Джон Леннон, отец

Пьеса

Действующие лица

Полукикин Виталий Петрович.

Виталий Витальевич, его сын.

Валентина Мороз, радиожурналист.

Федор Кузьмич.

Квартира Полукикина-старшего. Направо – выход на лестницу. Налево – дверь в кухню. И еще дверь – в кладовку – прямо перед глазами. Правая рука Виталия Петровича в гипсе, висит на повязке. Левая тоже в гипсе, но свободна, подвижна. Его сын Виталий Витальевич дергает за ручку двери в кладовку. Он в переднике.

Виталий Витальевич. Ничего не понимаю. У тебя дверь в кладовку, что ли, изнутри закрыта?

Полукикин. Не изнутри, а снаружи. Не видишь, я врезал замок.

Виталий Витальевич. А где ключ?

Полукикин. Где надо. Это моя территория.

Виталий Витальевич. Я ищу сковородку.

Полукикин. Я не такой идиот, чтобы держать сковородку в кладовке.

Виталий Витальевич. Но замок ты все-таки врезал. Зачем?

Полукикин. Уж во всяком случае не затем, чтобы прятать от тебя сковородку.

Виталий Витальевич. Между прочим, я тебе готовлю обед.

Полукикин. Вот и готовь. И не спрашивай меня про кладовку. У меня там архив. Тебе не понять. Архив.

Виталий Витальевич. Знаю я твой архив… Давно бы снес на помойку.

Полукикин. Не суйся не в свои дела. Я уже тебя попросил.

Виталий Витальевич. Никак надушился? (Принюхивается.) Мы ждем кого-то?.. Одеколон с гипсом…

Полукикин. Ты мне мешаешь.

Виталий Витальевич. Очень мило… А чем ты занят?

Полукикин. Сковородка лежит под плитой. Сковородка лежит под плитой!

Виталий Витальевич. Хорошо еще, что не сломал позвоночник! (Уходит на кухню.)

Виталий Петрович подходит к входной двери, прислушивается. Ничего не услышав, отходит.

Полукикин (громко). Зачем тебе сковородка? (Не получив ответа.) Я спрашиваю: зачем тебе сковородка? (Смотрит на часы.) Ты что жарить собрался? Ответь!

Виталий Витальевич (из кухни). Лук – для борща!

Полукикин. Клади нежареный!

Виталий Витальевич (появившись из кухни). В борщ кладут обжаренный лук. Мелко нарезанный. Если по-человечески. Питаешься как свинья.

Полукикин. Грубиян. Я воспитал грубияна.

Виталий Витальевич. Ну да, ты больше всех меня воспитывал.

Полукикин. Я тебя не просил приезжать. Мне есть кому сварить и борщ, и щи, и макароны!

Виталий Витальевич. Что ты говоришь?.. Тебе есть кому сварить макароны?..

Полукикин. Да, есть!

Виталий Витальевич. Учти, если ты женишься в четвертый раз…

Полукикин. Я не только женюсь, но и рожу тебе братика! И он будет не таким, как ты!.. Уж его-то я воспитаю!..

Виталий Витальевич. Ты родишь… ты воспитаешь… с тебя станется… (Хочет сказать что-то еще, но не находит слов. Уходит и вновь возвращается.) Кстати, а где тот проходимец, тот бомж?..

Полукикин. Не знаю, о ком ты говоришь и с какой еще стати.

Виталий Витальевич. Как его… Федор… Кузьмич?..

Полукикин. Мне не нравится, что ты называешь достойных людей проходимцами!

Виталий Витальевич. А мне не нравится, что ты открываешь двери кому попало! (Уходит на кухню.)

Полукикин (негодуя). Вари борщ, недостойный! (Помолчав.) Это моя территория!

Пауза.

Виталий Витальевич (из кухни). И не вздумай кого-нибудь прописать на своей территории! Я тебя предупредил! Понял?

