Читать книгу «Император. Книга четвертая. Александр» онлайн полностью📖 — Сергея Анатольевича Шаповалова — MyBook.
image
cover

Но что-то мне подсказывало, что письмо это не настоящее. Я обратил внимание на бумагу. Уж больно она белая и чистая. Вспомнил, как Фукс доставал из специальной шкатулки листы для писем и приказов. Они у него были желтоватого оттенка и покоробленные сыростью. Этот же лист – явно не из армейской канцелярии.

– Не мог он написать этого письма. Светлейший в походе никогда не носил австрийского мундира. Австрийцев в последнее время терпеть не мог.

– Но подпись-то его? – настаивал Павел.

– Подпись его, – согласился я. – Безупречная. Только Александр Васильевич болел в последнее время. Рука правая еле двигалась. Если Суворов подписывался, то обязательно делал помарки или букву какую скривит. А здесь – твёрдая рука.

– Дайте сюда. – Павел вырвал у меня из рук письмо, подошёл ближе к канделябру с горящими свечами. Внимательно рассмотрел подпись. – Хотите сказать, письмо поддельное?

– Я только предполагаю.

Павел задумался.

– Хорошо! С этим я попробую разобраться. Ответьте мне на такой вопрос: вам известно, в какой масонской ложе состоял генералиссимус?

– Он не мог состоять ни в каком тайном обществе, – твёрдо ответил я.

– Из чего вы делаете вывод?

– По духу своему – он православный. Постоянно молится, соблюдает посты, не носит никаких знаков отличия масонов.

– Может быть, он хорошо скрывает своё отношение к тайным организациям. На то они и тайные.

– Помню на собрании офицеров, в Линдау, уже после похода, произошёл случай. Один из офицеров рассказал, как его товарищ сорвался в пропасть во время перехода через Росшток, но остался цел и невредим, ни одной царапины: удачно съехал по льду и упал в сугроб.

– При чем здесь Суворов?

– Александр Васильевич с негодованием сказал: Знаю я этого офицера. Ему чёрт помог, потому что он франкмасон.

– Хорошо, предположим, что и эти обвинения беспочвенны. А вы, Добров, что-нибудь слышали о полковнике Каховском?

– Полковник Каховский? – Я начал в уме перебирать знакомые фамилии. – Каховский был адъютантом при Суворове, когда тот находился на должности командующего Южной армии.

– И не просто адъютантом, а поверенным во все дела Суворова. А история заключается вот в чем. Советник губернского управления, некий Шетихин, направил донос в тайную канцелярию. Вроде бы ничего существенного: говорилось в доносе о собрании офицеров, где произносили неблагожелательные речи. Да вы сами помните, какое повальное пьянство процветало среди командного состава. Мало ли… Ну, собираются, ну, болтают негожее по пьяни. Но Аракчеев, словно сторожевой пёс, тут же, учуял угрозу. В Смоленск был направлен генерал Линдерн с чрезвычайной комиссией. А Линдерн, помните его, еще тот клещ. И тут выясняется, что готовился заговор по свержению власти и введении в России конституционного правления по примеру якобинской Франции. – Император остановился напротив и заглянул мне в глаза, прощупывая: верю я ему или нет?

– Простите, а можно уточнить: в каком году это произошло? – спросил я.

– В девяносто восьмом.

– Но тогда Суворов уже находился в отставке и не мог принимать участие в заговоре, – возразил я.

– И я хотел бы быть в этом уверен, – мрачно изрёк император. – Но заговор возник не сиюминутно. Его долго готовили. Тщательно разрабатывали. Поймите, Добров, в Смоленске Линдерн обнаружил не просто якобинский кружок пьяниц, то были лучшие боевые офицеры, более двухсот человек. Представляете, какая сила? К тому же следствию очень сильно мешали. А это говорило о том, что нити заговора тянулись в столицу.

– Простите, но я ничего не слышал о следствии.

