Если мы, конечно, поверим на слово «Молодой Гвардии», роману А. Фадеева, который он, в свою очередь доверчиво, писал со слов родственников Олега Кошевого, за что и сделал свой литературный персонаж руководителем подполья. В созданном им литературном произведении, Олег Кошевой становится предводителем, а Виктор Третьякевич, который, фактически, принимал Олега в ряды сопротивления, представлен, как подлый предатель, под вымышленным именем Стахевич.

Четырнадцать лет спустя после выхода романа в свет, Третьякевича реабилитировали и наградили орденом, посмертно, поскольку умер он не на допросах Советского НКВД, а был казнён Фашистскими захватчиками, когда те разгромили краснодонское подполье.

В начале шестидесятых, пара эпизодических предателей из книги, которым автор поленился переделывать имена, отбыли по десять-пятнадцать лет в лагерях НКВД, и были также реабилитированы.

К тому времени, сам писатель уже успел пустить себе пулю в лоб, в мае 1956, вскоре после встречи Никиты Хрущёва, тогдашнего главы СССР, с уцелевшими молодогвардейцами Краснодона.

Во время упомянутой встречи, Фадеев вёл себя неадекватно и нервозно орал на Хрущева перед лицом собравшихся, обзывал его словами особо обидными и опасными, на тот период в истории Советской власти, а два дня спустя покончил жизнь самоубийством. Или же, что также возможно, его покончили с собой, хотя, конечно, такое выражение, как «они грохнули его его самоубийством» —неприемлемо с точки зрения языковых норм.

Отсюда мораль – даже самая продуманная структура не застрахует от развала пирамиды, если та не сложена из каменных блоков весом, как минимум, 16 тонн каждый…)

В конце сентября, Председатель Совета Дружины нашей школы заболела, и я был делегирован вместо неё на Отчётное Собрание Председателей Пионерских Дружин Городской Пионерской Организации.

Собрание проводилось в Конотопском Доме Пионеров, расположенном в приятно уединённом местечке позади Памятника Павшим Героям, над улицей Ленина.

Согласно регламенту, для Отчётного Собрания такого уровня положено иметь Председателя и Секретаря Собрания. Председатель обязан вести его, а роль Секретаря – протоколировать: сколько макулатуры и металлолома собрано за отчётный период пионерами дружины выступающего с докладом Председателя, какие заняли они места, в каких общегородских соревнованиях, и какие провели культурно-массовые мероприятия у себя в школе.

Старший Пионервожатый нашей школы снабдил меня листком бумаги для зачтения на Отчётном Собрании, но в Доме Пионеров на меня взвалили дополнительную нагрузку, назначив Председателем Отчётного Собрания.

Всего и делов-то – встаёшь, объявляешь: «Слово для отчёта предоставляется Председателю Пионерской Дружины школы №…», а дальше Председатель от № выходит к трибуне на сцене и зачитывает свой листок, от своего Старшего Пионервожатого, а как кончит, сдаёт его Секретарю Собрания, потому что никакой логики не хватит записывать по новой уже написанные цифры, пральна?

Сначала всё шло как по маслу. Я и Секретарь Отчётного Собрания, девочка в парадной белой рубашке и алом пионерском галстуке, как и на всех присутствующих, сидели за небольшим столом покрытым красным кумачом, на небольшой сцене небольшого зала, где сидела небольшая группа Председателей Советов Дружин в очереди на читку своих листков. Вслух.

В последнем ряду, за спинами небольшой группы очередников, Второй Секретарь Горкома Комсомола, ответственная за работу с пионерскими организациями, в таком же алом, как на всех, галстуке, уютненько сидела одна на весь последний ряд.

Председатели, как по маслу, выходили, докладывали, складывали бумажки в стопку, на кумачовой скатерти небольшого стола, и, с чувством исполненного долга, спускались в зал.

Я тоже исполнял, что сказано, но после четвёртого объявления, что-то на меня нашло, точнее нахлынуло.

Во рту – потоп. Слюнный. Едва сглотну, – и железы мгновенно фонтанируют следующим приливом секреции, переполняя меня стыдом перед сидящей рядом Секретарём. Наверняка не знает, что и думать на мои безостановочные сглоты. А что если и в зал слышно? Такой, блин, маленький.

Чуть полегчало, когда она пошла отчитываться за школу № 10, но как вернулась, вновь ринул паводок постыдной мýки. Да что это со мной?!