Виталий Петрович, прислушиваясь, подходит к двери на лестницу, открывает ее не без труда. Он старается сделать это бесшумно. Входит Валентина Мороз, радиожурналист.

Полукикин. Услышал шаги… на лестнице… Чтобы вы не звонили, открыл… (Насколько позволяет гипс, жестом изображает «тсс!».) Тсс!

Валентина (тихо). Я не вовремя?

Полукикин. Сильно не вовремя. У меня сын. Лучше бы без него.

Валентина. Как же быть?

Полукикин. Зайдите через полчасика. Хорошо?

Валентина. Плохо. Я тороплюсь. В пять монтаж, а в девять эфир.

Полукикин. Тогда пойдемте на улицу, я вам что-нибудь в садике наговорю, на скамеечке.

Валентина. На улице шумно.

Полукикин. Тогда на лестнице.

Валентина. На лестнице гулко.

Полукикин. А здесь слышите: тюк-тюк?

Слушают. Действительно: тюк-тюк.

Валентина. Что это?

Полукикин. Сын лук режет. На кухне… Валя, вы удивительно… нет, я поражен… вы похожи на мою первую жену… в молодости…

Валентина. Как ваши руки, Виталий Петрович?

Полукикин. Та, которая сломана, спасибо, ничего, а та, которая вывихнута, она к вечеру ноет.

Валентина. Ну тут еще погода, быть может…

Полукикин. И погода, и возраст… Все-таки я не мальчик уже в котлован падать… Надо же, одно лицо… нос… овал…

Тюк-тюк прекращается.

Во. Прекратил.

Валентина. Мы быстро. Всего несколько слов. (Достала магнитофон.) Говорим, легко, без волнения, лишнее будет вырезано, не бойтесь. Включаю.

Полукикин. Стоп. Дайте сосредоточиться. Про что передача?

Валентина. Ну какая разница!.. Про фанатов… Про одержимость… Про преданность идее… Вообще, об идеализме. Включаю.

Полукикин. Стоп, стоп. Про закладку рассказывать?

Валентина. Какую закладку?

Полукикин. Закладку Храма… Как я в котлован упал… И все такое?

Валентина. Обязательно. Разберемся по ходу. Включаю.

(Включила.) Виталий Петрович, вы относитесь к числу людей, о которых смело можно сказать, что они не изменяют идеалам юности. Расскажите, какую роль играл «Битлз» в вашей судьбе.

Пауза.

Полукикин. «Битлз» в моей судьбе?.. Трудный вопрос… «Битлз» – это и есть моя судьба… Моя судьба – «Битлз»…

Молчит. Валентина Мороз поощряюще кивает головой.

Я бы не был собою, если б не «Битлз». Плох он, я, или хорош, но я был бы не я, если б не было их… Они разбудили меня – в сиянии славы своей… Они сокрушили во мне какой-то ложный каркас… картонный каркас… ватного благоденствия… Истина, это была она – вот что я вам скажу… Подобно икс-лучам или каким-то другим, я не знаю, не физик, они изменили меня, не преувеличу, на уровне клетки, на уровне ген, хромосом… Они облучили меня, и не только меня… нас!.. жизнелюбием, жизнеприятием, спонтанной жаждой свободы… всех нас!.. Да, их лучи жизнетворны!.. Весенняя ломка души!.. Благодатная радость открытий!.. Был ли я счастлив еще, как был я тогда… когда были они вчетвером?.. Нет, Валентина! Может, она и непостижима, предопределенность событий, но я верю в ее глубочайший и сокровенный смысл и благодарю тебя, судьба, за то, что я их современник!

Пауза.

