Вернувшись домой, она сразу улеглась досыпать, но тревожный сон вскоре был прерван шумом с улицы. Ирина не придала этому должного значения и лишь плотнее прикрыла окна, решив посвятить оставшееся время чтению книги. Она не могла даже предположить, какая драма разворачивалась в это время на улицах Минска. Когда же женщина, наконец, решилась вернуться в магазин, у выхода из дома ее встретил другой город.

Основной кошмар разворачивался в центре, но и в этот тихий и уютный район докатились волны беспорядков, которые безгранично царствовали на неузнаваемо преобразившихся улицах. Ирина увидела то, что видели в этот день миллионы других горожан: затянутое копотью пожаров небо, изуродованные тела мертвецов и грязь разрушений. Она не сразу нашла магазинчик, в котором столько проработала, потому что не смогла его узнать. А потом, стоя перед разбитыми витринами, долго не могла поверить в то, что видела. С улицы хорошо были видны сваленные в беспорядке дымящиеся стеллажи и сам Балашик, лежавший на одном из них.

Его руки были широко раскинуты, и на одной из них не было кисти. Из уха торчала рукоять отвертки, залитая кровью, как и весь левый бок с изорванной одеждой. На широком запрокинутом лице застыло выражение сосредоточенности и напряжения, губы были плотно сжаты, а удивленно раскрытые глаза скошены к переносице.

Женщина не решилась подойти ближе: она боялась заглянуть в эти глаза. Боялась того, что он выглядел мертвым! Ирина не была дурочкой-переростком, и что такое смерть знала. Но впервые ей приходилось видеть близкого человека, который выглядел настолько мертвым! Ошеломляющей была разница между тем добрым толстяком и этим неподвижным телом! Рассудок отказывался воспринимать его иначе как живым, и невозможно было смириться с абсурдностью резкой перемены.

Он не просто умер от мучавшей его болезни или под гнетом прожитых лет. Он не просто превратился в жалкие останки, лежавшие теперь на груде мусора. Он исчез навсегда, унеся с собой все свои проблемы, планы, шутки, редкие теплые слова, что говорил, ту застенчивость и скованность, которые его одолевали, едва пытался пригласить ее куда-нибудь на вечер… И многое другое, что было лишь у него одного.

Но больше всего угнетало безразличие мира и снующих мимо людей к той трагедии, которая вот так непривлекательно открылась ее взору. Никому в целом мире не было дела до бедного парня, несколько часов назад смеявшегося и радовавшегося жизни, надеявшегося и ожидавшего ее! Никому!

Ирина не могла осуждать редких прохожих, которые торопливо проходили мимо, стараясь не встречаться с ней взглядами, и не разделяли ее боль и отчаяние: в конце концов, вокруг было много мертвецов, так же безразличных ей, как и Балашик остальным. Она ощутила щемящую боль в груди, и ей было неудержимо жаль этого милейшего парня, с которым уже никогда не заговорит, которого не увидит, но заплакать так и не смогла. Что-то во всем этом было неправильно!

Ирина так и простояла у разбитой витрины магазина, пока не сгустились сумерки, расползаясь длинными тенями, молча отвернулась и пошла прочь. Никуда конкретно –прочь.

Когда шум алкоголя в голове заглушил мысли и тревоги, женщина обернулась на прокуренный зал питейного заведения. Хотя было далеко за полночь, тут царило оживление, а за стойкой бара народ просто толпился. Неоспоримое большинство посетителей составляли небритые, дурно пахнущие мужчины, но частенько в общей массе мелькали смело накрашенные девичьи личики. Все обсуждали происшедшее днем, вспоминая жуткие факты с омерзительными подробностями, иногда начинали спорить, как события будут складываться дальше. И только изредка закрывали свои ревущие глотки, чтобы промочить их пивом или чем-нибудь покрепче.