Вот и моя очередь… Отбулькав отчёт с листочка, всего за четыре шага от трибуны до стула за небольшим столом, я сглотнул три раза. Не помогло.

Ладно, осталось только № 14 отсидеть… О, бли-и-ин! Вторая Секретарь Горкома тоже, со своей заключительной речью!

(…в те безвозвратно канувшие времена – ни дотянуться, ни дозваться, ни искупить – я не ведал ещё, что источник моих горестей, радостей, как и… и всяческого остального, – в той недосягаемой сволочи, в непостижимо далёком будущем, которая нагло укуталась в мой спальный мешок и растянулась сейчас в одноместной палатке, на моей истомлённой дневным переходом спине, и слагает вот это письмо, посреди тёмного леса на краю света, под неу́молчный плеск реки, что зовётся нынче Варандой…)

. .. .

В октябре семиклассники начали готовиться к вступлению в ряды ВЛКСМ, он же комсомол.

Членство в комсомоле не давалось просто так, за красивые глазки. Туда не вступали огульными пачками, ничего подобного! Нужно сперва доказать, что ты действительно достоин, для чего и служил экзамен в Городском Комитете Комсомола на втором этаже здания Горсовета, в правом его крыле.

Вот где пройдёт проверка твоей пригодности, потому что, вступая в эту молодёжную организацию, ты становишься соратником Партии, будущим коммунистом.

В ходе подготовки, Старший Пионервожатый школы № 13, Володя Гуревич – молодой человек приятной наружности, с чёрными волосами и сизой кожей на щеках (из-за густой, но всегда гладко выбритой щетины) – распространил среди будущих членов ВЛКСМ типографские распечатки Устава ВЛКСМ. Очень мелкий шрифт позволял разместить все Уставные разделы с двух сторон одного листа, сложенного книжечкой.

Он предупредил также, что на заседании по приёму новых членов, экзаменаторы Городского Комитета Комсомола особенно гоняют по правам и обязанностям комсомольца…

Володя Гуревич закончил престижную школу № 11, между Вокзалом и Переездом-Путепроводом, а также Конотопскую Музыкальную Школу по классу баяна. На работу ему приходилось ездить из Города, где он проживал чуть ниже Площади Мира, в небольшом квартале пятиэтажек, который в Конотопе почему-то окрестили Палестиной.

Добравшись из Палестины, в школе он рядился в смешанную атрибутику из очень чистого и хорошо наглаженного пионерского галстука и золотистого профиля лысой головы с колким клинышком бородки Владимира Ильича Ленина, в комсомольском значке, приколотом на грудь его пиджака.

Среди своих (в узком кругу пионерских активистов), Володя Гуревич часто объявлял, чтобы подчеркнуть полное совпадение имени-отчества у себя и у Вождя Революции: «Зовите меня просто – Ильич».

Вслед за этими словами он смеялся громким затяжным смехом, после которого его выпукло очерченные губы не сразу стягивались в нейтральное положение, и ему приходилось помогать им, снимая большим и указательным пальцами распорки из коротких ниточек слюны в уголках рта.

Однако Володя Шерудило, крепко скроенный чемпион игры в Биток на деньги, с рыжими вихрами и густой россыпью веснушек на круглом лице, который учился в нашем классе, а жил в селе Подлипное, в узком кругу своих (одноклассников), называл Володю («Ильича») Гуревича «ханорик Созовский!»

(…на начальном этапе упрочения Советского режима, до закабаления сельского населения в колхозах, коммунистическое руководство экспериментировало с загоном крестьянства в товарищества Совместной Обработки Земли, сокращённо СОЗ.

Однако значение «ханорика» не сыскать даже в «Толковом Словаре Живого Великорусского Словаря» Владимира Даля, вероятно потому, что великий лингвист не посещал село Подлипное.

Кто вспоминает нынче СОЗы? А вот коллективная память сельчан бережно хранит и передаёт от поколения к поколению.

“ Хоть смысл забыт, но чувство неизменно…”…)

Большое двухэтажное здание Горсовета, где размещался заодно и Горком Комсомола, чем-то смахивало на Смольный Институт из разных фильмов про Октябрьскую революцию. Особенно хорошо эта роль удавалась фасаду, взиравшему на Площадь Мира по ту сторону Проспекта Мира.

