, цель его достигнута. Распрямившись и вскинув голову, он увидел Чэн Фэнтая и испуганно вскрикнул:

– Второй господин, когда ты пришел? Да еще не издал ни звука!

Чэн Фэнтай ответил:

– А я тут тайком подсматриваю, кому это Шан-лаобань пишет послание. Взять хоть это: «Очень скучаю, надеюсь лишь на возвращение сударя». Гляди-ка, какой ты нетерпеливый!

Шан Сижуй втянул ноздрями воздух, сложил письмо пополам и впихнул его в конверт:

– А ты только эти две строчки и увидел! Ну что за пошлость! Это ведь для Ду Ци!

Чэн Фэнтай прекрасно знал, что из себя представлял Ду Ци, этот беззаботный и романтичный ученый. Должно быть, во Франции он спит среди цветов и ночует в ивах ^[18], пойманный в сети западных красавиц. Неужто в Бэйпине не нашлось ни одной фаньалин, иначе к чему ему бежать во Францию да еще проводить там год за годом? Только Шан Сижуй, которого легко обмануть, мог поверить в эти выдумки.

Чэн Фэнтай спросил, засомневавшись:

– Отправишь письмо, и Ду Ци мигом вернется?

Шан Сижуй ответил:

– Не знаю. Я просто подгоняю его. Второй господин, раз уж вы пришли! – Он вытащил листок бумаги, на котором латиницей был написан французский адрес Ду Ци, Шан Сижую пришлось бы знатно покорпеть, чтобы перерисовать все эти буквы. – Второй господин, подойди и помоги мне переписать адрес.

Чэн Фэнтай взял в руку кисть, почувствовал неладное и с улыбкой проговорил:

– Так второй господин не справится! – с этими словами он достал из-за пазухи перьевую ручку и переписал на конверт адрес в две строчки, на латинице он писал даже красивее, чем на китайском.

– Что хорошего во Франции? Все туда бегут один за другим, а потом не возвращаются и совсем забывают писать либретто! – У Шан Сижуя был один недостаток – ему казалось, что за исключением театра, дела важного и серьезного, к тому же увлекательного, все прочие занятия – лишь пустые забавы, недостойные внимания. Вот почему он никак не мог понять Ду Ци, который за весельем и не вспоминал о своем царстве Шу ^[19].

Чэн Фэнтай чиркнул спичкой, закурил и сказал:

– Когда мне было двенадцать, отец взял меня со старшей сестрой в поездку по Англии и Франции. Франция хороша! Женщины там особенно прекрасны – благоухающие всяческими ароматами, белокожие и крепкие. Только увидят кого, сразу обниматься да целоваться. Твой Ду Ци, хе-хе…

Шан Сижуй выхватил у него конверт:

– Второй господин, ты снова болтаешь вздор!

Он направился в спальню, а Чэн Фэнтай последовал за ним и тут же раскинулся на его кровати. Над пологом кровати висели две маски дахуалянь ^[20], которые они купили во время прогулки по Тяньцяо. Маски эти, с насупленными бровями и гневным взглядом, пышущие красками, с первого взгляда пугали. Они походили на образцы грима отгоняющих злых духов, однако сам Шан Сижуй ими любовался.

– Шан-лаобань, днем вынужден буду у вас отпроситься. Я условился пообедать кое с кем.

Шан Сижуй осведомился между делом:

– О, и с кем это вы обедаете?

– Я скажу тебе, только ты не сердись.

– Угу, сердиться не буду.

Чэн Фэнтай, снова и снова обдумывая этот вопрос, все же решил сказать правду, ведь если ложь его обнаружится, последствия будут ужасающими:

– Я встречаюсь с Чан Чжисинем и Фань Лянем. Мы время от времени собираемся поболтать.

Шан Сижуй с виду казался спокойным:

– О! Ну тогда, если этот Чан Цзысин что-нибудь тебе расскажет, я потом послушаю от тебя.

Чэн Фэнтай вздохнул:

– Ты все еще переживаешь о тех двоих? Как можно быть таким упрямым?

Стоило ему только упомянуть ту пару, как Шан Сижуй тут же рассвирепел, принялся бить кулаками по кровати и кидать на землю подушки, шипя сквозь стиснутые зубы:

– Да кто о них переживает! Об этой парочке негодяев! Что, уже и посплетничать мне нельзя?

Чэн Фэнтай сказал со смехом:

– Но ты только впустую тратишь силы. Чан Чжисинь и Фань Лянь – близкие друзья между собой, а я так, просто развлекаю их, болтая всякий вздор. Он ведь человек закона, говорит так, что ни к чему и не придерешься, а ты все еще надеешься, что из его рта можно услышать какие-то сплетни.