Как она ненавидела все это! Как презирала этих подонков за то, что они живы и сидят теперь здесь, никчемные и тупые, а достойнейший из людей был мертв, убит кем-то из них, сидящим точно так же в пивнушке и болтающим о будущем города.

– …Это еще что!– перекрикивал остальных бородач за соседним столом.– Сосед говорит, что центральная площадь вся заставлена трупами! Они там так плотно набились, что даже упасть не могут – стоят как столбы! Жуткое, говорит, зрелище!

– А он что, с ними стоял?– перебил его другой с уродливым шрамом на шее.

– А ты еще скажи, что он врет.

– И скажу.

– Может, еще и я вру?– вспыхнул бородач.

– Мужики, не завязывайтесь,– унимал их старик с хриплым голосом бывалого пропойцы.– Бывают, что и врут со страха, а сегодня был повод, и я набоялся себе полные штаны!

Все дружно заржали, и конфликт был исчерпан: подняли кружки за удачу тех, кто сумел выжить да еще что-то с этого поиметь.

– Вот, сколько живу, не перестаю удивляться,– вновь оживил беседу бородач, эффектно почесывая толстыми, узловатыми пальцами растительность на своем красном лице.– Это же как судьба людями балует. Вот напротив меня Астапчики жили, что свою газету имели и издательство в центре.

– Это, у которых дом с розовыми балконами?– уточнил старик и, получив утвердительный кивок добавил.– Знаю. Паскуднейший человек.

– Ой, не скажи. Да, он тот, что из грязи да в князи, но хоть и стал богатым незнамо с чего, с интернетов всяких, а все одно с душой был.

– Кто, Астапчики?– возмущенно надрывал голос хриплый старец.– Да, падла он последняя!!! Зажрался гад, а деньги на чем сделал? Ворюга! У таких как мы с тобой украл. Все они одинаковы. Мы тут землю носом роем за гроши, а он, тварь разжиревшая, на трех машинах разъезжает – одной ему мало – и дом у него, вишь какой, и категория какая-то поднебесная, и в нашу сторону не глянет, весь чистенький такой, холеный…

– Ты дерьмо носом роешь, а не землю!– побагровел бородач.– Завидки взяли на чужое добро, свистун ты трухлявый. Да они в сто крат лучше таких раздолбаев как ты, и люди были приличные: и в деле помогут, и посидеть с ними можно было.

– Ага! Посидеть! Налили ему разок, так он им и задницу готов лизать,– взвился хрипун, призывно зажестикулировав в расчете на остальных собутыльников, мол, вы понимаете, что я имею в виду.– За стакан этим жирюгам продался!

– Ты что, могильник гнилой, меня шестеркой назвал?– взревел краснолицый, подавшись из-за стола.

Его бордовая шея вздулась венами, а запачканная пивной пеной борода, казалось, ощетинилась на испуганного старика. Он потянулся к тому огромной волосатой ручищей, сверкая залитыми кровью глазами и примеряясь зашибить одним ударом.

– Братва!– оживились мужлан со шрамом и четвертый собеседник, который все время молчал и только бросал умные задумчивые взгляды, сбиваемые, порой, громкой икотой.– Это не дело! Кинь, Леха, дурь баловать! Зашибешь старика!

– Ты чего, Леша?– попытался исправить ошибку болтливый виновник конфликта.– Я не говорил такого. Просто Астапчики эти и мизинца твоего не стоят, будь они прокляты. Дрянь они, а не люди в сравнение с нами. Леша, нет базара. Ты меня знаешь. С чего загорелся то?

Было жалко смотреть, как испуганно вращал глазами убеленный сединой человек, как испуганно выставлял перед собой руки, стараясь удержать надвигающуюся на него махину. Двое нейтральных дружков неуверенно попытались остановить бородача, когда он с шумом отодвинул стул и навис над противником, но делали это сдержанно и деликатно, чтобы неуправляемый гнев Лехи не задел их.

