– Да, ощущаю свою причастность к происходящим событиям, пусть даже стою у самого края военных действий, – ответила Ульяна. – Хочу понять, почему мой отец оставался до конца преданным своему адмиралу.

Сычёв вообще-то был не злобный, но прагматичный и циничный человек. На своей службе у генерала Шатрова он заработал прилично, дружил с Шатровым. Они прекрасно ладили по службе, да вдобавок, бывало, тайком проводили вместе вечера в обществе сельских женщин с уклоном лёгкого поведения. Да в то время, да и в том месте, где они находились нужда, и голод позволяли делать с народом за сытную жизнь что пожелаешь. Но вот после встречи Шатрова с Ульяной Сычёв приметил, что генерал стал озабоченным в плане неё.

Алекс уже был сыт, капризничал за столом и Кира Александровна, сказала гувернантке:

– Маняша, мы кушать закончили. Отведите Алекса в детскую. Я сейчас приду вслед за вами.

Маняша сняла мальчика со стула на пол и, поставив его на ноги, согласилась:

– Как прикажите Кира Александровна.

Взяв Алекса за руку, она позвала его:

– Пожалуйте Алексей Леонидович в детскую. Я вам лошадку вашу поставлю, и вы её кормить будете.

Алекс маленьким был, а норов дерзкий имел, капризный. Он подбежал к Ульяне и уткнулся носом в её колени, на что Ульяна погладила его по голове, поцеловала в ушко и ласково на распев произнесла:

– Иди зайчик к Маняше, я приду к тебе позже и мы с тобой поиграем.

Мальчик побежал к себе в комнату, Маняша потрусила за ним, а Кира Александровна, хоть тоже, как и муж, её Сычёв была не злобной, но с интонацией ревности выдала Ульяне слова благодарности:

– Алёша к вам привязался Ульяна, души в вас не чает.

***

Обед у Сычёвых закончился, и все присутствующие сидели на веранде, пили чай. В этот момент к дому подкатил автомобиль, из него вышел адъютант Шатрова. Постовой пропустил его, зная лично в лицо. Адъютант вошёл на веранду, отдал честь офицерам и кивнул головой дамам, после чего обратился к Шатрову:

– Ваше превосходительство, разрешите доложить?

Шатров кивнул головой.

– Докладывайте Валерий Павлович.

– Ваш приказ выполнен, господин Бронштейн доставлен к вашему дому, ожидает. Какие будут распоряжения? – солдафонил заботливый адъютант.

Шатров встал с кресла и произнес с поклоном, обращаясь ко всем присутствующим из общества дамам:

– Я прошу прощения дамы, вынужден вас оставить на некоторое время, у меня неотложное дело, но уверяю вас, оно займёт не более получаса и я снова, буду в вашем распоряжении. – Затем генерал обратился к Сычёву: – Леонид Аркадьевич, мне надо переговорить с одним господином тет, а тет. Я отъеду и вернусь, вы уж постарайтесь без меня, чтобы наши дамы не скучали.

Эпизод 5

1920 год. Лето.

В приёмной дома Шатрова, сидя на стуле возле охранника ожидал, немного нервничая, ювелир, Бронштейн Самуил Яковлевич. Одет он был в строгий, чёрного цвета костюм хорошего материала и покроя. Кипенно-белая сорочка торжественно разнилась с чёрным галстуком. На коленях он держал саквояж из лайковой кожи коричневого цвета, периодически нервно тряся коленями.

По национальности, свойственной его роду занятия, разносторонность в сфере обслуживания потребностей населения простиралась от уголовных элементов до царственных особ, при этом, не пересекая интересы каждых. Несмотря на свои молодые годы, в тридцать лет он снискал уважение и зарекомендовал себя порядочным человеком. Обращались к нему клиенты на «вы» и по имени отчеству.

