Сталин берёт Дормидонтыча на понт

Да! Взял меня на понт вождь всех народов. Сижу кумекаю, что ответить, а он подошёл сзади и очень даже ласково проговорил мне в затылок:

– Вы всё правильно сказали, Василий Дормидонтович, только забыли добавить, что она не умрёт, если мы с вами, наши дети и внуки не дадим ей умереть.

– Во-во, именно это я и хотел сказать. И детей и внуков воспитаем так, что власть наша рабоче-крестьянская распространится по всему миру.

– А вот здесь вы перегибаете палку, дорогой товарищ, это уже отдаёт троцкизмом.

У меня опять всё вниз провалилось, будто стакан касторки выпил зараз. За троцкизм тогда меньше десятки не давали.

– Я ж как лучше хотел.

– Лучше! – повысил голос вождь. – Мы в семнадцатом тоже хотели как лучше, а страну чуть не просрали. Революция дело тонкое и опасное. Троцкий хотел раздуть это дело до всемирного революционного пожара, в котором Россия сгорела бы в первую очередь. Она для него была разменной монетой. Вот он в Мексике и отсиживается за свои просчёты, руки-то коротки теперь до нас дотянуться. А мы, если потребуется, дотянемся.

– Не сомневаюсь, товарищ Сталин, – с готовностью согласился я.

– И правильно делаете, что не сомневаетесь. Троцкий проводил свою еврейскую линию. Да и старая ленинская гвардия была не лучше, – добавил он.

Ну, думаю, дела: с Троцким-то всё понятно, так он и Ленина туда же…

– Знаю, знаю, о чём вы думаете, Василий Дормидонтович. Ленин хотя и квартерон, но он наше знамя, он краеугольный камень системы. Если его вынуть, всё развалится.

– Камень на камень, кирпич на кирпич, умер наш Ленин Владимир Ильич, – продекламировал я невпопад.

– Ленин умер, а дело его живёт, – заключил хозяин кабинета, поставив твёрдую точку, ткнув в воздухе трубкой…

– Трудно поверить, Дормидонтыч, – снимая с головы носовой платок, завязанный на углах узелками, и вытирая им пот со лба, слегка усомнился один из доминошников, – складно ты, конечно, баешь тут. Однако зыбко всё это, фантазии в тебе, верно, много.

Неожиданное предложение

Так на этом ещё не закончилось. Это всё было только началом разговора. Дальше вождь такую мысль высказал:

– Ладно, с Троцким мы рано или поздно покончим. Он уже загнан в угол. Вы читали его недавнюю книгу «Моя жизнь»? Это лишь жалкие потуги оправдаться в своих просчётах и ошибках. А его Четвёртый Интернационал? Хочет, подлец, противопоставить себя естественному ходу истории. А это очень опасная игра – такие вещи нужно вырывать с корнем! Согласны, Василий Дормидонтович?

– С каждым словом, товарищ Сталин!

– Побольше бы нам таких преданных людей, как вы, – назидательно заключил вождь. – А что вы думаете о Гитлере?

– Это тот, что в Германии? – спросил я. – Положительный герой. Всё для немцев делает. Экономику поднял. Справедливый дядька, короче говоря.

– Справедливый? – возразил Сталин. – Этот фрукт будет почище Троцкого. Они даже чем-то похожи. Тоже хочет подмять под себя весь мир. Даже названия книг у них похожи – «Моя борьба», «Моя жизнь». Жизнь – это борьба, и дураку понятно. Но Гитлер пострашнее будет с его национальной идеей. Интернационал всего лишь карточный домик – развалится при первом дуновении ветерка. А национал-социализм – бред. Но это хорошо выверенный бред, облачённый в добротную раму. Боюсь, что нам придётся столкнуться с ним лоб в лоб. Но его ледорубом не достанешь…

Честно говоря, я мало понял из сказанного: квартерон, национал-социализм, рама, ледоруб. Не совмещалось тогда всё это в моём сознании.

– Товарищ Сталин, полностью согласен с вашей позицией и линию партии поддерживаю всем сердцем, – слукавил я.

Хозяин прошёлся неспешным шагом по кабинету, обошёл свой массивный письменный стол, развернулся и по-отечески посмотрел на меня долгим взглядом.

– Василий Дормидонтович, а вы состоите в ВэКаПэбэ?» – спросил он тихим голосом.

– Не успел ещё, Иосиф Виссарионович.

– Что не успели?

– Войти не успел.

– А партия у нас не поезд, догонять её не надо. Для таких, как вы, у неё двери всегда открыты. Смотрел я, как вы, Василий Дормидонтович, ловко орудовали на Спасской башне, и думал: только большевик так может. А вы оказались беспартийным.

– Правильно, товарищ Сталин, я и есть беспартийный большевик.

