Однажды Геродот попытался вызвать Протагора на откровенность, попросив высказаться о том, какую роль боги играют в жизни человека. Философ ответил уклончиво, в том смысле, что вряд ли сможет представить объективное суждение, ибо этот вопрос темен, а жизнь слишком коротка для правильного вывода.

Анаксагор, в свою очередь, удивил галикарнасца идеей всеобщего вращения космических «семян» в момент перехода от первичного хаоса к материи, из которой состоит все сущее.

Геродоту в связи с этим вспомнились рассказы Мнемхотепа о египетской космогонии. Описывая рождение отца богов Атума из первичного океана Нун или спуск богини истины и порядка Маат на землю для сакрального соединения с другими богами, жрец ничего не говорил про вращение.

Поскольку Анаксагор причиной вращательного движения в природе считал некий первозданный ум, то за ним так и закрепилось не то уважительное, не то по-дружески-насмешливое прозвище – «Ум».

Философ при ходьбе держал величавую осанку, шагал спокойно и размеренно, говорил уверенно, на его лице сохранялось серьезное выражение, а одежда отличалась скромностью. От внимательных глаз галикарнасца не укрылось и то, что Перикл старался во всем подражать своему учителю.

С Гипподамом Геродот познакомился у Перикла. Пока большая часть друзей Первого стратега дурачилась коттабом или играла в кости, милетянин принимал участие в философских спорах. Причем часто вставал на сторону Анаксагора, скорее всего, как считал галикарнасец, в силу зрелого возраста клазоменянина и его авторитетного положения среди друзей Первого стратега.

Способный архитектор увлек Геродота описанием принципов градостроительства. Гипподам рассказывал ему о восстановлении Милета после подавленного персами восстания Аристагора. Он со знанием дела указывал на недостатки древней застройки, рисовал углем на стене кварталы придуманного им города будущего. Не обращая внимания на ворчанье ойкета^[13] Эвангела, которому после окончания симпосия приходилось стирать со стены чертежи.

Но все-таки галикарнасец предпочитал общество самого Перикла. Первый стратег любил дискуссии, мастерству ведения которых его научил Зенон Элейский, умевший остроумным вопросом поставить оппонента в тупик.

Свое диалектическое искусство философ называл «методом парадоксов». Перикл перенял от учителя эту атакующую манеру, отчего с ним тоже было трудно спорить. Но именно незаурядный, въедливый и саркастический ум хозяина дома как раз и привлекал Геродота.

Доводы Первый стратег излагал спокойно и уверенно, полностью владея собой. Лишь изредка поглаживал короткую ухоженную бороду, если нужно было скрыть волнение.

Хотя бывало, что при особенно удачном замечании собеседника он высоко поднимал брови, при этом складки на лбу тянулись к заостренному лысоватому темени, словно взбегающие по морскому утесу волны.

Коринфский шлем Перикл никогда не носил дома. Друзья не обращали внимания на его физический недостаток, а жена любила мужа таким, какой он есть. Зато противники и авторы комедий насмехались над его внешностью открыто.

Пользуясь свободой слова, злопыхатели язвили вовсю. Называли голову Первого стратега луковицей, утверждали, будто голосом и походкой он вылитый Писистрат, а доспехи воина носит только для того, чтобы показать, какой он выдающийся полководец. Хотя не одержал для Афин ни одной важной победы.

Перикл молчал. Как молчали многие государственные мужи до него. А куда денешься: свобода слова – это фундамент демократии. Не приведи Зевс показать общественности, что ты уязвлен ядовитой шуткой.

Тут же вспугнутой птицей по полису полетит молва: лидер Народной партии – никакой не Олимпиец, но самолюбивый тиран и фанатичный поборник чистоты морали. Демос этого ему не простит, а значит, с политической деятельностью придется расстаться.

Перикл с друзьями только что вернулись из театра Диониса, где состоялись состязания хоров в исполнении гимнов Аполлону Таргелию. Одним из победителей стал хор мальчиков из дема^[14] Холарга, родовой вотчины Первого стратега.

Перикл лично вручил хормейстеру лавровый венок и пожертвовал в казну дема тысячу драхм. Потом уже в почетной ложе устроил попойку, так что в особняк компания ввалилась навеселе.

Угощение на этот раз оказалось не то чтобы изысканным, однако вполне праздничным. Домашние рабы, ойкеты, не ударили в грязь лицом. Сначала повар с бритой головой вынес в андрон^[15] лутерий, полный свежевыловленной барабульки, чтобы гости могли полюбоваться, как она на глазах меняет свой цвет с серебристого на красно-оранжевый. Обнес каждое ложе-клинэ, не пропустил никого.