– Тише ты! Он и сам скоро скукожится. Брось, Леха, дурить.

А когда краснолицый верзила замахнулся для удара сжатыми в кулак пальцами, они лихо отскочили, предусмотрительно оставив жертву оскорбления наедине с обидчиком. Удар прозвучал неожиданно громко, и старик вместе с грохочущими обломками стула покатился по полу к ногам остальных завсегдатаев заведения.

Ирина невольно содрогнулась при этом звуке, а после короткой паузы со всех сторон послышался одобрительный гул, и на какое-то время копошащийся в потугах подняться старик стал предметом общего внимания. Ему посвящались тосты, шутки и подколки. Кто-то не поленился пнуть его ногой, на что остальные отозвались бурным хохотом. Казалось, никто не замечал, что его лицо было залито кровью, что он натужно хрипел и кашлял, но стоило кому-то выкрикнуть: «Да он обделался! Нагадил в штаны», и вся толпа дружно взревела:

– Во-о-он!

– Убрать его отсюда, пока он не провонял тут всех!

– Вот гнида, нажрался! Надо его голову в его же штаны затолкать!

– А она у него и так там!

Стены питейного учреждения сотрясли новые раскаты хохота, под которые обвисшего старика несколько веселых добровольцев потащили на улицу, откуда потом еще какое-то время слышались смех и молящее хрипение неудачника.

– Ну, Леха, у тебя и рука!– восхищенно заметил парень со шрамом на шее, похлопав бородача по плечу.– Здоров ты, брат! Красота просто!

Тот посопел немного, раздувая ноздри и вращая глазами, изрядно потеряв в настроении:

– А что же он, гаденыш, на людей напраслину возводил,– словно оправдывался он.– Ну, говорю же, хорошие люди: а вот же нет! Надо ему все своим длинным вонючим языком потрогать.

– Но ты молодец, Леха,– не унимался его дружок.– Я думал, эту старую калошу кондрашка хватит, но, видно, живучая тварь попалась. У меня случай был… Да что случай! Сегодня…

– …Я же дружил с этими Астапчиками,– не обращал на него внимания краснолицый.– Семьями мы дружили, собирались иногда, за город раз выезжали. Нормальные люди, никаких там коней, типа, они при деньгах, а я, типа, так… погулять вышел. Ну, соседи: нормально жили, общались…

– А я про судьбу говорил…– спохватился он.– Так что ты думаешь? Ну, вот все у него было! Веришь?! Я же точно знаю. Парень на самом верху был, с такими людьми общался, расскажу – не поверишь! И что?! Посмотри на меня: ну, обычный мужик, как все. И через это попал сегодня в самую давку. Вот поверишь, рядом со мной мертвыми падали, и я слышал, как у них кости ломались, а мне свезло. Просто свезло. Притопал я домой, а моя благоверная мне в крик с порога! Когда самая неразбериха пошла, так легавых как посдувало с улиц, и пошел народ шалить. Жена говорит, человек, может, тридцать на его дом как налетели! Все с палками да с железками. И заборы высокие, и двери каленые, и решетки, и собаки – а не помогло. Все разграбили, все повынесли да побили. Мне моя и говорит, а сама через это плачет, мол, сходи, глянь, может помочь кому успеешь – сама боится. Я и пошел…

Бородатый сделал большой и продолжительный глоток из своей кружки, а внимательные собутыльники и не шелохнулись. Многие за соседними столиками стали прислушиваться к словам буяна, который одним ударом сшиб старика, а теперь разводил глубокую лирику.

– Не видал я такого раньше,– продолжал тот, протяжно вздохнув.– Бывают, крадут, бывают, по дури, забьют кого, но там же зверье какое-то отрывалось. Короче, хозяина, самого Астапчика, распяли прямо на потолке: там балки такие из цельного дерева, так его прямо к ним и прибили за руки за ноги. Как входишь в дом, так он и висит на потолке, а под ним лужа кровищи. Уж я сколько дерьма повидал, но увидел, поверишь ли, так меня аж передернуло – жутко, жутко это выглядит. А там еще узко на входе, и чтобы пройти, надо прямо под ним по вот этой его крови ступать…

– Вот дерьмо,– прокомментировал парень со шрамом.