– Надо этот пробел заполнить. Хотите, лично я дам вам рекомендацию в партию?

«Ну, если не в тюрьму, так хотя бы в партию, – подумал я, – да ещё с рекомендацией Самого». Не ожидал, если честно.

– Неожиданно как-то, Иосиф Виссарионович, – говорю, – для меня дюже почётно. Заслужил ли?

Вождь усмехнулся, подошёл к телефону, снял трубку и заговорил, разделяя каждое слово:

– Вячеслав Михайлович, оформите там членство на товарища Сидорова Василия Дормидонтовича. Он у нас звёзды присобачивает к башням. Очень достойная кандидатура. Да-да, можно сегодняшним числом…

– Прямо так, без испытательного срока?! – удивился один из слушателей в парусиновой кепке цвета сепия.

– То-то и оно! Я сам от всего малость офонарел. Сижу, будто в сказке какой: и страшно, и не знаешь, что дальше будет.

Дормидонтыч вступает в партию

– Ну, вот, товарищ Сидоров, видите, как всё просто у нас, – обратился ко мне хозяин Кремля, – минуту назад были беспартийным, а сейчас уже член. Это вам не в церкви. Ощущаете себя членом?

– Если честно, товарищ Сталин, то ещё нет, – признался я, – как-то внезапно всё, без подготовки.

– А какая ещё нужна подготовка? Советский человек всегда и везде должен быть ко всему готов. Нормы БГТО сдавали?

– К труду и обороне всегда готов. Мудрый вы всё-таки руководитель, – кинул я ему «леща».

– Хм, не был бы я мудрым, не сидел бы в Кремле, – просто ответил на это вождь. – А чтобы вы окончательно уверились в своём членстве, давайте обмоем это дело.

«Неужто за бутылкой пошлёт? – удивился я. – Или у него свои запасы? «Хванчкары» какой-нибудь или «Кинзмараули».

Сталин поднял и опустил трубку чёрного аппарата без номеронабирателя, и почти сразу в кабинет вошёл совершенно лысый человек в военном кителе.

– Александр Николаевич, – обратился к нему Сталин, – принесите нам с товарищем Сидоровым чаю.

Минут через пять Александр Николаевич принёс на подносе два стакана чая в серебряных подстаканниках, в сахарнице лежал кусковой сахар.

– Давайте, товарищ Сидоров, за ваше вступление в ленинскую партию большевиков, – Сталин поднял стакан, – кладите сахар, не стесняйтесь.

Я со страху себе кусков пять положил и один взял вприкуску.

– Любите сладкое?

– Не то чтоб очень, но иногда вот хочется, – незатейливо ответил я, обмакивая прикусочный огрызок в чай.

Сталин размешал сахар в стакане, положил ложечку на поднос и, сделав первый глоток, веско сказал:

– Да, горького в жизни больше, а к сладкому быстро привыкаешь. Не так ли,?

Пока я соображал, как ответить, хозяин Кремля вдруг заметил:

– Отчество у вас редкое. Был такой святой мученик – Дормидонт. Во время языческого праздника решил объявить себя христианином. И, естественно, за свою веру поплатился. Слышали, наверное? Думаю, не каждый наш партиец способен на такое. Вас я, конечно, не имею в виду.

«К чему клонит?» – подумалось мне.

– Ну, хорошо, – продолжил Сталин, – слышали вы или не слышали про великомученика Дормидонта, но наш душевный разговор придётся прервать, дел сегодня, как никогда, много. Недавно прошёл процесс по делу Тухачевского и его сподвижников. Боюсь, на этом всё не закончится. В период обострения классовой борьбы враг начинает активно действовать. А наша задача – пресекать его действия в корне. Если враг не сдаётся, его что?..

– К ногтю, – догадался я.

– Вот-вот, – Сталин сделал утвердительный жест потухшей трубкой, – Алексей Максимович тысячу раз был прав. Иначе грош нам цена. Вы, как состоявшийся член ВКПб, должны это знать, как «Отче наш».

Как Дормидонтыча спас членский билет

Кстати, членский билет потом выручал меня не раз. Даже можно сказать – жизнь спасал. Под Старой Руссой попал я в плен. Немцы перебили весь наш батальон. А меня, контуженного, уволокли в сборный пункт для отправки в лагерь. Хорошо, что догадался оптический прицел закинуть подальше. Немцы снайперов, морпехов, евреев и коммунистов в плен не брали, расстреливали на месте. А у меня в подкладке партбилет был зашит за подписью самого Молотова Вячеслава Михайловича. Найдут – не то что расстреляют, замучают, как в своё время Дормидонта-христианина. И решил ночью в бега податься. Контуженных особо не охраняли, свалили штабелем под ёлками: хочешь умирай, хочешь выживай. Суток через двое добрался до своих. Голодный, обмороженный – никакой. Меня сразу же в землянку к смершевцам.