Шан Сижуй подпрыгнул:

– Болтаешь вздор, а все равно идешь! Ты скорее пойдешь нести всякую чушь вместе с ними, чем послушаешь мое выступление!

Чэн Фэнтай беззаботно проговорил:

– Да я послушаю! Представление же начинается только вечером? К вечеру я уж точно вернусь, заберу тебя да еще принесу тебе торт, хорошо?

Шан Сижуй сидел с тоскливым лицом, ничто не могло его порадовать.

Тем временем Чэн Фэнтай собрался со своими шуринами. Чан Чжисинь опоздал, а вот Фань Лянь явился пораньше. С этими двоими Фань Лянь никогда не церемонился, ждать попусту ему было невыносимо, и он пригласил в отдельный кабинет певичку с пипой в руках ^[21], чтобы скоротать досуг. Когда Чэн Фэнтай зашел в кабинет, Фань Лянь уже держал ее за маленькую ручку, усадив к себе на колени, и они пили из одного бокала – одна отопьет, затем другой, – тесно прижимаясь друг к другу.

Чэн Фэнтай сделал вид, что собирается уходить:

– Ох, вы заняты? Потревожил вас, потревожил.

Фань Лянь, которому испортили настроение, выпил остатки вина из бокала:

– Ну раз пришел, так заходи! Эх, умеешь же ты выбрать время…

Опытная певичка повидала в своей жизни уже немало, а потому изящно вспорхнула с колен Фань Ляня, забрала с собой пипу и прошла совсем близко от Чэн Фэнтая, оставив после себя легкий флер духов.

Чэн Фэнтай проследил за ней взглядом, а затем сказал с усмешкой:

– Неплохо, шурин! Умеешь же ты находить себе развлечения. Ни минутки не теряешь.

Фань Лянь махнул на него рукой:

– Зять, ты хорошо меня знаешь, я ведь не такой человек. Это девчушка, разглядев во мне очаровательного молодого красавца, сама бросилась ко мне в объятия. Разве мог я ее оттолкнуть?

Чэн Фэнтай, очистив орешек от скорлупы и кинув его себе в рот, продолжил с серьезным видом нести околесицу:

– Ну конечно! Я хорошо тебя знаю, ты не можешь отвергнуть расположенную к тебе девицу. Уж такой ты человек – чувствительный, с добрым сердцем, искренний и открытый.

Фань Лянь кивнул и налил ему вина:

– Зять и в самом деле прекрасно меня знает. Точно! Ты меня действительно понимаешь. Есть у меня этот недостаток – чувствительность, никогда не могу отказать девице, боюсь ее смутить.

– Точно! – Чэн Фэнтай призадумался на мгновение: – Честно говоря, этот недостаток есть и у меня.

Так эти двое и могли болтать всякую чепуху без устали днями напролет, ни одного серьезного слова, сплошь ерунда, от повседневных мелочей до выпивки и закусок да чувственных наслаждений. В прежние времена, когда Чэн Фэнтай, обняв Фань Ляня за плечи, принимался с ним сплетничать, тот всеми силами выражал страшное недовольство, все крутил носом да отворачивался, ясно давая понять: меня все эти дела нисколечко не интересуют, разве обсуждать за спинами людей всяческие пошлости – это не бабское занятие, как настоящие мужчины могут заниматься подобным… Но Чэн Фэнтаю нравилось с ним забавляться, оскверняя его облик человека высших моральных качеств. Прошло немало времени, и Фань Лянь разительно переменился, вот уж правда, кто близок к туши, тот и черен. Сейчас Фань Лянь и сам заговаривал с пошлым выражением на лице: «Зять, только тебе рассказываю это, ты уж никому не пересказывай, что услышишь», – а затем принимался вываливать о нем всю подноготную да сплошь небылицы. Или же он мог гнаться за Чэн Фэнтаем по пятам, настойчиво повторяя: «Зять, скорее же расскажи мне, что там происходит-то в конце концов. Ты что же, мне не доверяешь? Я нем как рыба». И в душе преследуемого им Чэн Фэнтая поднималась волна огромного удовлетворения.

Вторая госпожа давно уже решительно высказалась на этот счет: куда бы Чэн Фэнтай ни пошел, мигом все испортит, ясно же, что это он корень зла.

Так они и болтали впустую до пяти часов, а Чан Чжисиня все не было видно, и Чэн Фэнтай между делом поинтересовался, где же тот мог задержаться. Он вовсе не ожидал, что Фань Лянь замолчит надолго, положит в рот тыквенную семечку и наконец разгрызет ее, после чего проговорит со вздохом:

– Чан Чжисиню сейчас нелегко приходится.

Чэн Фэнтай раскрыл глаза пошире:

– Что такое?

– Эх, в двух словах и не расскажешь!