Кроме продажи ювелирных изделий он в наследство от своего отца Мойши, тоже ювелира получил удивительный дар улавливать красоту и умение внедрять её в жизнь путём изготовления ювелирных изделий. Кроме основного направления своей специальности Самуил Яковлевич занимался изготовлением фальшивых документов и ростовщичеством. Ну, в общем, выгоду искал повсюду.

Неуравновешенным характером он не страдал, был осторожным, умным, предприимчивым. К ситуациям строгого момента предпочитал относиться с юмором, что во многом ему помогало, учитывая, что людей такой профессии всегда пытались, ну если не обмануть, то ограбить, несомненно.

***

Шатров вошёл в свой кабинет через потайную дверь, сел за письменный стол и сделал вид, что занимается рассмотрением документации. В комнату вошёл его адъютант и спросил:

– Разрешите пригласить господина Бронштейна?

– Приглашайте, – добродушно ответил генерал.

Адъютант отворил входную дверь кабинета и пригласил Бронштейна.

– Пройдите господин Бронштейн.

Самуил Яковлевич вошёл в кабинет и со свойственной его профессии скромностью встал посередине стеленного ковра в ожидании разговора.

– Прошу вас Самуил Яковлевич, присаживайтесь к столу, – вежливо предложил Шатров.

Бронштейн присел на край кресла напротив генерала.

– Вы свободны Валерий Павлович, – сказал генерал адъютанту.

Сухтинов вышел из кабинета, прикрыл беззвучно за собою дверь и генерал продолжил разговор с Бронштейном.

– Ну-с, чем порадуете любезный Самуил Яковлевич?

– Ваше превосходительство, всё выполнил в лучшем виде, – ответил ювелир.

Бронштейн достал из саквояжа футляр красного бархата в форме сердца, поставил его на стол перед Шатровым и открыл крышку. В футляре находились ювелирные украшения: серьги из золотой оправы в форме капель с камнями рубина большого веса, подвеска из золота, сработанная в форме сердца, с вставкой рубина и браслет на руку в виде змейки, с рубиновыми глазками и алмазной крошкой по спинке изделия.

– Ваше превосходительно, – лебезил Бронштейн, – обратите внимание, я не поставил знака пробы металла принципиально, чтобы ваше слово дворянина было выше общественных предрассудков, но на каждом изделии указан ваш вензель обозначенным штампом в литере « Ша».

– Благодарю вас милейший Самуил Яковлевич, – сказал Шатров.

– Я очень рад, что смог угодить вам ваше превосходительство, – ответил ювелир, – и вдобавок украшения я занёс в реестр по изготовлению уникальных изделий частной коллекции.

– Пусть это останется между нами, – настоятельным тоном утвердил Шатров.

– Безусловно, ваше превосходительство, – согласился Бронштейн.

Осмотрев украшения Шатров, остался довольным и, открыв свою шкатулку, стоявшую у него на столе рядом с письменными приборами, великодушно произнёс:

– Во сколько вы оцениваете вашу работу?

Бронштейн засуетился и ответил вкрадчивым голосом:

– Не беспокойтесь камни чистой воды, золото высокой пробы.

Шатров рассмеялся, пододвинул шкатулку с золотыми червонцами к Бронштейну со словами:

– Мне действительно очень понравилась ваша работа, возьмите себе в расчёт, сколько считаете нужным.

Бронштейн замялся на секунду для вежливости и спросил:

– Ваше превосходительство, нельзя ли мне документ выправить на беспрепятственное прохождение по вашей территории, то есть простите по территории расположения вашего войска?

Шатров покивал головой и произнёс:

– Я удивляюсь, Самуил Яковлевич вам, кругом война, люди под смертью ходят, а у вас одно на уме, кубышку набить.

Бронштейн в ответ тоже сочувственно кивнул головой, но при этом достал из шкатулки золотой червонец и попробовал его на зуб.

– Надо же, даже лучше моих, – вздохнул Бронштейн, – Что поделаешь? «Кесарю кесарево», ювелиру забота о его растратах.