– А что делать?! И пошел – у него там и жена, Люба, и дочь-малолетка. Надо ж было и их глянуть. Нашел. На втором этаже. В таком большом зале, где у него, я знаю, много стекляшек и хрусталей всяких было – любил он это дело собирать. Но, что там было, я вам скажу, и словами не передать. Их обеих, и пацанку эту двенадцатилетнюю, сначала снасиловали, а потом, видно, пытали. И пальцы поотрезаны, и глаза повыжжены, и каких-то спиц в них понатыкали.

– Кто же это такое вытворяет? Может, сектанты какие религиозные? Я про такое слышал,– вставил подошедший из-за другого столика крепыш со своим стулом и уселся рядом.– Там символов всяких на полу кровью нарисовано не было? Ну, там, звезды, круги, иероглифы.

– Да там, браток, так было все кровью залито да забрызгано, что и рисовать места чистого не осталось, что на полу, что на стенах. Я говорю тебе, сроду не видал такого.

– Ну, это точно, что пришлые делали. У нас тут таких не будет. Я всю округу знаю,– вмешался парень со шрамом.

– А вот кукиш, Толян,– краснолицый с силой ударил по столу.– Жена говорит, что иных, из тех, кого видела, признала. И кто?! Свои! Живут через три дома от нас.

– Вот гады!– взревел подсевший новичок.– И вот так живешь и не знаешь, какая мразь рядом!

– А я про что?! Ну ладно, на чужое потянуло – украл. Ну ладно, по дури да по пьяни и порешить кого случается, не дай бог, конечно, но ведь зверства такие учинять, это же какую душу иметь надо! Все побили, поломали, пожгли! Что унести, видно, не могли – увечили. А там коллекция одних этих стекляшек, я думаю, столько стоила! Ничего не оставили после себя! Я вот только кресло в память и взял Астапчика – чудом уцелело. Мы с ним такими дружками были – не разлей вода. Он меня, вообще, так любил – души не чаял. А вишь, как вышло с судьбой: я в самое пекло попал – и живой, а он, бедняга, и дома не укрылся. Вот поверишь, вину за собой чую. Будто, был бы я рядом – уберег бы.

– Да, от судьбы хода нет… А что ты про гада того говорил, что за три дома от тебя живет да на такие пакости горазд?

– Это тот, кого жена моя признала?– Бородач сплюнул.– Да хмырь какой-то, при больнице раньше работал, а потом ему там пальцы в мастерской отхватило, так он и сидит теперь дома. Протезы он там какие-то делал или что.

– Так что получается, честного человека среди белого дня душегубы порешили,– стал задыхаться от негодования подсевший,– а мы и сделать ничего не можем? Пока мы тут сидим, он, может, семьи наши убивает.

Напуганный собственной догадкой, оратор замолк, выкатив влажные, с пеленой хмеля глаза, и красноречиво ими завращал. В заведении повисла пауза, свидетельствовавшая, что рассказ краснолицего бородача объединил разрозненных пьянчуг в единую аудиторию, которая теперь сообща сопела в наступившей тишине, обдумывая новую общую идею.

– Да что мы сами порядок навести не сможем и отморозков приструнить?

– К порядку всю эту шваль!

– Отведи нас к тому убийце!

Возгласы слышались со всех сторон, и охваченная азартом справедливой мести группа посетителей быстро распалялась, требуя обидчика.

– Наши жены и дети в опасности!

– Постойте,– спохватился бородач.– А ежели жена ошиблась? Что, если обозналась?

