Химичка у них была из натур, которые не могут не опоздать. Это было у неё хроническое. Звонок на урок прозвенел, Женька с другом Витей сидят за первой партой, вытянув ноги. Парты маленькие, а они парни высокие. Ноги вытянули на весь проход. Химичка не заходила в класс, врывалась ураганом. Женщина большая, энергичная, она в тот раз минут на пять опаздывала, наконец дверь с треском распахивается, она влетает, Женька успел убрать ноги, а Витя замешкался, не среагировал вовремя. Их было четверо друзей, так по жизни и держались – Женя, Витя, Саша, Рома. Все были на похоронах, сейчас поддерживают меня… Химичка запинается за ноги Вити, со всего маху грохается на пол, в руках несла стопку тетрадей, журнал – это всё летит во все стороны, она падает. В классе немая сцена, воцарилась жуткая тишина. Кто-то бросился помогать химичке. Она в ярости вскакивает, колготки на одном колене порваны, подбегает к Вите, хватает его за грудки, рвёт рубаху, пуговицы летят на пол, и тащит такого верзилу к директору. «Это тебе даром не пройдёт! – грозится на полную громкость. – Я добьюсь исключения из школы!» Витя пытается сказать, не надо его тащить, он сам пойдёт, она ничего не слышит, не отпускает его.

Проходит пять минут, десять. Класс делегирует Женьку: узнай, что там такое? Мой сын рассказал директору, как было дело, никто учительнице подножку не собирался специально ставить, так получилось. Инцидент в конце концов был исчерпан, Витя извинился перед учительницей, та успокоилась.

Женькины однополчане Саша Олимпус, а также Кирим Протектор, из Дагестана парень, говорили, что Женька мог не идти в тот день на штурм. Но ему совесть не позволила их отправить, а самому остаться. И ещё – он первым шагнул к дому, в котором была засада, и получил очередь из автомата.

Владыка Пётр читает молитву, которая более года звучит в наших храмах за каждой литургией. В ней мы просим у Бога силою Его дать нам Победу. Просим помощи в одолении врагов, ополчившихся на нас, жаждущих в слепой извечной злобе погубить Россию: «Воины и вся защитники Отечества нашего в заповедех Твоих утверди, крепость духа им низпосли, от смерти, ран и пленения сохрани! Лишенныя крова и в изгнании сущия в домы введи, алчущия напитай, недугующия и страждущия укрепи и исцели, в смятении и печали сущим надежду благую и утешение подаждь! Всем же во дни сия убиенным и от ран и болезней скончавшимся прощение грехов даруй и блаженное упокоение сотвори!»

Меня поддерживают Женины одноклассники, их семьи. И вагнеровцы, с кем воевал Женя. Кирим приезжал в Лучегорск, навещал Наташу. Извинился, что не уберёг Женю. Вместе были в том роковом бою. Кирим дал себе слово встретиться с жёнами, матерями всех погибших товарищей. Уже объехал нескольких. Вежливый, предупредительный. Первый раз позвонил, спросил, всё ли у меня в порядке со здоровьем. Очень удивился, что я в семьдесят три года работаю. Говорю, буду работать, люблю школу, это моя жизнь. Коллектив у нас очень хороший, не тяжело работать. Единственное, проблемы со зрением, а надо у компьютера много сидеть. Онколог говорит: освобождайтесь от гаджетов, компьютеров. А как без них? В этом году уговорила директора, я учитель начальных классов, освободить от четвёртого класса, дать продлённую группу, это легче. Директор пошла навстречу.

Кирим сказал Наташе, что никак не может решиться на поездку ко мне, личную встречу. Я его пригласила, сказала – очень бы хотела поговорить с ним, он выносил Женю после боя.

Первым из Жениных однополчан ещё в апреле позвонил Саша, позывной Олимпус. Представился, сказал, что служил с Женей, хорошо его знает. Сейчас мы напуганы, кругом мошенники, могут хоть кем себя назвать, Саша в разговоре сказал такие вещи, которые может знать только тот, с кем Женя делился личным. Женьку называет братом. Все его так называют.

Олимпус хватил в жизни лиха. Детдомовец. В первом нашем разговоре сказал:

– Всю жизнь хотел кого-нибудь называть мамой, вы не будете против?

Я поначалу смутилась – ни да, ни нет. Он ровесник Женьке, сорок три года. По логике, если он говорит «мама», я должна сыном называть, но у меня один сын – Женька. Поначалу сердцем не приняла эту просьбу. Просто промолчала. Прошло время, сейчас называю его сынулей. Каждый день звонит, утром или вечером. Бывает – и утром, и вечером.

Психика расшатана. У них, у всех воевавших, посттравматический синдром. На него часто накатывает, видит во всём и во всех плохое. Пытаюсь переубедить, что хороших людей больше:

– Саша, ты не прав, не все такие.

Озлоблен. Вернулся с войны, никуда на работу не берут. Живёт в станице в Ростовской области.

– Выйду за ворота, – говорит с неприязнью, – парни наглые, пьяные болтаются без дела, там люди за них гибнут, Донбасс совсем рядом, а они молодые, сильные…

В первом нашем разговоре заявил:

– Не знаю, будете со мной разговаривать или нет, сразу скажу: у меня судимость, отбывал серьёзный срок, из зоны пошёл воевать.

– Ну и что, – говорю, – в жизни всё может случиться.

– Вы – второй человек в моей жизни, кто так отреагировал. Не удивился, что я зэк в прошлом. Женя тоже сказал: «Зато ты настоящий». Бывало, ругал меня, по делу ругал, не обижаюсь. Он был за справедливость всегда.

Саша благодарен Жене за эти слова: «Пусть сидел, зато ты настоящий!»

Тяжело ему, позавчера вечером позвонил:

– У меня желание сесть в машину, разогнаться, – у него машина, благо, сейчас в ремонте, – и уйти на тот свет к брату Жеке.

Говорю:

– Саша, это не выход. Жизнь лёгкой не бывает. Тебе досталось, как мало кому, столько испытал. Детства нормального не видел, рос без родителей, воевал. Остался живой после такой мясорубки, и теперь сесть за руль и врезаться в бетонную стену. Ты Женю зовёшь братом, меня мамой. А обо мне ты, сынок, подумал? Я потеряла Женю, ещё и тебя… Мы за полгода стали родными, ты меня очень поддерживаешь своими звонками, и опять я буду одна…

Мне кажется, он был выпивши. Хотя их порой трудно понять, почти все заикаются после контузии. Я ведь со многими общаюсь…

Это было ещё до гибели Жени – позвонили из Лучегорска, попросили навестить парня. Недалеко от моего дома госпиталь, парня туда привезли из Донбасса, оторвало взрывом руку. Несколько раз ходила к нему, деньги родители прислали, смартфон попросили купить. И меня затянуло. Его уже выписали, а я продолжала ходить, это стало потребностью. Пока с ним общалась, с другими познакомилась. Много ребят с Сахалина, Сибири, Дальнего Востока.

Каждую субботу, стало уже потребностью, иду. Суббота у меня выходной, и у них с десяти утра свободное время, рядом с госпиталем парк, выходят туда. В школе рассказала женщинам, тоже появились желающие. Не скажу – шефство. Напекла, например, одна пирогов и понесла. Они смущаются, начинают отнекиваться: нас хорошо кормят. Мы им ягоды летом носили, сначала клубнику, потом вишню. Они, как дети, радуются угощениям, нашим визитам. Для меня, конечно, они дети и внуки. Молоденькие – девятнадцать, двадцать лет. Безрукие, безногие выезжают на этих инвалидных колясках. Картина не для слабонервных. Человек сорок на колясках. Да молодые все… Начнут играть в футбол на инвалидных колясках. И азартно так, ну, дети и дети…

Кто без рук, их вывозят на прогулку.

В одно из первых моих посещений парень без ног говорит:

– Вы нас простите за наше уродство, беспомощность… Вот такие мы теперь.

И начал, по-русски говоря, ныть…

– Не виноваты вы не в чём, – говорю, – за что мне вас прощать.

Никогда не говорю о гибели Женьки, не козыряю этим. Тут не выдержала.

– Вы радуйтесь, что остались живы! Наоборот, вы счастливые, вернулись с войны живыми. У меня сынок лежит в земле. Погиб в Бахмуте! Все мы туда когда-нибудь уйдем. А пока цепляйтесь за жизнь, нельзя киснуть, Бог оставил вам жизнь, значит, живите за себя и за погибших парней. За моего сына…

И, вы знаете, они стали на меня по-другому смотреть, глаза заблестели. Я стала для них своей, ведь я тоже покалечена войной. Тяжело им, у многих в душе отчаяние. Редко приезжают родственники. Как-то прихожу, а женщина, возраста моей дочери, стоит и плачет-плачет. Подошла к ней, спрашиваю, что случилось.

– Я вот приехала, а сынок мой два дня назад умер…

Честно скажу, не было жалко её. За полгода она впервые удосужилась. Получилось, приехала к холодным ногам сына. Живёт в Новгороде. Рядом ведь. Не стала расспрашивать, почему полгода собиралась к раненому сыну. Люди с Камчатки, Сахалина приезжают. Парни быстрее выздоравливают, отогреваются рядом с родными. Мне парнишка один по секрету признался, без ноги он: «Тётя Лиля, мне медсестра одна очень нравится, и я ей». И счастливый. Видела потом эту медсестру, молоденькая девчонка, простенькая, а он светится, глядя на неё. Представляете, какая жизненная мотивация! Он безногий, покалеченный нужен кому-то. Само собой, осуждать легко, возможно, у матери умершего парня была очень уважительная причина. И всё одно, не могу понять: сын столько времени в госпитале, не могла найти хотя бы одного дня? С виду – обычная наша женщина. Конечно, ей было тяжело. Она ещё до конца не осознала случившееся, этот крест ей нести теперь до конца своих дней.

Не стала расспрашивать её, утешать, говорить, что сама смерть сына пережила…

После похорон Жени первый раз пошла в госпиталь пятнадцатого апреля, в день его рождения. Потом до летних каникул ходила пусть не каждую субботу, но часто. И дочь ко мне присоединяется по возможности. Я уже говорила, она в Кронштадте живёт, а работает в Питере. Бывает, кто-то из моих приятельниц присоединяется. Летом реже ходила, на месяц уезжала в Лучегорск, осенью почти каждую субботу иду в госпиталь… Он стал частью моей жизни…

А ещё хожу в Троицкий собор.

В своей проповеди после литургии владыка Пётр говорит о силе материнской молитвы на евангельском примере язычницы хананеянки, которая упросила Иисуса Христа исцелить жестоко бесновавшуюся дочь. Материнская любовь, самоотверженная вера в Господа, смирение перед Богом, сила прошения, когда всем сердцем, всей душой возносится молитва за своё чадо, неотступность оказали своё действие, дочь была исцелена. Счастливы дети, говорил владыка, которые постоянно находятся под покровом материнской молитвы. И ещё сказал: у каждого из нас, христиан, есть небесная заступница – Матерь Божия. Она слышит наши молитвы, неотступно просит своего Сына о прощении наших грехов и даровании Божией милости.

Не скажу, что изначально подтолкнуло Женю к вере. За год до войны стал постоянно ходить в церковь. Сначала один, потом с Наташей и Климом. Они не так часто, он – постоянно по воскресеньям. И в будние дни…

Я приехала в Лучегорск, обратила внимание на это. Он спросил:

– Мама, ты против?

Училась в пединституте, за крестик на шее могли исключить. В семье у нас ни одного верующего. Мужчины все военные, женщины – учителя. Всю жизнь была далека от Бога.

– Мне в церкви очень хорошо, – говорил Женя. – В душу приходит спокойствие. Могу всё взвесить, обдумать. Близких людей обрёл в храме. Батюшка наш, отец Сергий – сама любовь, внимание, уважение…

Женя старался помочь церкви. При мне забор покрасил. Свою краску принёс, кисти.

– Мама, ты бы знала, как это хорошо поработать во славу Божию. Всегда на таком подъёме делаю церковные дела.

За внука Захара теперь молюсь. Двадцать пять лет ему, два раза был в Сирии. Красивый парень, а стал, как дедушка, лысый. В тревоге живёт. На сторожевом корабле служит. За него теперь молимся – научилась, не могла раньше, а теперь молюсь. И за упокой души Жени. Недалеко от моего дома Троицкий собор. Утром иду на работу – зайду, свечи поставлю. И вечером после школы. Поплачу. Батюшка мне говорит, ты очень часто ходишь, достаточно одного раза в неделю. А мне хорошо в церкви, часть боли уходит, становится легче. Бог помогает моей душе.

Батюшка Сергий отпевал Женю. «Мой сын, моё духовное чадо», – говорил о Жене. Извещение о смерти я легко прочитала, сразу решила – явная ошибка, не Женька. Женя родился в 1980 году, в извещении стоял 1986-й. Женя воевал в Донецкой области, это я знала, в извещении Луганская область. Женя говорил, что у него в части есть однофамилец. Посчитала: путаница, сердце ничего не подсказало. Не кольнуло – это ведь Женя мой, сыночек.

В Лучегорске в военкомате нам выдали жетон его и крестик. Наташа на сорокалетие подарила Жене серебряный крестик и цепочку. Я попросила отдать мне жетон. Ничего, говорю, мне больше не надо, только жетон, который был на Жене. Мне с ним легче. Шнурок не очень аккуратно завязан, не перевязываю, как сын завязал, так и ношу, не снимая.

Этим и живу. Самое страшное, думала, с каждым днём будет легче, а оно – наоборот. Вечером накатывает… В школе забываешься, работы много, какая-то суета, домой заходишь, и такой ужас охватывает. Голова никакая, и впечатление, будто всё изнутри вырвали у тебя, осталась чёрная пустота. И тревога, не могу от неё избавиться. При дочке стараюсь держаться, а когда одна… На работе говорят: какая вы стойкая. А что, говорю, хотите, чтобы я свалилась и стонала? Не дождётесь…

Стала ненавидеть цветы, полное отторжение. Всегда любила. Первого сентября рук не хватало домой нести, заваливали букетами. День учителя – цветы обязательно, на Восьмое марта всегда дарят бывшие ученики и настоящие. Женька на день рождения дарил. Муж первые годы совместной жизни без всякого повода приходил с букетом. Сама отучила. Кокетничала, наверное, скажу:

– Не надо мне цветы, ученики вёдрами дарят, ещё и ты…

Он послушался. На Восьмое марта, в день рождения подарком отделается и всё. Один год так, второй. Я с претензией:

– Почему перестал дарить цветы? Разлюбил, что ли?

– Сама ругалась, – заворчал, – зачем трачусь, мол, без моих цветов ученики вёдрами дарят.

– Пусть один цветочек, но твой! Чисто по-женски – и не надо, и надо.

Муж умер двадцать лет назад. Не любил лечиться, вовремя не обратился к врачу, меня не послушался. Совершенно неожиданно стала вдовой…

Таких похорон, как Женькины, не видела. У меня папу, ветерана Великой Отечественной, так не хоронили. Дядя вообще был начальником Кронштадтской школы мичманов и прапорщиков. А Женю, невоенного человека, с такими почестями, да ещё наградили орденом Мужества. Митинг на центральной городской площади Лучегорска. Очень много народу собралось. Строй пограничников, офицеры Бикинской воинской части, откуда мобилизовали Женю. Мы сидим, перед нами цинковый гроб. С правой стороны от него небольшой столик для цветов, люди подходили-подходили к гробу с цветами, целая гора на столике выросла, подставили второй, третий… В основном кроваво-красные гвоздили. Мне Женькины боевые товарищи сказали, в луже крови умирал он, пока шёл бой, истёк кровью, а подобраться к нему, вытащить было невозможно. Смотрю на цветы, будто не они на столах, а кровь, и Женька мой там лежит.

После этого смотреть на цветы не могу. Первого сентября ученики идут с букетами, я в руки боюсь взять.

– Ребята, – прошу, – вон вазы, поставьте туда, пожалуйста.

После уроков пошла к девчонкам-гардеробщицам:

– Забирайте цветы, раздавайте – в библиотеку отнесите, в столовую, себе возьмите, кто хочет.

Ни одного цветочка домой не взяла. Для меня цветок – это часть страданий сына. Может, неправильно это, никому не говорила о нелюбви к цветам, вы первый. Но так и есть. Увижу цветок, и сразу картина перед глазами: мой сын умирает, истекая кровью…

Владыка освящает камень в основании церкви. Хмурое небо понемногу разъясняется, расчищает путь солнцу и Ангелу новой церкви, он занимает свой охранный пост в вышине. Невидимый, до скончания века будет стоять над храмом, над святым местом, которое являет нам пример силы материнской любви, материнской молитвы, заступничества Пречистой Богородицы.

Пресвятая Богородица, все святые, молите Бога о нашей Победе!