Шатров по времени уже торопился и закончил разговор словами, под металлический звук золотых червонцев отсчитываемых Бронштейном:

– Хорошо, я распоряжусь. Явитесь завтра, после обеда к моему адъютанту Сухтинову, получите у него пропуск.

Бронштейн, переложив золотые монеты из шкатулки в свой саквояж, раскланялся и в свою очередь оставил за собой ответ последним:

– Спаси вас Бог ваше превосходительство за вашу доброту.

Эпизод 6

1920 год. Лето.

Над улицами Читы уже полыхал багровым закатом вечер, когда Шатров вернулся в дом Сычёва. Своего адъютанта он отпустил вместе с водителем, упредив, что если они понадобятся, то он их вызовет. Домочадцы Сычёва готовились ко сну, только прислуга продолжала бодрствовать и неизменно суетиться по хозяйству.

Сычёв находился в своём кабинете за рабочим столом, когда к нему с портфелем в руках вошёл Шатров. Сычев, не смотря на дружеские отношения, встал и вежливо осведомился о причине задержки генерала, выказывая при этом заботу и желание быть полезным.

Шатров успокоил старого боевого друга, сказав, что на завтра он планирует провести мероприятие в штабе корпуса и в присутствии командного состава вручить Сычёву от командования Забайкальского округа памятное личное оружие за доблесть и верность Родине.

Сычёв падкий на лесть и заслуги с регалиями засуетился, выразив свою бескорыстность и признание, генералу щёлкнув каблуками сапог, пролепетал:

– Григорий Петрович, вы не только друг, но и мой благодетель.

Шатров, для вежливости, конечно, выслушал его лизоблюдство, но потом спросил:

– Ульяна у себя в комнате?

– Разумеется, Григорий Петрович, – ответил Сычёв.

– Мне надо навестить её по очень деликатному разговору, – шепнул Шатров робко в несвойственной для него манере.

– Может приказать прислуге, и она пригласит вашу медсестру в гостиную?– подтрунивал по-дружески над Григорием Сычёв-

– Не стоит, я сам к ней поднимусь, – ответил генерал торопливо.

– Как пожелаете, Григорий Петрович, – ответил Сычёв вежливо, находясь на гребне радости в мыслях о наградном оружии.

***

На втором этаже дома посередине комнаты, где проживала временно Ульяна, без кителя и сорочки Шатров сидел на стуле, выполняя процедуру осмотра его раны медсестрой на предмет выздоровления. Девушка, осмотрев рану, обработала её и наложила лёгкую повязку во избежание натёртости шва.

Затем Ульяна стала укладывать перевязочный материал в саквояж. Она высказала, словами грустного тона, о проделанной работы по лечению Шатрова:

– Рана у вас Григорий Петрович затянулась. Вам надобно показаться доктору, Иннокентию Павловичу.

Шатров надел сорочку, накинул китель и произнёс:

– Ульяна.

Ульяна почувствовала от его слова, произнесённого с пылом молодого страстного поклонника, волнение, но так, как она могла управлять своими эмоциями, спокойно произнесла:

– Завтра выберите время, пожалуйста, на своё усмотрение и поезжайте на осмотр в госпиталь. Я с вашего дозволения сейчас домой пойду. Думаю, вы больше не нуждаетесь в моём уходе.

Шатров сложил свои ладони рук лодочкой и обнял ими маленькие ладошки девушки проникновенно и не свойственно ему, взрослому человеку и солдату, произнёс:

– Дорогая Ульяна. Я вам признателен всем сердцем за то, что вы обо мне заботитесь. Вы целую неделю, разделяете со мной тяготы воинской жизни.

Ульяна неуверенно высвободила свои ладони из рук Григория и пыталась скрыть своё волнение, несмотря на зардевшие румянцем щёки на своём смуглом лице и возразила:

– Не стоит благодарности ваше превосходительство.