– Что же мы дурней за нее? Разберемся, допросим и рассудим, как надо, по справедливости. Невиноватых трогать не станем – мы же не полицейские!

Раздался гул одобрения, переросший в здоровый гогот, и люд с шумом потянулся к выходу за краснолицым предводителем, выкрикивая на ходу короткие лозунги и воззвания, лишенные смысла, но богатые на звучные сочетания гласных. Опомнившийся хозяин питейного заведения попытался было взять плату за потребленное с отдельных посетителей, торопливо уходящих в «крестовый поход», но, получив несколько ударов в лицо и пинков ногами, угомонился и предпочел отлежаться на заплеванном полу, тихонько постанывая.

Заведение моментально опустело, и уже с улицы доносился шум спонтанного шествия, несущего справедливое возмездие в массы спящих горожан. Несколько предприимчивых завсегдатаев, правильно оценив ситуацию, торопились воспользоваться подвернувшейся «халявой», задержавшись в опустевшем зале, чтобы прихватить с собой все, что прятал от них за стойкой уже ничему не возражающий хозяин. Когда их внимание переключилось на завопившую официантку с кричащим своей откровенностью декольте, что они оценили практически сразу, Ирина постаралась незаметно выскользнуть на улицу, чтобы укрыться во мраке до того, как ее женские качества будут оценены каким-нибудь из оставшихся джентльменов. Она была уверена, что полученных за вечер впечатлений будет достаточно, и теперь намеревалась без приключений добраться до квартиры, где, как хотелось верить, могла найти покой и защиту.

О том, что череда событий еще не закончилась, девушка поняла, расслышав за спиной сдержанный шепот и топот нескольких пар ног. Она чуть не вскрикнула от отчаяния – меньше всего ей нужны были неприятности такого рода. Нет, она не боялась мелкой уличной шпаны, снующей в темных подворотнях: в ее сумочке лежал маленький шестизарядный пистолет с газовыми патронами, которым она умела пользоваться. Ирине уже приходилось с его помощью превращать зарвавшихся хамов в хныкающих беспомощных тварей.

Но сегодня был особенный день, и она как никогда ощущала себя слабой и беззащитной, и уже была напугана увиденным за последние часы достаточно. Так что, оказавшись перед лицом новой опасности, крадущейся по пятам, чисто по-женски начала паниковать. Сердце билось так часто и сильно, что сдавило грудь, отнимая дыхание. Девушка боялась обернуться, боялась увидеть то, что подстерегало ее за спиной, и продолжала ускорять шаги, бормоча что-то невнятное и сосредоточившись на том, чтобы не споткнуться и не упасть.

Преследователи быстро сокращали расстояние, вынудив раскрыть сумочку, где лежал пистолет. Напряжение достигло критической точки, и Ирина готова была разрыдаться: она подозревала, что лишится чувств, стоит лишь притронуться к оружию или повернуться лицом к угрозе.

Поглощенная собственным страхом, девушка на какое-то мгновение отвлеклась своими мыслями и налетела со всего хода на выросшую перед ней из темноты огромную фигуру. Она ударилась о возникшего перед ней гиганта всем телом, ощутив под грубой одеждой того камень неестественно твердых мышц. Ей приходилось встречаться с ребятами, которые ухаживали за своим тренированным телом больше, чем иной обжора за собственным желудком, и знала, что красивые формы еще не означали в надутых мышцах хоть какую-нибудь силу. Но то, что она почувствовала при одном прикосновении сейчас, было чем-то настолько мощным, что потрясенная девушка попыталась сразу завладеть источником этой силы, инстинктивно угадывая комфорт и безопасность, которые та сулила.

– Тебя, здоровячек, мне просто небо послало,– искренне прошептала Ирина, повисая на руке своего вероятного спасителя.– Спасибо ему за это. А теперь проводи меня до дома, и я клянусь, что сделаю все, чтобы ты потом не пожалел об этом.