– Естественно. Оно велось тайно. Впрочем, теперь все детали можно раскрыть. Но фигуры, стоящие во главе, впечатляют. Они хотели меня не просто свергнуть, они хотели меня убить. Губернатор Смоленской губернии, генерал от инфантерии Философов; губернский прокурор Павло-Швейский; предводитель губернского дворянства Потёмкин; двенадцать подполковников, включая Каховского, как самого ярого сторонника мятежа. Они составили документ, декларацию. Она так и называлась: «Цареубийственная декларация». Я вам сейчас покажу протоколы допроса. – Император вновь подошёл к секретеру, отпёр тайную дверцу и вынул толстую папку с бумагами. Порывшись, он достал несколько листов и протянул их мне. – Полюбуйтесь. На это что вы скажете?

У меня в руках оказался штатный протокол допроса, коих я много повидал, служа под началом Аракчеева.

Ст. N№ 28. Кряжев: «Полковник Каховский при самом начале царствования Государя имел ПЛАН К ПЕРЕМЕНЕ ПРАВЛЕНИЯ, состоящий именно в том: он хотел советовать графу Суворову рассеять в бывшей его дивизии слух, что Государь хочет все по-прусски учредить и даже переменить закон (то есть веру? – Н.М.). Сейчас бы самый пункт, по словам Каховского, взбунтовать войско. Графу бы Суворову тогда советовал он из важных преступников одного в войске, переодев в новый мундир, повесить вместо присланного к нему фельдфебеля, дабы чрез то войску показать своё отвращение от государственных учреждений и приобрести чрез то их привязанность и тогда, явно восстав против Государя, идти дале, вероятно, к Петербургу, а на пути бы, конечно, все войска к нему пристали…».

В следующем документе было:

Ст. N№ 33. Алексей Ермолов: «Однажды, говоря об императоре Павле, Каховский сказал Суворову, подавшему прошение об отставке и ожидающему своей участи:

– Удивляюсь Вам, граф, как Вы, боготворимый войсками, имея такое влияние на умы русских, в то время, как близ Вас находится столько войск, соглашаетесь повиноваться Павлу.

Суворов подпрыгнул и перекрестил рот Каховскому:

– Молчи, Молчи! Не могу: кровь сограждан!»

– Но из допроса видно, что Суворов никоем образом не желал участвовать в заговоре, – заметил я.

– Почему же он мне не доложил? – спросил Павел. – Он скрыл всю эту гнусную историю, удалился в отставку и ждал, когда произойдёт кровавый бунт? Его любимчики, его фавориты стояли во главе: Каховский, братья Тучковы, Дехтерев, Ермолов, Балк, Репнинский, Сухотин…

Павел, сердито сопя, подошёл к окну и впялил взгляд в ангела на шпили Петропавловского собора.

– Заговорщики были жестоко наказаны. Я не мог поступить иначе, – медленно произнёс император. – Полковники Каховский, Буханов и майор Потёмкин были лишены дворянских и военных званий, сосланы в дальние гарнизоны; пятеро офицеров отправлены на вечное поселение в Сибирь; шесть офицеров – на исправления.

– Но, Ваше величество, Суворов не причастен к заговору. Он честно сражался в Италии и Швейцарии под вашими знамёнами.

– Следствие ведётся по сию пору, – сказал император, пряча бумаги обратно в тайный шкафчик секретера. – Выяснилось, что это не просто заговор. Он охватывал всю Россию. Стали известны собрания мятежных офицеров не только в Смоленске, но и в Дорогобуже, в Калуге, в Орле, Астрахани и даже в Петербурге. Может быть еще где-нибудь, пока следственная комиссия не добралась. И заговор до конца не задушен. Недавно я получил доклад: бунтовщики ждут, не дождутся возвращения Суворова. Хотели его использовать, как знамя, для разжигания недовольства в армии. За Суворовым пойдёт гвардия.

– Но помилуйте, Ваше величество, – удивился я. – Как же Александр Васильевич смог бы принять участие в каком бы то ни было заговоре, если он сильно болен? Его везли в лежачем положении на стопке тюфяков. Порой ему бывало так худо, что приходилось останавливаться в лесу или в степи и ждать, пока он оклемается. Грешным делом, думали, что не довезём до Петербурга. Помню под Вильно мы стали, потому что Александру Васильевичу сделалось совсем худо. Он всю ночь стонал, лёжа на лавке в избе. Невыносимо было слушать его стоны вперемежку с молитвами. Потом он жаловался, что не умер в Италии, ругал на чём свет стоит французов, за то, что они боялись в него стрелять. Лекарь из Вильно, немец опоил его каким-то снадобьем, и болезнь на время отступила. Мы вновь его уложили в карету и тронулись дальше. Какой заговор? Он мечтал поскорее умереть, лишь бы не мучиться.

