Глава 1

Ночью, уже ближе к утру, но все еще в темноте, мне на сотовый позвонил старший сержант Волоколамов. Ложась спать, я слышал, как прогремел по улице мотоциклетный двигатель. Мотоцикл с таким серьезным двигателем у нас в Пригожем был один, только в доме Волоколамовых. Я понял, что Паша с родителями уехал. Это меня успокоило. Сам я, вернувшись домой с двумя автоматами, перепугал видом оружия маму, но, взяв в руки лопату, быстро соорудил в огороде схрон, простелил его от сырости рубероидом, спрятал автоматы и зарыл, замаскировав свою работу дерном, который вырезал на пустом участке неподалеку от нашего.

– Куда ружья спрятал? – спросила мама.

Это она автоматы ружьями назвала. Для нее, наверное, и пистолет ружьем назовется…

– В туалете утопил, – соврал я, и она, кажется, успокоилась.

Я ушел спать в свою комнату. Эта комната с детства считалась моей. Моя кровать, как стояла когда-то у правой от входа стены, так там же и оставалась. Несмотря на не совсем ординарные события вечера и начала ночи, уснул я сразу и спокойно, словно ничего не произошло. Нервная система у меня оставалась прежняя – нервная система боевого офицера. Только мотоциклетный двигатель отметил, перед тем как уснуть. Этот звук тоже успокаивал. Значит, Волоколамовы моему совету вняли. Так же спокойно я и проспал бы до утра, если бы не звонок на трубку. Трубка лежала в кармане куртки, висящей на стуле. Я торопливо вытащил ее, чтобы звонок не разбудил маму, и определитель показал номер Паши.

– Слушаю тебя, старший сержант!

– Товарищ подполковник, товарищ подполковник… – У Волоколамова явно что-то случилось, понял я.

И тут же услышал автоматную очередь. Из трубки услышал. И тут же вторую. И определил однозначно, что стреляли два автомата «АК-47». То есть как раз такие автоматы, которые Паша взял с собой. Автомат калибра семь, шестьдесят два существенно отличается как по звуку, так и по убойной силе от более современного автомата «АК-74» калибра пять, сорок пять. Ни один боевой офицер не спутает звук очередей этих автоматов. Даже услышав их в телефонную трубку. И обе очереди, которые я слышал, были короткими, в три патрона. То есть правильными очередями. Я не был уверен, что необученные бандиты стреляют так же. И, словно в подтверждение моих мыслей, издалека донеслись через чуткий микрофон трубки сразу несколько очередей. Длинных или, я бы сказал, даже непростительно длинных. Впрочем, длинная очередь вовсе не обязательно говорит о том, что автоматчик не умеет стрелять. Просто короткая очередь – она прицельная, а длинная может быть и прикрывающей чью-то перебежку, и просто прижимающей противника к земле, чтобы не дать ему стрелять.

– Что там у тебя, Волоколамов?

Паша ответил не сразу. Видимо, не имел возможности поднести трубку к уху, стрелял. Но все же нашел возможность.

– Беда, товарищ подполковник. Мы по дороге ехали. Навстречу фары. Два внедорожника дорогу перекрыли. Те уроды, что меня арестовывали. Возвращаются в село. Мы объехать хотели на скорости, но они по нам стрелять начали. Папе руку прострелили. Но он мотоциклом все равно управлял, и мы проскочили. А маму со Шкаликом убили. Шкалик – это собака наша. Шкалик в мотоциклетной коляске сидел у мамы на коленях. Пуля через Шкалика насквозь прошла и в маму попала. И еще две пули в нее. Сразу… Не мучилась. Потом колесо нам прострелили. Уже когда сзади стреляли. Я за папой сидел, спиной его прикрывал, чтобы он уехать смог. Он вилял сильно, чтобы не попали. Но колесо пуля развалила. И еще две пули маме в спину. А я цел, как заговоренный. Меня мама от пули когда-то заговаривала. Она умеет. Умела… Только надо было не от пули, а от кювета. Мы в кювет упали. Эти думали, что мы разбились, к нам побежали. Но у нас с папой автоматы. Мы четверых уже уложили. Сейчас отбиваемся. На машинах они подъехать не решаются. То ли машины берегут, то ли еще что. Машины-то дорогущие…

Машины, в самом деле, были не самыми дешевыми. Если это те самые бандиты, что в наше село приехали, то у них «Тойота Ленд Крузер-200» и «Рейндж Ровер».

– Держитесь. Я подъехать не смогу. Не на чем, кроме велосипеда.

– Да мы уже далеко уехали. Сейчас, кажется, отходят. Да, машины завели. Отступают. Мы их пулями проводим…

Паша положил трубку, и его очередь слилась с очередью его отца, который находился, видимо, рядом. Стреляли они недолго, после чего Паша снова взял трубку:

– Отогнали их, товарищ подполковник. Не шибко храбрые вояки оказались. Одну машину мы все же остановили. Там только водитель был. Папа в него сквозь заднее стекло попал. Прямо, как мне кажется, в башку. Значит, пятерых мы «положили». А они – маму убили… Ей надо было не меня, себя заговаривать. И папу…

– Вы действовали неправильно, – дал я краткий урок тактики на будущее. – Как фары увидели, следовало сразу автомат подготовить. Хотя бы один. А как машины дорогу перекрыли, сразу надо было стрелять на опережение. Не ждать, когда они начнут стрелять, самим надо было, чтобы они уже не могли прицельно по вам стрелять. А вы бы в темноте и скрылись.

– Папа зовет машину посмотреть. Мотоцикл уже не поедет. У нас запаска – только переднее колесо, а перебили заднее. Попробуем на машине.