Три короткие, мощёные гладкой брусчаткой аллеи под неухожено-великолепными Каштанами, позволяли двойнику Смольного высылать группы захвата Почты, Вокзала, Банка… Запоздалое, увы, удобство – всё уже давно в руках Советов и остаётся только тупо пялиться на сухой обод холощёного фонтана…

Все ребята нашей школы без сучка и задоринки сдали экзамен по Уставу ВЛКСМ. Из остальных школ города тоже никто не отсеялся…

~ ~ ~

Под конец года на Посёлок явилась трамвайная цивилизация. Рельсовый путь восстал из глубин Путепровода, прошёл в параллельной близи от ограды Базара и нырнул под своды великанов Тополей, в их могучей шеренге вдоль булыг мостовой улицы Богдана Хмельницкого. Гладко зализанные столбы серого бетона затесались в строй гигантских стволов, чтобы держать контактный провод над рельсами.

В канун Октябрьских праздников колея успела миновать нашу школу и даже завернула в улицу Первомайскую, что продолжалась аж до окраины Посёлка, где уже начинается поле.

Потом тройка маленьких трамвайных вагонов начали ходить по Третьему маршруту: от конечной на городской стороне Путепровода до конечной в конце Первомайской.

Протискиваясь в гуще пассажиров, дебелые кондукторши обилечивали массы, по 3 коп. за клочок бумажной ленты, оторванный с рулончика на шлее пузатенькой казённой сумки, подвешенной на шею для подтяжки дебело обширных бюстов. И чтобы было куда ссыпать копейки, собранные с пассажиров за проезд, 2 в 1.

В больших трамваях на городских маршрутах, – Первом и Втором, – у водителя всего одна кабинка, в голове вагона, а на конечной трамвай описывал замкнутый круг по кольцу разворота, и отправлялся в обратный путь.

Зато конечные Посёлка оправдывали своё имя, и разворотами не петляли, а если уж доехал, значит – всё, конец.

Поэтому у маленьких трамваев две кабинки, как пара голов Тяни-Толкая, и, на неокольцованных конечных, вагоновожатая просто переходила из передней кабинки в заднюю (хотя, кто там разберёт, где у них зад, а где пе́ред), то есть отправлялась в тот перёд, который перед этим тащился сзади.

Кондукторша, стоя на ступеньке задней (на данный момент) двери, помогала коллеге дать старт вагону – тянула крепкую брезентовую вожжу, привязанную к дуге над крышей, для перевода её в режим гладкого скольжения по контактному проводу, при котором той полагается смотреть в направлении кормы, а не переть рогом в провод, тормозя движение.

И, уже с правильно позиционированной дугой, вагон пускался в обратный путь.

Устройство дверей тоже не совпадало. В больших трамваях их закрывал водитель: дёрнет что-то там у себя в кабинке, и дверь захлопывается с автоматическим шипением.

Совсем другой коленкор в Поселковых вагончиках. Дверь тут типа складной ширмы на шарнирах, фанерная. Приехал на свою остановку, подходишь к двери и тянешь на себя среднюю ручку, чтоб ширма малость сложилась и дала толкнуть себя в сторону, открывая ступеньку для спуска.

Процедура закрывания, практически, та же: потянул-толкнул. Просто начинать надо с крайней ручки. Их же всего две на ширме: крайняя и средняя.

Ну да, конечно прикалываюсь. Кому оно надо, всё это алгоритмичное мозгодёрство?

Поэтому трамваи по Посёлку КПВРЗ катались с дверями нараспашку, пока мороз не придавит по чёрному…

А чтобы трамваи могли уступать друг другу путь, две остановки на Посёлке имели раздвоенную колею, метров по десять: одна возле школы № 13, а вторая посередине Первомайской…

~ ~ ~

Туалет в Клубе Завода находился на первом этаже, в самом конце очень длинного коридора, что начинался от двери библиотеки и тянулся между стен не только глухих, но и тесных. Раскинув руки, дотянешься сразу до обеих. Не коридор, а штольня, с плафонами лампочек на потолке.

В тёмно-зелёной краске стен иногда попадались двери с табличками: «Детский сектор», «Эстрадный оркестр», «Костюмерная» и, уже на подходе к туалету, «Спортзал».

Сливаясь тёмно-серым окрасом со стенами штольни, двери становились частью их, вкраплениями, хранящими такую же глубоко глухую тишь. И только лишь сквозь дверь спортзала порою слышалось целлулоидное цоканье пинг-понгового шарика или побрякивание блинов штанги, но она тоже оставалась неподкупно запертой…

Но вот однажды за дверью Детского сектора раздались звуки музыки. Грусть одиночества в безнадёжном заточении слышалась в жалобе клавиш пианино «Красный октябрь», что и заставило меня постучать. На крик изнутри «входи!», я потянул её на себя и сделал шаг.

Небольшая смуглая женщина в стрижке чёрных волос, с широким, но правильным разрезом ноздрей, сидела за пианино под правой стеной из сплошных зеркальных квадратов.

А прямиком навстречу мне струился свет сквозь готику трёх окон, вознесённых над полом, своим сиянием маскируя ребристость трубы отопления, тянувшейся под балетным поручнем вдоль всей стены.

Левая часть комнаты таилась позади высокой ширмы кукольного театра, пред ней же – необыкновенно длинный и узкий, словно в трапезной, лоснился стол тугим линолеумом в своей столешнице.

И тогда я сказал, что хочу записаться в Детский сектор.

– Очень хорошо, давай знакомиться. Я – Раиса Григорьевна, а ты кто и откуда?

Она рассказала мне, что бывшие актёры чересчур уже повырастали или уехали в другие города и, для возрождения Детского сектора, мне надо привести своих друзей из школы.

Я развернул бурную агитацию в классе. Чепа и Куба как-то сомневались, да на шо оно нада! Однако призадумались и согласились, когда я объяснил, что длинный стол вполне пригоден для настольного тенниса, ну и что, что узкий?

И пара девочек тоже пришли, из любопытства. Раиса Григорьевна устроила всем восторженный приём, и мы начали репетировать кукольно-театральную постановку «Колобок» по одноимённой сказке.

Наша наставница обучила нас искусству кукловодов перчаточных кукол, чтобы те не заныривали ниже ширмы, теряясь, тем самым, из поля зрительского зрения.

Мы собирались в Детском секторе дважды в неделю, но иногда Раиса пропускала репетиции или опаздывала, и для подобных случаев ключ не покидал подоконника в комнате художников, творивших, день за днём, месячный список фильмов для вестибюля.

Они любили свободу, и вообще никогда не запирались, их дверь стояла настежь, постоянно, для посещений стабильными поклонниками их таланта… Залётным любителям искусств там тоже всегда были рады…

Ключ охотно проворачивался в дверном замке Детского сектора, и мы часами играли в теннис на длинном столе.

Правда, мячик у нас был от большого тенниса. Игра шла без ракеток даже, которых подменяли школьные учебники. Лишь бы не слишком толстый и обложки твёрдые.

Из книжек сооружалась также сетка – корешком кверху и чуть раздвинуть, для устойчивости. Да, особо резкие «туши» их сшибали, но и чинилась такая сетка секундально.

. .. .

Нелёгок, изнурителен труд кукловода, как умственно (надо переписать реплики твоего героя и выучить их наизусть), так и физически (держи, держи, ещё держи – вскинутую руку с обутой на три пальца куклой).

Во время репетиций актёрствующая рука немеет, подпорка из оставшейся не меняет дела. А сверх того – эта пакостная ломота в шее, из-за постоянной запрокинутости головы, следящей, как ведёт себя кукла-лицедейка…

Зато потом, после представления, ты возникаешь из-за ширмы, чтобы встать перед ней. Плеч-о-плеч с тобою, в зал смотрит кукла на сунутых в неё трёх пальцах, и Раиса объявляет, что роль Зайца исполнял ты.

И ты киваешь с театральным шиком, а Заяц возле твоего плеча кланяется тоже, сам по себе, вызывая смех восторга и плеск аплодисментов…

О, тернии! О, сладость славы!

. .. .

Впоследствии, многие из кукловодов отсеялись, но становой костяк Детского сектора – Чепа, Куба, и я – стойко продолжали приходить.

Раиса начала пользоваться нами для кратких инсценировок про героических пацанов и взрослых времён Октябрьской революции или Гражданской войны.

Для представлений мы гримировались, наклеивали настоящие театральные усы, одевали гимнастёрки и пускали махорочный дым из самокруток. Технологию верчения газеты в «козью ножку» нам показала Раиса, но мы не затягивались, чтобы не кашлять.

С инсценировками из легендарных дней ходили мы по цехам Завода, которые покрупнее и где имелся Красный Уголок для цеховых собраний.