Павел покачался на каблуках, задумавшись.

– Печально, – произнёс он. – Второго Суворова мне не найти. У вас от него просьба? Чего хочет князь?

– Он просит о пленных. После разгрома армии Римского-Корсакова в плену у французов осталось много наших солдат и офицеров.

– Да, да, я помню, – недовольно произнёс Павел. – После Голландской компании тоже много пленных. Так, скажите мне, у вас тоже были захваченные в боях французы. Почему Суворов не произвёл обмен?

– Тащить через горы пленных не представлялось никакой возможности. Самим есть нечего было. Мы понадеялись на австрийцев. Но они и не думают об обмене.

– Глупая война! – воскликнул со злостью император. – Прежде всего, я виноват, в том, что позволил себя втянуть в эту авантюру. Всем хотел помочь, а в итоге все меня предали: Австрия, Англия. Пруссия… Но ничего! Теперь мой ход на шахматной доске, и я его подготовил. Такой шах поставлю, что Европа долго не придёт в себя. Идите! – мотнул он головой. – Князю Александру Васильевичу передайте моё глубокое уважение. О пленных пусть не беспокоится: вернём всех.

* * *

На следующее утро я добрался к Крюкову каналу. Дворник мне указал на скромное двухэтажное здание, фасадом выходящее к набережной. Дом принадлежал действительному члену Императорской Российской академии, действительному тайному советнику, графу Дмитрию Ивановичу Хвостову. Меня удивило то обстоятельство, что возле дома стояло множество колясок. Обычно в этом закоулке всегда было тихо и безлюдно. Теперь же – не пройти. Кучера дремали, сидя на козлах. Лошади помахивали хвостами. Двери в парадную были открыты настежь. Я вошёл и увидел множество людей разного гражданского и военного чина.

– Что за столпотворение? – спросил я тихо у лакея.

– Господа желают свидеться с Александром Васильевичем, – важно ответил лакей. – Выразить своё восхищение, припасть к ручке…

– А как сам генералиссимус?

Слуга закатил глаза и безнадёжно покачал головой:

– Вот, вчера только бульончик откушал несколько ложечек – и больше ничего. Доктора вокруг него крутятся с солями и примочками, да он их всех гонит от себя. Священника просил позвать. А вы тоже к Александру Васильевичу? – спросил в конце слуга.

– Да, хотел бы его увидеть…

– Позвольте узнать ваше имя.

– Добров. Семён Иванович Добров.

Слуга достал из кармана ливреи небольшой лист бумаги, содержащий какой-то список.

– Ага! – лакей многозначительно поднял брови. – О вас приказано доложить немедленно. – И ускользнул вглубь дома.

Вскоре он вернулся вместе с Аркадием.

– Ох, Семён, как я рад вас видеть, – сказал Суворов младший, пожимая мне руку. – Отец все спрашивал о вас.

Ожидающие аудиенции проводили меня завистливыми взглядами. Я снял шляпу, скинул епанчу. Слуга принял аккуратно мою одежду. Меня встретил грузный пожилой хозяин дома. Лицо у него было мясистое, краснощёкое, всем видом своим выражало дружелюбность. Он носил высокий парик времён Екатерины и красный бархатный сюртук с орденом Святой Анны.

Я представился.

– Очень хорошо! – сказал вкрадчиво Дмитрий Иванович Хвостов. – Но помните: никаких разговоров о войне! Он очень слаб. – Дружелюбное лицо состроило скорбную гримасу. В уголке глаз блеснули слезинки.

– Не буду, – пообещал я.

В покоях стоял едкий запах лекарств. Окна были наполовину задёрнуты тяжёлыми портьерами, так что дневной свет едва проникал в помещение. В лучах игриво кружились пылинки. У противоположной стены от окон стояла большая кровать с пологом. У кровати низкий столик, заставленный кружками, склянками, тарелочками. Низенький полный доктор в потёртом фраке, на носу очки, сидел подле кровати. Тут же застыли двое слуг, в любой момент готовые броситься по поручению. Под тяжёлым пуховым одеялом еле угадывалось тело. На подушке я увидел маленькую голову Суворова. Черты лица его заострились и пожелтели. Не голова, а череп, обтянутый пергаментом. Глаза ввалились. Граф Хвостов мелкими осторожными шажочками подошёл к постели.