Затем два чернокожих ливийца притащили из кухни большой котел с ритуальной кашей таргелос из злаков на козьем молоке. К блюду предлагались ломти свежеиспеченного хлеба из первого помола озимой пшеницы.

Обжаренную в муке барабульку подали с тушеным диким амарантом, жареными дольками баклажанов и ломтями овечьего сыра. Оливковое масло аппетитно растекалось по золотой корочке, а листья тимьяна добавляли к рыбному запаху аромат свежести. Любители подкислить еду подливали на свою тарелку уксуса из стеклянного финикийского арибалла.

Для тех, кто все еще не наелся, повар выставил сковородку жаренных с луком бараньих ребрышек. В андроне сразу повеяло специями – розмарином, кориандром, тмином, зирой, чабрецом…

Наконец, когда гости насытились и вымыли руки, слуги внесли пустой кратер^[16], амфору с белым эпирским вином, а также полную колодезной воды ольпу. Сильно смешивать не стали, все равно в театре пили по-скифски, неразбавленное, чего уж теперь-то.

На десерт хозяин предложил фрукты, сдобную выпечку, пирожки с клубничным вареньем, а также горячие баранки, которые можно было обмакивать в сладкий соус из сильфия^[17] или жидкий мед.

Расслабленные участники пирушки приготовились встречать чтеца-рапсода, может быть, даже сочинителя-аэда с кифарой, акробатов, а то и флейтисток. Однако, вопреки ожиданиям, Перикл предложил обсудить текущие дела.

Компания переместилась в перистиль – световой двор, где расселась на мраморных скамьях под яблонями. Заботливо окопанные деревья были на высоту локтя обмазаны глиной. Крупные зрелые плоды источали медвяной аромат.

Каждый из гостей захватил свой кубок для вина – канфар, а немой чернокожий раб снова намешал вина в кратере. На этот раз добавив в него кроме воды меда и растертого до кашицы изюма для сладости.

За несколько предыдущих вечеров в доме Первого стратега Геродот успел подробно рассказать о своем путешествии в Египет. Разумеется, умолчав о некоторых событиях личного характера.

Тем не менее все взоры обратились на него. Ничего удивительного – галикарнасец был единственным из друзей Перикла, кто большую часть жизни проводил за пределами Афин. Поэтому и слушали его чаще, чем других.

– Да какие у меня дела… – пожал он плечами. – Пишу…

Потом осторожно заметил:

– Хорошо бы дальше ехать.

Собеседники встретили это заявление одобрительными усмешками и восхищенными замечаниями: «Во дает!.. Одиссей, да и только… Неугомонный…»

Первый стратег сосредоточенно покивал головой:

– И куда теперь?

Геродот шумно вздохнул, вскидывая брови. Словно не знал, что сказать. Так же шумно выдохнул.

Потом внимательно посмотрел на Перикла:

– Финикия^[18]… Мечтаю увидеть храм Геракла в Тире^[19].

– Ну что ж… – согласился Первый стратег. – Регион интересный.

Он обвел присутствующих беглым взглядом:

– Мне нужно отлучиться… Вина у вас хватает, а я скоро приду.

Потом обратился к Геродоту:

– Пойдем… Эвангел принес с рынка угрей, посмотришь, насколько они хороши. Вы, галикарнасцы, знаете толк в рыбе…

3

Пока оставленные без внимания хозяина гости глушили вино, Перикл с Геродотом перебирали купленных домоправителем угрей.

– Хочу обсудить твою поездку, – сказал Первый стратег, с удовольствием вдыхая запах посыпанной грубой солью тушки не больше локтя^[20] длиной. – До Финикии плыть дней десять. А то и все двадцать. Смотря как повезет… Посмотреть храм, конечно, важно, но… Есть ли смысл проделать такой путь, чтобы потом сразу возвратиться?

– Что ты имеешь в виду? – удивился Геродот.

– Дальше идти… В Сирию… К верховьям Тигра… На Евфрат в Вавилонию… Может быть, в Мидию…

Галикарнасец оторопел.

В его голове мгновенно закружился вихрь мыслей:

– Так ведь Финикия – это уже персидские земли… Ты же не планируешь бросок фаланги на Персеполь… И потом… После поражения в Египте мы в восточную часть Великого моря^[21] не суемся. Даже Финикия нам сейчас не по зубам… Если афинский флот появится в Финикийском море, Артаксеркс воспримет это как объявление войны… Ты ведь сам говорил, что сейчас наш главный враг – Спарта.

Первый стратег постарался спокойным голосом охладить пыл собеседника:

– Сегодня мы у берегов Финикии не плаваем, а завтра… Шире надо мыслить.