– Попробуйте, – согласился я. – Позвони мне, что получится. Только осторожно. Там, на дороге, могут быть раненые.

– Спасибо. Папа тоже спасибо говорит. За мое спасение. Он не верил, что так может быть. Возмущался все крымским референдумом. А Крым от таких вот бандитов в России спасся. Туда они не сунутся. А если сунутся, мало не покажется. Я вам позвоню…

Я отключился от разговора.

Паша перезвонил через восемь минут, которые я просидел на кровати в волнении.

– Товарищ подполковник, все в порядке. Правда, двое были только ранены. За оружием тянулись. Упертые. Пришлось пристрелить. Мы с папой машину завели. Сейчас маму на заднее сиденье загрузим и поедем в Донецк. Машина почти без стекол, дырявая вся. Но все не пешком идти. И маму мы не донесли бы…

– Удачи, старший сержант, – пожелал я. – Возвращайся в батальон. Не забывай, что ты – военнослужащий спецназа ГРУ.

– Спасибо, товарищ подполковник. Я днем вам позвоню.

– Зачем?

– Узнать, как вы. Обошлось? А то эти бандиты злые возвращаются. Пятерых они на дороге потеряли, четверых в селе. Могут вас начать искать.

– А кто им скажет про меня! Меня никто не видел. Доказательств нет.

– Товарищ подполковник, неужели вы думаете, что им нужны доказательства… Какие у них были доказательства, что я – русский шпион? И здесь то же самое. Все село знает, что вы – подполковник спецназа. Кто-то да скажет… Если уж мой отец был против присоединения Крыма, со мной ругался… что же о других говорить!

Не стану же я объяснять старшему сержанту, что мне нельзя просто так уехать и скрыться, потому что мой отец прикован к постели после инсульта, и я не могу его, беззащитного, бросить, как не могу бросить такую же беззащитную маму. Это личное и глубинное, это то, что выше разума и выше естественной человеческой самозащиты, выше инстинкта самосохранения. Это вообще не поддается выражению словами.

– Я все понимаю, Паша. Позаботься об отце. Ему сейчас трудно. Обо мне не беспокойся…

После такого разговора уснуть сразу было сложно, и я, естественно, не смог, несмотря на все свои нервы, которые считал стальными. Уснул только тогда, когда за окном начало активно светать. Значит, уже было начало шестого утра. Спать оставалось совсем недолго. Но я, сомкнув глаза, приказал себе и уснул…

Утром, когда настоящее утро подступило и окончательно рассвело, я спокойно спал, крепкие нервы все же свое слово сказали, и мне не снились никакие кошмары, и не мучили во сне неразрешимые вопросы, тем не менее я услышал, как открылась дверь моей комнаты, в которой прошло все мое детство. Даже не открывая глаз, я понял, что на пороге остановилась мама. Это было своего рода дежавю. Точно так же мама поднимала меня когда-то в школу. Без крика, без понукания, просто заходила тихо, и я понимал, что пора вставать. Иногда она проходила дальше, раздвигала занавески на двух низких окнах комнаты и садилась на старый диван с проваленными валиками по бокам. Так она сделала и в этот раз. Я понял, что время подошло, открыл глаза и сел на кровати. Окна моей комнаты выходили в огород, и улицу мне видно не было. Но показалось, что я услышал шум двигателя подъехавшей и остановившейся машины. Вроде бы даже дорога хрустела под колесами. У нас в селе дорога посыпана гравием, и гравий всегда хрустит, когда машина по нему едет. Этот шум двигателя меня обеспокоил. Время такое, что шум машины не должен был нести ничего приятного. Я начал быстро одеваться и уже зашнуровывал берцы, когда мама поднялась с дивана, глянула в окно и сказала:

– Показалось, за окном что-то мелькнуло.

Я сидел на стуле боком к окну, поэтому ничего не заметил, тем не менее, связав слова мамы со звуком двигателя, уже понял, что происходит, и стал обуваться быстрее. Меня словно специально дожидались. Едва я закончил, как дверь на кухне вылетела от чьего-то сильного удара ногой, и несколько вооруженных автоматами людей ворвались в дом. Впереди всех был уже знакомый мне коротышка, что руководил арестом старшего сержанта Волоколамова.

Дверь в мою комнату оставалась открытой, и мне было их хорошо видно, как и им меня.

Бандиты сразу ринулись вперед и только слегка замешкались в дверном проеме, не сумев протиснуться втроем одновременно. Спрашивать, что им здесь нужно, никакого смысла не было. А промедление от желания прояснить ситуацию могло только усугубить мое и без того нелегкое положение.

– Ну что, пришел к тебе на помощь твой Последний довод? – злорадствуя, спросил коротышка. Он не понимал, о чем спрашивает. Его непомерно возвышало положение, при котором он, по его мнению, держал в своих руках мою жизнь. Однако это роста ему не добавляло, как ни одно выигранное сражение не смогло добавить роста Наполеону.

– Дурак! Это я – Последний довод…

Коротышка опять не понял. Или понял только то, что Последний довод, как и обещал, выручил из плена старшего сержанта Волоколамова.

Я уже просчитывал варианты действий, и тут мне помогла мама. Она резко выкрикнула, тем самым привлекая внимание к себе:

– Что за наглость такая! А ну, вон отсюда, не то кочергой вас сейчас выгоню…

Характер у мамы всегда был серьезный. Она даже шагнула к печке, чтобы взять в руки кочергу и доказать, что она не шутит.

Бандиты оцепенели, уставившись на нее, и на меня не смотрели. Я этим и воспользовался.