Лейтенантик молодой вперился в меня пустыми зенками.

– Так-так, боец Сидоров… Говорите, снайпером числились? Ворошиловский стрелок, значит. А почему же немцы не кокнули вас тогда? И как это вы линию фронта так просто перешли? И документики, говорите, при вас остались? Ну, выкладывайте…

Стал я тесаком подкладку распарывать, чтобы, значит, документы достать, а лейтенантик как вскочит, кулаком об стол нестроганый как бухнет.

– Признавайся, гнида, кто тебя вербовал в немецкую агентуру?! За сколько сребреников продался, шкура линялая?!

Слюной на меня брызжет, рот корытом разевает. Я тесак в стол воткнул перед ним, свой членский билет открыл и сунул ему прямо в харю. Лейтенантик тут же и оплыл. Не хухры-мухры – подпись самого председателя Совета Народных Комиссаров. И начал он уже другим тоном:

– Василь Дормидонтыч, вы не подумайте чего плохого. Мы всех так проверяем. Процедура такая. Без этого ведь не выявишь предателя Родины. Я ж не знал, что вы это – того… Прошу вас правильно меня понять… Не подумайте обо мне плохо, у нас работа такая – выявлять, на чистую воду выводить и расстреливать. Сами понимаете – смерть шпионам. Вы вне всяких подозрений. С такой бумагой вас пальцем никто не тронет. Отдыхайте. Не смею вас больше беспокоить.

Так вот и спас меня мой партийный документ. У своих он оказался охранной грамотой, а у немцев был бы смертельным приговором…

– Да, Дормидонтыч, – впечатлился один из доминошных бойцов, – можно сказать, что Иосиф Виссарионович тебя от верной гибели спас.

– Как будто заранее знал, – подтвердил рассказчик.

– А что дальше-то? Как расстались с Виссарионычем?

– Да без особых церемоний.

Наказ вождя

Я даже не заметил, когда Сталин просигналил своему секретарю. Тот тихо появился в дверях кабинета и застыл в ожидании.

– Ну, ни пуха ни пера, товарищ Сидоров, – сказал на прощание Сталин. И опять поставил меня в неловкое положение. Не посылать же вождя всех времён и народов к чёрту.

– Сколько вам ещё звёзд осталось? – продолжил он.

– Три, Иосиф Виссарионович. Следующую на Никольской будем менять.

– А сколько электродов уходит на каждую звезду? – спросил Сталин прищурившись.

«Вот он, момент истины, – подумал я, – вот для чего меня вызывал. От него, конечно, ничего не скроешь. Всё видит насквозь, всё знает наперёд. На то и вождь». Но страха почему-то не было…

– Товарищ Сталин! В наркомате внутренних дел выдали мне два электрода, а для сварки вполне хватает одного. Вот я и сэкономил… – и вытащил заначенный электрод из рукава, куда припрятал его для пущей важности. Думал, так надёжней. – Вот, товарищ Сталин, всё без утайки.

Иосиф Виссарионович взял у меня электрод, попробовал на зуб и сказал с видом знатока:

– 958-я проба. Вещь дорогая. А вы молодец, товарищ Сидоров! Не зря мы вас в партию приняли. – Потом подумал малость и добавил: – Можете взять себе на память. Мы вам и справку на него дадим от ЦК ВКПб, чтобы, как говорится, комар носа не подточил. Это подарок по случаю вступления в наши ряды. Ну и ко дню рождения, конечно. Как вы на это смотрите?

Думаю, что всё понял вождь, но решил меня почему-то выручить. Видно, понравился я ему.

– Премного благодарен, товарищ Сталин, за доверие, да мне вроде золота и не надо. Просто привык экономить, вот и сэкономил.

– Зубы себе к старости сделаете, если доживёте, конечно…

На этом мы с хозяином Кремля и расстались.

Хранил я этот электрод, как зеницу ока. Когда в ополчение уходил, жене наказал, чтобы ни под каким предлогом электрод не продавала. Даже если умирать будет от голода, а электрод – ни-ни. Его сам товарищ Сталин держал в руках и на зуб пробовал. Там даже отметки остались. Реликвия!

– Сохранила? – спросили в унисон игроки.

– У меня жена женщина чуткая. Всё понимает с полуслова. Пока я с немцем воевал на фронтах Великой Отечественной, отстреливал гадов через оптический прицел, она в эвакуации была. Бедовала, голодала, но электрод сохранила в целости. До сих пор лежит.

– А где ж ты его хранишь, Дормидонтыч? – поинтересовался сосед по скамейке.

– На комоде держу. На самом видном месте.

– А принести можешь? Хотя бы одним глазком посмотреть.

– Это запросто. Давай ещё одну партию завершим, и тут же сбегаю.