Геродот почувствовал замешательство. С одной стороны, заходить так глубоко на вражескую территорию казалось ему невероятно опасным делом. С другой стороны, да, посмотреть восточные страны было крайне заманчиво… Когда еще он туда попадет.

В голосе галикарнасца отчетливо прозвучала неуверенность:

– Дважды боги спасали меня от гибели в персидской тюрьме. Третий раз… – Он с сомнением покачал головой. – Не знаю… Вряд ли я смогу пригодиться тебе в качестве катаскопа^[22].

– Ты так же перед заданием в Лидии тушевался, – усмехнулся Перикл. – Но выполнил его отлично. А в Египте… Вспомни – разве тебя остановил арест в Дафнах или присутствие персидского гарнизона в Мемфисе и на Элефантине.

Перикл воспользовался нерешительностью гостя, чтобы и дальше гнуть свою линию:

– Опыт у тебя есть. В организации и вооружении армии варваров ты разбираешься не хуже меня, это видно по твоим отчетам. Можешь выпутываться из самых сложных ситуаций. Так что лучшего катаскопа мне не найти… А Буле профинансирует твое путешествие… Ты ведь не чувствуешь себя обиженным после возвращения из Египта?

Первый стратег испытующе посмотрел на своего разведчика.

Геродот с очевидным согласием закивал головой:

– Я очень доволен наградой.

– Мне приятно это слышать, – довольно подытожил Перикл. – Позже я дам тебе подробные указания… Получишь подорожную фортегесия^[23] с перечнем интересующих Афины регионов. Как всегда, деньги на дорожные расходы… И вперед! Договорились?

Увидев озабоченное выражение на лице собеседника, он смягчился:

– Ладно… Подумай до завтра. А сейчас надо возвращаться к гостям.

Появления Перикла и Геродота в перистиле никто не заметил, так как участники пирушки были увлечены игрой под названием «Собаки и шакалы», которую галикарнасец привез из Египта.

В небольшом деревянном ящике на изящных ножках лежала пластина из слоновой кости с изображением пальмы, формой напоминающая барбитон.

По игровому полю тянулись пять дорожек из дырочек: две коротких по обеим сторонам ствола, две длинных вдоль боковых краев доски и еще одна по верхнему краю.

Протагор с Софоклом по очереди бросали на землю четыре двухцветные палочки. Сколько из них упало белой стороной вверх, столько очков получал игрок для следующего хода. Очки означали количество дырочек для продвижения по полю.

В качестве фишек использовались лучины, тоже из слоновой кости, которые нужно было воткнуть в соответствующую дырочку. Софоклу досталось пять лучин с головой вислоухой собаки, Протагору столько же с головой шакала.

Зрители сопровождали бросок каждого игрока возгласами радости, если тому выпадало перепрыгнуть сразу через несколько дырочек, или огорчения, если приходилось двигаться назад.

Когда при очередном броске Софокла все палочки легли белой стороной вверх, что означало четыре очка сразу, компания взорвалась одобрительным хохотом. Дамон хлопнул везунчика по плечу, но тот лишь нетерпеливо дернул плечом.

Перикл присоединился к зрителям…

Но вот Софокл после еще одного удачного броска добавил пятую «собаку» к четырем, уже торчавшим на стороне противника под кроной пальмы. Друзья бросились поздравлять победителя и утешать проигравшего.

Протагор отнесся к поражению как настоящий философ: с безмятежной улыбкой. Анаксагор тут же поднес ему канфар с вином, а Фидий протянул блюдо фиников.

– Прошу внимания, – обратился Перикл к друзьям. – Предлагаю сегодня воздержаться от общения с флейтистками.

Раздались недовольные возгласы. Участники кутежа дошли уже до той точки, когда затуманенный вином рассудок слабеет под напором инстинктов. Однако спорить с хозяином дома никто не решался.

Гости потягивались, лениво доедали закуски. Софокл с Протагором потребовали у слуг свежей воды для ополаскивания рук и лица. Анаксагор и Геродот в шутливом отчаянии опрокинулись на подушки. Дамон снова взялся за лиру и с кислой миной начал перебирать струны.

Фидий с Гипподамом делали вид, будто им позарез нужно нарвать свежих весенних яблок.

– Телезиппа Периклу прошлый раз устроила выволочку, – прошептал на ухо другу архитектор. – Поговаривают, что рука у нее тяжелая. Вроде бы Гиппоник из-за этого с ней развелся…

– Да нет, вряд ли, – усомнился Фидий. – Наш оратор никому себя в обиду не даст. От его проникновенных речей в Народном собрании разве что бюсты героев не плачут. Что ему стоит уговорить собственную жену. Чтобы она стала уступчивой, достаточно сделать хороший взнос фиасу Геры.