Сказано это было таким тоном, чтобы подбить Чэн Фэнтая на расспросы, а тот и рад соответствовать своему статусу, тут же принялся допытываться.

Наконец Фань Лянь проговорил:

– Чан Чжисинь такой уж человек – слишком твердый и открытый. Ты же знаешь, нынешние ямэни ^[22] еще хуже, чем при династии Цин. На Чжисиня повсюду давят.

Чэн Фэнтай заметил:

– Мне кажется, он весьма красноречив, человек он великодушный, не может же быть, чтобы у него не ладились отношения с людьми.

Фань Лянь покачал головой:

– Что толку от хороших отношений с сослуживцами. Он не соглашается участвовать в темных делишках, не подлизывается к начальству, не желает вести в суде нечестные разбирательства. Его начальство больше не в силах его терпеть. В командировках он объездил уже пол-Китая, работа у него опасная. А жалованье совсем ничего, даже приличных папирос себе позволить не может.

Услышав это, Чэн Фэнтай помрачнел, Чан Чжисинь с его гордостью ни за что не примет от них помощи.

А Фань Лянь продолжал:

– Неурядицы на работе еще полбеды. В наши времена каждый мужчина, зарабатывающий себе на пропитание, сталкивается с трудностями. Взять хоть нас с тобой, невзирая на наше богатство и почести, наступает миг, когда и мы должны склонить головы подобно мальчишкам.

Это было правдой, пусть и неприятной. Чэн Фэнтай вспомнил нестерпимые времена, когда ему приходилось строить из себя дурачка, и холодно пробормотал что-то себе под нос.

Фань Лянь добавил:

– Но больше всего страданий ему приносят дела домашние.

Чэн Фэнтай озабоченно спросил:

– Невестка Пин?

Фань Лянь ничего не ответил, лишь молча кивнул.

– У них же всегда были такие хорошие отношения, что могло произойти?

– Не то чтобы что-то произошло. Это было с самого начала.

Чэн Фэнтай глядел на Фань Ляня, а тот постучал пальцем дважды по столу, понизил голос и серьезно проговорил:

– У них нет детей!

Чэн Фэнтай, все еще надеявшийся на какое-нибудь шокирующее откровение, тут же оттолкнул его с разочарованным видом и рассмеялся.

– И это называется дело! Нет детей – и что с того! У Чан Чжисиня нынче нет какого-нибудь семейного предприятия, чтобы непременно передать его сыну. Ну нет и нет, зато и хлопот, и расходов меньше! Ты не знаешь, сколько головной боли доставляют дети!

Фань Лянь усмехнулся:

– Сытый голодного не разумеет, от праздной болтовни спина не заболит.

Чэн Фэнтай хотел было еще порасспрашивать Фань Ляня о делах супругов, но тут распахнулась дверь и в кабинет вошел Чан Чжисинь. Он прибыл к ним прямиком из суда, на нем был выглаженный костюм, а в руках он держал портфель. Только Чан Чжисинь сел за стол, как тут же снял очки и потер переносицу, вид у него был чрезвычайно усталый, однако он быстро собрался с силами и с улыбкой проговорил:

– Почему еда еще не на столе? Ради этого обеда я голодал несколько дней.

Трудно было понять, шутит ли Чан Чжисинь, но Фань Лянь принял его слова за правду, он вспомнил, как молодой господин Чан проматывал когда-то деньги, как он был беспечен, и на душе у него сделалось тяжко. Он поспешно подозвал слугу и заказал лучший обед.

Чан Чжисинь взглянул на Фань Ляня и насмешливо проговорил:

– Второй Лянь, ты все меньше понимаешь шутки, думаешь, я попрошайничаю?

Фань Ляню показалось, что, говоря это, Чан Чжисинь пытается сохранить лицо, и он с улыбкой признал свою вину. Прежде Чэн Фэнтай не обращал на это внимания, а сегодня, вглядевшись в Чан Чжисиня, заметил, что тот здорово похудел с их последней встречи, нос его выделялся еще сильнее, а подбородок заострился. Держаться он стал холоднее прежнего – истинный слуга закона, суровый, но справедливый. Трое друзей отобедали, Чан Чжисинь заказал с собой несколько горячих блюд для Цзян Мэнпин, и Чэн Фэнтай догадался, что они отпустили всех слуг, должно быть, из экономии.

Чан Чжисинь, как и всегда, шутил и балагурил во время их беседы, но Чэн Фэнтай обменялся с Фань Лянем нехорошими взглядами. Чэн Фэнтай подумал, что если Шан Сижуй узнает об их нынешнем положении, то непременно начнет кричать во весь голос, что наступила заслуженная расплата. От этого на душе у него стало еще тягостнее, и Чэн Фэнтай решил ничего не говорить Шан Сижую.