– Александр Васильевич, – позвал он. – Александр Васильевич, пришёл Семён Иванович Добров.

– Да я уж чую, – неожиданно громко ответил больной, – Солдатским духом понесло. Добров, подите сюда. А вы, все, голубчики, покиньте нас.

– Но, как же, Александр Васильевич? – забеспокоился Хвостов.

– Да не помру я за пять минут. А разговор у нас с Добровым конфиденциальный.

– Что ж…, – пожал плечами граф и замахал руками на слуг и на доктора: – Живо! Живо в коридор!

С жёлтого пергаментного лица на меня смотрели острые живые глаза.

– Что рот раззявил? Выгляжу плохо? – попытался сострить Суворов.

– Нет, – мотнул я головой и подошёл ближе.

– Брось ты. Сам знаю: похож на мумию. Садись, рассказывай. У царя был?

– Был. – Я присел на краешек стула, там, где только что сидел доктор.

– Ах, запах от тебя какой славный. – Он жадно втянул ноздрями воздух. – Мундир старый, весь порохом пропах. Сапоги, дёгтем начищенные. Ко мне приходят все эти франты, да дамы плаксивые. От них несёт духами – опротивело. Так что там с Павлом Петровичем, – спохватился он.

– Доносы на вас кто-то пишет.

– Немудрено. Доброжелателей у меня, что у собаки блох.

– Император зол на вашу просьбу носить мундир австрийского фельдмаршала.

– Так что здесь такого? Я же просил разрешения носить только на приёмах у себя в доме. Впрочем, это теперь не важно. Какой мундир? Я к ночному горшку сам встать не могу. Все бока отлежал. До чего же противно быть беспомощным. На что еще разгневан император?

– Следствие ведётся по делу Каховского. – Я вкратце пересказал нашу беседу с Павлом. В конце добавил, что кто-то донёс об участии Суворова в готовящемся восстании.

Генералиссимус долго молчал. Потом обиженно сказал:

– Вот, глупость-то какая. Разве я желал когда-нибудь зла России? Разве я желал зла государю? Всю жизнь отдал за землю родную. Никогда не нарушал присяги. А меня в таком обвиняют… Знаешь, что я тебе скажу, Добров: убереги государя.

– От чего? – не понял

– От змеи, что он пригрел на груди. Чую я, кто вредительством занимается. Он же письмо моё подправил. Экий подлец!

– Кто же?

– Не догадываешься? Фон Пален.

– Не может быть! – замотал я головой. – Он денно и нощно заботится о государстве.

– Помяни моё слово. Никому, никогда этого не говорил, но тебе скажу: Павел – величайший государь. Жаль, что править ему недолго. Не перебивай! Я знаю, что говорю. Пред вратами смерти многие тайны открываются. Начинаешь видеть то, что другим не понятно. Если бы Павла Петровича окружали люди, преданные ему, если бы он не отталкивал тех, кто ему верно служить готов, то смог бы он поднять величие России. Екатерининские золотые времена показались бы жалким веком прозябания. Но он этого не сделает. А жаль! И времени у него осталось мало.

– Вы же его недолюбливали.

– Я и сейчас его не люблю, – честно ответил Суворов. – Но кто за ним? Безвольный Александр или трусливый Константин. Зверь проснулся в Европе, и скоро он захочет крови. Французских маршалов я бил, и ни разу не был битым. Но среди моих противников не было Наполеона. Он герой, он чудо – богатырь, он колдун! Кто его усмирит? Рано или поздно захочет этот зверь покорить Россию. Павел Петрович правильно говорил: России надобно отдохнуть от войны, сил набраться. А мы все лезем: то за Дунай, то в Италию, то в Голландию…

Он ненадолго умолк, тяжело прерывисто дышал, затем вновь заговорил:

– Ты, иди, Семён. Господь с тобой! Помни, что я тебе сказал. Будь честен и не изменяй присяге. Передай императору, коль вновь увидишь его, огромную мою благодарность за заботу о солдатах наших пленных. И пусть простит меня, ради Христа. А фон Палену не верь, – добавил он мрачно на прощание.