– Думаешь, у них именно такие отношения? – поинтересовался Гипподам. – Деловые? Все-таки двое детей… Значит, есть и чувства.

– Были! – отрезал скульптор. – Он мне однажды признался, будто от развода его удерживает только то, что она его двоюродная сестра. Родственники не одобрят – кто ее потом такую возьмет… После двух неудачных браков… Так еще Килонова скверна над всем ее родом висит, как меч над сиракузянином Дамоклом. А если учесть слухи о том, что именно Алкмеониды подали сигнал поднятым на корабле щитом флоту Артаферна и Датиса после битвы при Марафоне, чтобы они успели убраться… Перикл – ладно, сам выбрал для себя жизнь политика, а вот ее жалко.

– Точно! – поддакнул Гипподам. – Еще и тягу Алкмеонидов к переворотам припомнят… Вроде того, что замышляли Гармодий с Аристогитоном против тирана Гиппарха.

– Вот именно, – согласился Фидий. – Перикл ведь тоже на три четверти Алкмеонид… А проклятий на Алкмеонидах – как мишуры на сосне Аттиса в праздник Великой матери… Хотя Эсхил и старается его обелить… Так что без поддержки родственников успешный политик из него не получится. Вот и приходится нелюбимую жену терпеть.

Сплетники пригубили вино, закусив по очереди от одного-единственного сорванного ими яблока.

В этот момент Дамон спросил хозяина дома:

– А взамен что?

Ему как самому пожилому из друзей Перикла флейтистки были без особой надобности. Зато музыканта очень интересовало, чем таким особенным хозяин может занять гостей, чтобы они опять не надрались до потери человеческого достоинства.

– Буду рассказывать про Восток, – заявил Первый стратег. – А вы хотите слушайте, хотите – пейте.

Дамон разочарованно хмыкнул: значит, придется напиться.

Гипподам с Фидием отмалчивались. Протагор и Анаксагор согласно закивали. Философы ценили ораторское искусство, а Перикла считали умелым рассказчиком. К тому же он вращался в высших политических кругах, поэтому они надеялись услышать то, чего не знают сами.

На губах Софокла заиграла ироничная улыбка. Геродот был заинтригован, он догадался, что это предложение связано с только что состоявшимся разговором между ним и Периклом.

Первый стратег уселся на перевернутую корзину, в то время как остальные участники кутежа расположились на расстеленных коврах и подушках перед оратором. Это подражание персам легко привилось в ценящих комфорт Афинах после окончания войны. От жадного весеннего солнца компанию защищали ветви шелковой акации.

Перикл заговорил ровно и спокойно, как на заседании:

– Около ста лет тому назад правителем Персиды^[24] и Мидии стал Кир, сын персидского шаха Камбиса. Для этого ему пришлось разбить войско мидийского шаха Астиага, своего деда по матери. Астиаг попал в плен, а Мидия превратилась в подчиненную область Персиды, возглавляемую сатрапом. В то время на Востоке кроме Мидии было три великих державы: Египет, Лидия и Вавилония. Вавилонию собирался завоевать еще Астиаг, однако восстание персов под руководством Кира помешало ему выполнить задуманное…

На этом месте задремавший было Дамон всхрапнул. Сидевший рядом с ним Софокл слегка толкнул музыканта плечом. Тот спросонья выпучил красные глаза и, сделав над собой усилие, уставился на оратора. Но Перикл даже бровью не повел.

Просто продолжил рассказ:

– Итак… Кир начал создавать свою великую империю. Сначала покорил близлежащие страны: Элам, Армению, Парфию и Гирканию. Затем двинулся на запад. Я не буду подробно рассказывать о завоевании Киром варварских и эллинских государств Малой Азии. Скажу только, что первым из них под ударами персов пала Лидия… После этого Кир вернулся в Сусы, но за короткой передышкой последовал бросок на восток. В новом походе шахиншах присоединил к Персиде Хорасмию, Маргиану, Бактрию, Гандхару и Саттагидию. Теперь его держава простиралась до северо-западных границ Индии. Пора было приниматься за Вавилонию и Египет…

Вошедшие в перистиль слуги предложили гостям ранние смоквы. Протагор, который первым принял лутерий из рук раба, взял себе горсть фруктов, после чего передал его дальше.

Затем философ откинулся на подушки. Протагор не скрывал, что ему хорошо. От выпитого у него слегка кружилась голова. А к занимательному прослушиванию прибавилось удовольствие от ощущения свежей сладости во рту.

Перикл не стал прерываться: