5

Когда к нему ни свет ни заря пришла Годель, Мартин моментально был на ногах и готов. Ведь одежда, которую он носил, оставалась на нём и ночью. Он взял петуха и посадил его себе на плечо.

– И этот, конечно, с тобой, – недовольно проворчала Годель.

– Обязательно должен быть со мной, – твёрдо сказал мальчик.

– Тебе придётся нести картошку на рынок.

– Понесу.

– Без него тебе было бы легче.

Мартин только улыбается.

– Наживёшь себе горб с такой ношей, – сказала Годель.

Эти разговоры она не впервые ведёт с ним в базарные дни, но ещё никогда ей не удалось отговорить мальчика брать с собой петуха.

Добрых два часа ходу до рынка для Годели, её дочки и мальчика. Деревья по обочинам стоят замёрзшие. Вся природа как будто вымерла.

Хотя Годель по дороге не говорила с ним ни слова и дочке запрещала говорить, у Мартина было хорошее настроение. Дочка ему нравилась.

Он шёл позади Годели на удалении в десять шагов. Нёс петуха и мешок картошки. Его деревянные башмаки стучали по мёрзлой земле. Голые лодыжки выглядывали из-под коротких штанов. А голые запястья из рукавов. Морозный пар поднимался изо рта от дыхания. Петух крепко вцепился в его плечо. Годель держала дочку за руку. Справа она вела козу на продажу, а своего младенчика несла на груди в платке. Грязный край подола Годели шаркал по глинистой земле. И Мартин вслушивался в этот шаркающий звук, пока он не заполнил всё пространство его головы.

Тут он ощутил движение воздуха, но, когда что-то задело его голову, всё уже внезапно случилось: громыхающие копыта коня, его фырканье, плащ всадника, хлестнувший его краешком по щеке.

Ему долго потом будет сниться в кошмарах тот порыв ветра. Отныне и вовеки его будет преследовать то злодеяние.

В одну секунду всадник в галоп проскакал мимо Мартина, в следующую секунду он поравнялся с Годелью, опустил руку к девочке, подхватил её с лёгкостью, как будто она ничего не весила, и сунул себе под плащ, этот кусок тьмы в молочном морозном тумане. Теперь где-то в этой тьме ребёнок, не успевший издать даже крика. Слишком стремительно всё произошло. Рука матери ещё висела в воздухе и чувствовала тепло дочки. А дочки уже не было.

Всадник сорвал её на скаку, как яблоко с ветки, а в следующее мгновение был уже на гребне холма, подняв на дыбы своего вороного.

У Годели вырвался крик. Она побежала. Младенец болтался у неё на груди, вереща. Мартин бросил мешок, побежал за ней следом, нагнал её, перегнал и без остановки бежал дальше за всадником.

Чёрный рыцарь. Всю свою жизнь Мартин слышал истории о рыцаре в чёрном плаще, который похищает детей. Всегда одного мальчика и одну девочку. И этих детей больше никто никогда не видел. И вот этот чёрный рыцарь встретился и ему, и Мартин погнался за ним.

Всадник пару раз оглянулся и увидел мальчика, над головой которого плясало и хлопало крыльями бешеное чудище. Всадник содрогнулся. Он ведь тоже был наслышан про чёрта в образе петуха, который жил где-то в здешних краях. И осенил себя крестным знамением и подумал: «Я похитил ребёнка у самого чёрта. Боже всемогущий». Он ударил пятками в бока вороного. И конь помчался, гремя копытами. И уже в следующее мгновение всадник скрылся на другой стороне холма.

Мартин задыхался. Воздух был с привкусом крови. Он упал на колени. Он понимал, что девочку уже не вернуть.

Годель догнала его.

Лицо её залито слезами. Мартин всхлипнул, увидев, как она плачет. И тут петух у него на плече принялся кричать так, что кровь стыла в жилах. То была смертная жалоба миру.

И только после этого на дороге всё стихло.

6

Обратный путь в деревню длился бесконечно долго, потому что Годель в своём материнском горе не знала, то ли ей умереть, упасть на краю дороги и замёрзнуть тут, то ли подхватиться и идти, потому что грудничок в ней нуждается, да и трое других детей, что остались дома, тоже. Мартин поддерживал Годель и помогал чем мог. Но когда деревня уже показалась вдали, Годель окончательно сломилась, потому что уже прозревала те будни, которые ей предстояли, когда первая скорбь пройдёт, а она будет проклята на вечную боль. Каково ей будет без дочки. Без её светлой косы по утрам на подушке. Без её серьёзного личика во время кухонных хлопот и трудов. Как девочка будет мерещиться ей где-то рядом, замеченная краем глаза. Словно нежная гостья из другого мира. И она будет замирать посреди ежедневной работы в надежде, что ангел останется, не упорхнёт. Боясь дышать. Но образ всё-таки растает, улетучится. И раз от разу сердце Годели будет слабеть, а боль будет сопровождать её до смертного одра вместе с мучительным вопросом, что же сталось с ребёнком.

И Годель окончательно сникла. Боль уже окопалась в её лице, женщина постарела на годы. Слёзы неудержимо текли по щекам, материнское молоко капало с промокшего платья. Теперь она хотела остаться здесь лежать без памяти. И Мартин не мог привести её в чувство, когда она откинулась на ствол дерева с грудничком на руках. Остаток пути он проделал один, торопясь привести людей на помощь. Мальчик добежал до деревни и стал кричать всеми остатками воздуха, уцелевшими в лёгких после спешки.

Но поскольку у деревенских было предубеждение против Мартина, длилось нестерпимо долго, пока до них дошла серьёзность положения, история с чёрным рыцарем, всё несчастье, и они с развевающимися полами одёжек побежали вниз с пригорка, чтобы прийти на помощь Годели. Какие вопли тогда разнеслись по окрестностям. Притащили Годель в деревню. Последний её взгляд был устремлён на Мартина, и он смог в нём всё прочитать. Никогда уже больше не сопровождать ему Годель на рынок. Отныне она станет обходить его стороной. Потому что виной всему был, быть может – да наверняка, – он. И не иначе как его чёрный чёрт, петух, накликал несчастье.

Измученный Мартин остался у колодца и очень нескоро пустился в путь к себе домой. В свою хижину у края леса, где дверь никогда не запиралась. Там нечего было украсть. Одна только кружка. Да дерюжка, чтобы укрыться, и охапка соломы вместо постели.

Петух ещё находил в щелях между досками пола какие-то зёрна и крошки. Когда же здесь в последний раз варилась еда и пёкся хлеб? Давно. Мартин привычно развёл огонь, потому что огонь в такое время был необходим. Не потому, что мальчик в нём нуждался. Он держал над пламенем посиневшие от холода руки не потому, что тосковал по теплу, а для того, чтобы просто уцелеть.

Но он знал также, что ум работает лучше, когда тело обеспечено необходимым лишь наполовину. Он немного попил и достал яблоко, найденное недавно и хранимое как неприкосновенный запас на самый крайний случай. Он разделил его с петухом. Тому достались червяки.

Мартин медленно жевал и не сводил глаз с пламени. Он поглаживал петуха и бодрствовал ещё и тогда, когда звёзды давно взошли. Какой-то шёпот проник в него до самого нутра, он исходил от петуха и из его собственного сердца, формируясь в решение, тяжесть которого никто не мог бы с него снять. Он должен отправиться на поиски пропавшего ребёнка. Это знание неизбежности окутало его целиком. Теперь он понимал, что его жизнь приобрела направление и смысл.

Он заснул сидя и проснулся только тогда, когда в рассветных сумерках незнакомый звон и грохот пробудил мир из ночного покоя. Это с нижнего края леса через голое замёрзшее поле пригромыхала повозка, влекомая ослом, а на облучке сидел белокурый мальчик и бил две медные тарелки одну о другую, так что они звенели.

7

С ночи на утро началась весна. Поскольку погода здесь, наверху, делает что хочет, никто, даже из самых старых жителей деревни, не может предсказать, во что это выльется. Всегда остаётся упование, что вот-вот всё станет лучше. Но почти всегда оказывается, что стало ещё хуже. Жестокие морозы опрокидываются в снежную бурю, а снег смешивается с дождём. По водостокам низвергаются потоки. Луга утопают в воде, а земля превращается в грязную жижу.

Так и казалось, что плохую погоду принесли балаганщики. Мартин никогда ещё не видел балаганщиков. На площадке перед церковью они установили свой фургон и привязали осла. И сделали оповещение. Мужчина, две женщины и белокурый мальчик. Мужчина был изранен и перевязан – видать, побывал на войне. Вид у них у всех был измученный, как будто они ехали через бедствие и кровь и им пришлось давать представление для самой Смерти. Только мальчик был ничего. Казался целым и невредимым.

Ожидалось, что они будут что-то изображать, но Мартин не догадывался, что именно. Может, представят Марию и Иосифа, может, трёх священных королейволхвов или пасхальную сцену. Мартин давно уже не был на богослужении. Праздники для него ничем не отличались от будней.

Вечером деревенские собрались у дверей церкви, где обыкновенная тележка служила сценой. Дождь поливал лица актёров и зрителей. Поначалу они произносили какие-то неповоротливые тексты, потом выступил мальчик. Маленький и крепкий, в белокурых локонах и угрюмый. Под носом у него висела сопля. Но всё это мгновенно забылось, как только он запел, потому что от его голоса по спине Мартина пробежали мурашки и закружилась голова. Настолько это было красиво. Мальчик пел так, будто бежал по солнечному лучу в небо.

Но когда мальчик спел и сошёл со своей маленькой сцены, он стал таким же обыкновенным, как все другие дети, кошки и собаки. Он курил и пил подогретый шнапс. Был, наверное, даже младше Мартина.

В нём кипела злобная энергия, совершенно незнакомая Мартину и тем интересная. Постоянно можно было ждать от него какой-нибудь подлой каверзы.

«Должно быть, это зависит от еды», – подумал Мартин.

Ведь к дурным мыслям приходишь, только когда в костях много силы. А у здешних откуда ей взяться?

Тут если день прожил, то уже и рад. Ни у кого здесь нет такой силы, как у этого мальчика. Маленькие не делают пакостей. И Мартин всё дивился на пришлого мальчика. Полного такой устрашающей живости.

Мартин задумался: может, в других местах где-то есть другие люди, похожие на этого мальчика, и не увидит ли он однажды те места, где есть жизнь, потому что здесь-то, в деревне, как ему казалось, была одна только смерть.

Деревня маленькая, и теперь Мартин куда ни шёл, везде натыкался на этого чужого мальчика, как будто тот его подстерегал; как будто им суждено было встретиться, следуя тем самым какому-то древнему закону.

У колодца этот балаганный мальчик бросил в воду ядовитые ягоды, выстрелил из рогатки в петуха и попал ему в шею. Петух свалился с плеча Мартина, а мальчишка засмеялся.

Дороги так развезло, что башмаки увязали в грязи, увязнувший падал на четвереньки, теряя равновесие, а с ним и всякое мужество.

Однажды утром вол увяз в грязи по брюхо и не смог выбраться. Время от времени кто-нибудь из детей, проходя мимо, кормил вола пучком сена.

Мартин тонул в грязи лишь по щиколотку, потому что он мало весил. Вот уже несколько дней на его одежде не было сухого клочка. Петух болел, и Мартин носил его под рубашкой.

И тут он снова встретил чужого мальчика. Тот сидел на каменной ограде и с отвращением смотрел на грязь. Завидев Мартина, он крикнул приказным тоном:

– Эй, ты! Поди сюда!

Мартину не хотелось, но он подошёл ближе.

– Перенеси меня! – потребовал мальчик.

– Это почему? – спросил Мартин.

– А то я промочу ноги, – объяснил тот.

Мартин сильно удивился, что у кого-то вообще есть выбор – промочить ноги или нет. Мартину даже в голову не пришло, что у него тоже есть возможность отказать мальчику. И он повернулся к нему спиной, подставив плечи, чтобы перенести его. Мальчик спрыгнул ему на закорки и крепко вцепился в него. Мартин пошатнулся: мальчишка был куда тяжелее, чем казался с виду; или это Мартин оказался слабее, чем ожидал от себя. Мальчишка вцепился в него железной хваткой. Мартин застонал. Неужто он водрузил себе на спину самого чёрта? А люди-то всегда считали нечистой силой его петуха – и только потому, что с виду был чёрный. А этот чужой мальчик ведь не иначе как ангел, потому что ангельского вида и поёт ангельским голосом.

Не впервые Мартин озадачился вопросом, откуда людям знать, как выглядят ангелы и какими голосами они поют. И однажды спросил об этом художника.

– Парень, – сказал художник. – За такие вопросы ты можешь угодить на костёр.

– Но ведь если ангелы – образы, сотканные из света, то они Божьи творения и являют собой только любовь? – допытывался Мартин, уверенный, что художнику можно задавать такие вопросы. Он вообще был единственным, с кем Мартин мог говорить.

– Это образ любви. А разве у тебя нет своего образа любви?

Мартин не понял.

– Мать, например? – подсказал художник. Мальчик не выказал никакой реакции. – Братья-сёстры?

Но воспоминания о братьях и сёстрах он затаил глубоко в себе, спрятал под замок, чтобы невзначай не вспомнить о топоре, который отец всаживал в малышей.

Художник жевал кусок хлеба, пока Мартин искал в своих мыслях какой-нибудь ангельский образ.

– Франци, – тихо сказал он наконец.

Художник улыбнулся, взял лоскут старого холста и несколькими штрихами изобразил на нём сияющие черты лица Мартина. Этот лоскут он ещё долго будет носить при себе. Даже тогда, когда перестанет странствовать вместе с Мартином. Даже тогда он, глядя на эту холстинку, будет думать, что это его лучший рисунок и что никогда ни раньше, ни потом перед ним не стояло дитя человеческое в такой чистоте и непорочности. И он носил его в карманах своих дырявых штанов, пока его самого не унесла чума и пока он не разложился вместе с другими. Разложился и кусок холста, личинки высосали его нити и превратились после этого в такой вид бабочек, какого доселе никто не видел и какой после них уже не повторился. И когда спустя многие годы в картинной галерее была выставлена картина художника, изображающая мальчика с его петухом, всего в нескольких метрах от этой картины, в историческом музее на витрине с бабочками была пришпилена рядом с такими же мёртвыми сородичами по виду такая вот бабочка, отведавшая искусства, вскормленная им и знавшая про мальчика.

– Да, – согласился художник, даже не предвидевший всё это, иначе бы он давно бросил это занятие, непосильное человеку. – Франци хороша. Отныне все твои ангелы будут походить на Франци.

Такой ответ не устроил Мартина. Но ему нравилось, что художник придал Матери Божьей на алтарной росписи черты лица Франци. Чёткий подбородок, вздёрнутый нос и полные губы. Мартин сказал, что такие черты не подходят для Девы Марии. Но художник засмеялся и ответил, что эта деревня не заслуживает ничего другого; пусть им останется алтарная роспись, которая будет бесить их до конца дней.

– За что им такое? – спросил Мартин.

– За тебя, – сказал художник. Его собственные ангелы давно уже все носили черты лица Мартина.

Он мрачно выдавил на палитру краски и быстро заполнил пустые места алтарной росписи гогочущими демонами, бедолагами и самодовольными зеваками.

Обо всём этом Мартин думал, пока нёс на закорках балаганного мальчишку по дорожной грязи. Тот вдавил ему пятки в рёбра так, что они хрустнули. Петух беспокойно вертелся под рубахой Мартина.