* * *

От Суворова я тут же направился к фон Палену.

– Мне нужно еще раз увидеть императора, – потребовал я.

– Одного приёма было недостаточно? Вы все равно не смягчите гнев Павла Петровича относительно генералиссимуса Суворова. Потом, и сами попадёте под горячую руку. Хотите лафиту?

– Спасибо, но я, пожалуй, откажусь от вина.

– Как знаете, – пожал он плечами. – Я бы не советовал вам уж очень рьяно добиваться справедливости, пока вы сами не достигли высокого чина. Поймите, Добров, справедливости, как и Рая не нужно искать на земле. Я же советовал вам попросить у императора должности. Вы этого не сделали. Пришлось мне за вас хлопотать.

– Спасибо, конечно… Но не стоило.

– Думаете, я за вас хлопочу, потому что вы мне очень симпатичны? – Фон Пален тяжело и протяжно вздохнул. – Дочь меня уже извела. Давно бы ей нашёл хорошую партию. Но она не хочет ни оком слушать.

– Но, погодите, – возразил я. – Мы с ней не виделись два года. Она мне даже не писала.

– Писала, – уверенно сказал фон Пален. Нехотя потянулся к сейфу, достал пачку конвертов, аккуратно перетянутых ленточкой, и швырнул на стол. – Вот. Здесь их не меньше сотни.

– Но почему?

– Потому, что я отец. Простите, но я хотел лучшей судьбы моей дочери. Берите. Читайте.

К конвертам я не притронулся. Какой смысл читать старые письма? С Софьей я могу и без того поговорить. А поступок фон Палена мне показался бесчестным, пусть он и отец.

– Разрешите идти?

– Идите. Жду вас на ужин. И не стройте из себя обиженного Ромео. Думаете, мне легко в роли сеньора Капулетти?

* * *

Вечером в доме генерал-губернатора пришло несколько гвардейских офицеров. Некоторых я знал раньше. Среди них князь Яшвиль. Играли в карты, хотя карточные игры были строго запрещены. Сам фон Пален задерживался на службе. Мне предложили составить партию, но я отказался, так, как не силен был в карточных играх. Спасаясь от скуки, я вышел освежиться на улицу. Вечер стоял ясный, ветреный. Пыль вихрями носилась по улице. С Невы веяло уходящей зимой: с Ладоги пошёл лёд.

В дверях я столкнулся с мужичком. Низенький, бородатый в длинном армяке. Несуразный какой-то, может убогий. Обычно такие на папертях толкутся, милостыню выпрашивают.

– Здравствуйте, барин, – поклонился он, снимая шапку. Голос у него был ненатурально высокий, да и сам он казался каким-то не настоящим.

– И тебе того же, – ответил я. – Ты по какому вопросу и к кому?

– Я к губернатору, – сказал мужичек, стараясь говорить басом.

– К губернатору? – удивился я. Неужели к фон Палену могут вот такие убогие запросто заходить?

В это время из-за моей спины выскочил лакей и странно вежливо пригласил мужичка пройти в дом, при этом расплылся в такую милейшую улыбку, что мне стало противно. Может, колдун какой-нибудь или знахарь? – подумал я. – А возможно из соглядателей. Фон Пален нынче еще и полицию возглавляет. Я пошёл по своим делам, тут же забыв о странном мужичке.

Вернувшись с променада, я заметил оживление в собрании. Офицеры забросили карточную игру. Все столпились в круг и о чем-то оживлённо беседовали.

– Позвольте, господа, я вижу юного героя, прошедшего с боями пол Европы, – послышался мелодичный женский голос. Слова относились к моей персоне.

С мягкого кресла, из середины круга, грациозно поднялась Ольга Жеребцова. Офицеры расступились. Ольга, как всегда, была великолепна, со свежим румяным лицом, в скромном, но элегантном платье; украшения подобраны с безупречным вкусом. Я подошёл, поцеловал её миниатюрную ручку, затянутую в жёлтую шёлковую перчатку.

– А вы возмужали, – произнесла она с едва заметным восхищением. – От того провинциального мальчика мало что осталось.