Там, в обеденный перерыв, на подмостках крохотных сцен, наши бесстрашные герои агитировали за власть Советов и свободу от эксплуатации. Освобождённые рабочие в спецовках жевали свою сухомятку из газетных «тормозков». Момент с верчением самокруток брал их за живое, жевание сменялось гыканьем…

~ ~ ~

Дважды в год Клуб закатывал грандиозный концерт художественной самодеятельности, на котором Директор Клуба, Павел Митрофанович, с глубоким чувством читал стихи, посвящённые Партии. Ему на смену, лучшие из учеников Анатолия Кузько, учителя игры на баяне при Клубе КПВРЗ, отыгрывали освоенные ими менуэты.

Однако украшением программы являлись, бесспорно и безоговорочно, танцевальные номера Балетной Студии, потому что их балетмейстер, Нина Александровна, пользовалась заслуженной репутацией, и к ней съезжались малолетние балетницы даже из городских районов за Переездом.

К тому же, Клуб располагал богатым гардеробом, так что Молдаванский танец Жок студийцы выплясывали в штанах с позументами, посвёркивая ухарскими блёстками жилеток, а для Украинского Гопака выходили в шароварах шириною с Чёрное море, что набегало волной необъятного прибоя на их балетные сапоги красной кожи.

Аккомпанировала им всем, включая пигалиц в снежиноковых белых пачках, Аида, аккордеонистка-виртуоз, пряча за боковой кулисой сцены изящную горбинку своего династического носа.

А рядом с ней стояли и мы, в армейских гимнастёрках из костюмерной, в усах и щедрых морщинах, нарисованных гримом, в полном восхищении, как классно она шпилит с таким-то носом. Причём без всяких нот.

Красивый мужественной красотой, электрик Мурашковский читал рифмованные гуморески и пел дуэтом с лысым токарем из Механического цеха «Два ко́льори моï, два кольори́» на Украинском языке.

На правой кисти Мурашковского недоставало трёх пальцев, и этот прогал – (между большим и мизинцем) – он заполнял кружевным платочком: типа клешня краба нашла, чем поживиться с очередного галеона, который Билли Бонс пустил на дно.

Пара пожилых женщин исполняла романсы, но не дуэтом, а по очереди. С каждой в отдельности, на сцену выходил Анатолий Кузько со своим баяном.

Его левый глаз даже и не косил, а неотрывно смотрел в потолок. Вот он с тобой разговаривает, а сам не здесь где-то. Это напрягает. Хотя начинающих баянистов, его учеников, не слишком-то, наверное, отвлекало, им ведь ещё и в ноты надо пялиться, и про себя сччитать «и-раз-два-три-раз-два-три…».

Для завершающего гвоздя и пика программы, упитанный блондин Аксёнов, Руководитель Эстрадного Оркестра, вёл сквозь полумрак зрительного зала свою джаз-банду к ярко освещённой сцене.

У всех инструменталистов приятный подогрето-предстартовый подъём – дай только дорваться до синкоп!

Барабаны с контрабасом тоже вожделенно изнывали за кулисами, куда их отволокли ещё до концерта, в маленькую гримёрную позади сцены. Однако свой саксофон Аксёнов приносил собственноручно.

Популярная блондинка Жанна Парасюк – тоже, между прочим, выпускница нашей школы – исполняла пару текущих шлягеров в сопровождении Эстрадного Оркестра, и концерт заканчивался общей овацией и бурными криками «Бис!»

Зал на гранд-концертах неизменно – битком. Не меньше, чем на какую-нибудь Индийскую «Зиту и Гиту» из двух серий. Сцена тонула в свете софитов с пола, на самом её краю, а также в изливавшемся с подвешенных над нею. Да ещё лучи из марсианских боевых треног вносили свою прожекторно безжалостную лепту, высясь над лепниной в балконных стенках.

В потёмках прохода вдоль стены под правым балконом, танцоры Балетной студии рысили в Костюмерную Тёти Тани, на первом этаже, переодеться к следующим номерам. Оттуда – обратно уже в переодетом образе.

Для представления героических инсценировок, Раиса научила нас правильно появляться из-за кулис, и уходить за них же, не поворачиваясь спиною к зрителям, и искусству смотрения в зал – не на кого-нибудь конкретно, а так, в общем, на пятый или примерно шестой ряд. Хотя в жёстком излучении направленного в лицо прожектора даже и первые ряды сливались…