– Ульяна вы для меня стали более близким человеком, нежели медсестра.

– Мне пора уходить Григорий Петрович, – смутилась Ульяна.

Шатров испугался, как мальчишка, который теряет возможность выказать свои чувства, любимому человеку потому, что её позвал отец домой. Генерал заволновался, засуетился, потом выдохнул воздух из груди и произнёс с надеждой в голосе:

– Я сейчас вызову адъютанта и сопровожу вас до вашего дома на автомобиле.

– Это не требуется Григорий Петрович. Ваш адъютант может меня доставить и без вас.

– Я настаиваю, – продолжал с надеждой в голосе Шатров.

Ульяна сама не понимала, почему она противоречит своему желанию позволять любить себя Шатрову, но женская натура вела игру сердцем, затаскивая всё нутро генерала в болото страсти и, слова её сопротивления только ещё более тягучей топью утаскивали Григория внутрь трясины и, она лукаво ответила:

– Ваше превосходительство, вам требуется отдых.

Шатров шагнул к столу, достал из своего портфеля шкатулку, открыл крышку и вынул футляр формы сердца красного бархата, изготовленного для неё Бронштейном, затем вежливо, но по-мальчишечьи, с затаённым дыханием он протянул его на ладонях Ульяне, промолвив:

– Это вам Ульяна.

– Что это ваше превосходительство? – вздрогнула Ульяна.

– От меня подарок, – уточнил Шатров.

Ульяна, не беря в свои руки футляра, открыла крышку пальцем руки и по глазам её резанули, острыми лучами отблеска от свечей чувства генерала, вложенные в подарок умным ювелиром кровавым рубином.

– Ваше превосходительство, я не смею это принять от вас, – в растерянности отказала Ульяна.

Шатров, проглотив нарастающий ком волнения, лепетал:

– Послушайте Ульяна, вы необыкновенная девушка, не такая, как все.

Генерал наклонил свою голову, поцеловал руку Ульяны, посмотрел в её глаза, которые она закрыла, приоткрыв при этом влажные губы и шёпотом, произнёс:

– Я люблю вас Ульяна.

Эпизод 7

1920 год. Лето.

Никифору и Петрову повезло, что они остались в живых. Казаки, конечно, выполнили приказ генерала, оставили пленных в живых, но бока Красному командиру потрепали изрядно.

Петров-то хитрее был, весь сник и не мозолил глаза казакам своими выступлениями за Советскую власть. Пока то, да сё и лишь через два дня Никифора с Петровым доставили в штаб корпуса.

Вели их охраной трое белогвардейских солдат под штыками, а впереди конвоя шёл ленивой походкой поручик Зорин. Молодой, дебёлый и самоуверенный он в свои тридцать лет принимал всё как неизбежность и поэтому вёл разгульный образ жизни. Любил он сладко выпить и вкусно поесть, да и картёжник был заядлый.

Время уже после полудни отбило, и конвой проходил мимо парадного входа гимназии, в которой разместился штаб генерала Шатрова. Слева от подъезда стояли, фыркая у стойла кони, привязанные уздечками к перекладине. Казаки с солдатами занимались кто чем; кто разбирал обоз с оружием, кто возился с амуницией. Ситуация в общем была мирная, без напряжения.

Из подъезда штаба вышел поручик Копылов, спустился по ступеням вниз, остановился и, опёршись локтем на витиеватый столб перил, осмотрел всё подворье, заполненное личным составом казаков и солдат.

Алексей Копылов по возрасту был с одного года с Зориным, да вдобавок они дружбу водили; играли в карты, кутили в свободное от службы время. Род Копылова относился к семейству торговых людей и, купечество у них в семье происходило аж, почти с другого столетия. Ростом Копылов был среднего, коренастый, волосы русые плясали вихрастым чубом из-под козырька фуражки. Крепкий, с правильной военной выправкой он не был привлекательным на лицо и спросом у женщин не пользовался, поэтому относился к ним, как «карта ляжет».

Состоял Копылов на должности адъютанта у полковника Сычёва, друга и соратника генерала Шатрова, поэтому, будучи сам по характеру спокойным и исполнительным по всем наложенным на него обязанностям очень подходил для этой должности. Он хладнокровно относился к крови, люто ненавидел Большевиков, за отнятые у его родителей права и имущество, а главное выполнял все требования жены Сычёва, которая, наседкой курьей относилась к своему маленькому чаду Алексу.

По натуре своей Копылов мог спокойно выстрелить в кого угодно, но при всём этом он не испытывал чувства радости или злобы, а просто принимал факт лишения человека жизни, как необходимость собственной безопасности. Носил он мундир собственной части, на котором к месту вписывался аксельбант из Уланского этикетного шнура. Синие галифе с красными лампасами, сапоги, начищенные до блеска, показывали, что их хозяин ценил порядок в своём обмундировании.

***

Пленные шли усталой походкой, босыми ногами гоняя дорожную пыль. Петров осматривался по сторонам, а Никифор шёл с гордо поднятой головой и, оглядывая казаков орлиным взором, буркнул окровавленными губами Петрову:

– Штаб у них здесь, наверное.

– Похоже на то, – ответил Петров.

Зорин обернулся и, глядя на пленных, весело окрикнул на них:

– Шевели ногами, не отставать.

Никифор не боялся белогвардейцев. Он вообще по жизни в свои тридцать лет никого не боялся. Терять ему нечего было, потому, что выбрал он дорогу гонимую и о жене только думал с печалью, что может и не свидятся они.

Конвой поравнялся с подъездом штаба. Заприметив Копылова, Зорин обрадовался и, улыбаясь, проговорил ему:

– Здравия желаю господин поручик.

– Здравия желаю Зорин. Ты кого это выловил?– ответил Копылов.

Зорин показал нагайкой на пленных и с усмешкой сказал:

– Они на разъезд генерала Шатрова напоролись в лесу. Их всех в «капусту» порубали господа казаки, только вот двое и осталось, – потом добавил, показав нагайкой на Никифора, – а этот видать у них главный. Уходил как ветер, пока коня под ним не подстрелили.

– И куда их определили?– спросил Копылов.

– Пока под замок, в холодную. Послушай дружище, ты как вступил на должность адъютанта, так совсем перестал нас навещать. Может, вечером заглянешь? В картишки перекинемся, осушим бутылочку, потолкуем, – с надеждой в голосе проговорил Зорин.

– Зорин, мне, по правде говоря, уже самому надоело ходить в адъютантах. Сам не знаю, чем занимаюсь. Целый день только и делаю, что приказы жены полковника Сычёва исполняю по его велению, – жалился Копылов.

– Села она ему на шею, – съязвил Зорин.

Копылов наморщил нос и тяжело вздохнув, продолжил:

– Им как Бог послал сынка под старость, так они только о нём и думают.

– Его превосходительство, Григорий Петрович последнее время потворствует Сычёву. Тот у него в фаворитах ходит, – продолжал язвить Зорин.

– Сычёву сегодня генерал вручал наградное оружие, от командования, я присутствовал на вручении. У револьвера рукоятка в перламутре с надписью памятной. Григорий Петрович конечно генерал по званию, но не командующий фронтом, а на рукояти себя поставил указом о награждении.

Зорин, рассмеявшись, подковырнул:

– Генерал Шатров авторитет. Сычов его получил награду за заслуги перед Отечеством по предоставлению фуража и провианта. Рука руку моет. Ясно. Ты, я смотрю, тоже животик распустил.

Зорин деликатно похлопал ладонью по животу Копылова и оба они рассмеялись.

– Да ладно тебе, поди, завидуешь? – отшутился Копылов.