Валентина. Говорите, говорите…

Полукикин. Здесь висела картина… Шишкин, «Утро в лесу», копия, неизвестный художник, в ореховой раме, вполне дорогой… достояние деда… Я никогда не забуду того счастливого дня, когда я ее обменял – самовольно, преступно, без спросу! – на их из журнала «Америка» снимок, переснятое кем-то черно-белое фото, размытые лица, вам не понять, это было сокровище, да!.. Мы бредили ими, да, мы сходили с ума, но бред наш был благодатен! Валя, представь, я молодой человек, не чуждый отнюдь ни скепсису, ни сомненьям… да, повторял перед сном, как молитву, их имена: Джон, Пол, Джордж, Ринго… Джон, Пол, Джордж, Ринго… Индия там… Индуизм… Или куда еще поведет… да, я пойду…

Валентина. Кто поведет?

Полукикин. Он мой поводырь, он же сделал зрячим меня… Леннон жил во мне, жил и живет…

Валентина (провоцируя). Леннон жил… Леннон жив…

Полукикин. Очень старый и глупый прикол!.. Здесь нет ничего смешного! Леннон будет жить!.. Да, Джон Леннон – всегда!..

Появляется из кухни сын. Его не видят.

…На прошлой неделе была закладка Храма Джона Леннона… Пришли многие наши… Я узнавал их… тех, с кем не виделся пять, десять, пятнадцать, двадцать лет… Это был праздник… Со слезами на глазах… Это был кайф!.. Кайф!..

Пауза.

К сожалению, мой неосторожный шаг омрачил торжество… Я упал в котлован… Сломал руку, другую вывихнул…

Пауза.

Но с другой стороны… знаете ли вы, что такое строительная жертва?

Пауза.

Валентина (поощряюще). Строительная жертва? Нет, не знаю.

Полукикин. Я объясню. (Увидев сына, осекся.)

Виталий Витальевич (тоном человека, поймавшего с поличным). Тааак!..

Полукикин (сконфуженно). Это Валя… Валентина Мороз… Радиожурналист… Мы делаем передачу… (Воспрянул.) А это Виталий, мой сын. Мой сын и тезка… Первенец! Он взял от меня только имя… в смысле хорошего.

Валентина. Виталий, а как вы относитесь к Джону Леннону?

Полукикин. Он не разделяет моих убеждений. Я не сумел привить ему свои вкусы. Наши мироощущения не совпадают.

Валентина. Тем более интересно.

Виталий Витальевич. Выключите и прекратите!

Валентина. Но почему?

Виталий Витальевич. Я попросил выключить! (Пытается сам нажать на кнопку магнитофона – не получилось!)

Валентина. Эй, эй, поосторожнее… Без рук!

Полукикин. Как ты смеешь? Как ты себя ведешь?! Это моя территория! Здесь я хозяин!

Валентина. В самом деле, не мешайте, зачем вы мешаете?

Виталий Витальевич. Затем, что не надо делать посмешище из моего отца! Достаточно и того, что о нем написали в газетах!

Валентина (мягко). Виталий Петрович, я разве делаю из вас посмешище?

Полукикин. Молчи, Валентина! Не вздумай с ним спорить! Он ничего не поймет!.. У него ноль духовности! Ноль!.. У него одно на уме – продать мою квартиру! Скажи, скажи при всех – ты хочешь продать мою квартиру, да?..

Виталий Витальевич. Что ты несешь! Я тебе предлагаю обмен, выгодный обмен!.. для тебя же и выгодный! Прекратите запись!

Полукикин (в микрофон). Но я ее не продам! Не надейся!.. Я не продам квартиру, в которой прошла моя юность, в которой мы с твоей матерью слушали Джона Леннона!.. На «Астре-2»!.. Двухдорожечном!.. Вы помните «Астру-2»?.. Твой дед, декан института, подарил мне «Астру-2», первый переносной, и я благодарен ему, хотя я и спорил с ним о политике, и даже ругался!.. И мы танцевали с ней – вот здесь!

Виталий Витальевич. У старика маразм, а вы пользуетесь.

Полукикин. Я не старик, и у меня нет маразма… а ты, ты!..

Валентина. Виталий Петрович, вы действительно не хотите продать квартиру только потому, что здесь слушали Джона Леннона?

Полукикин (не слыша). Ты был зачат здесь под Джона Леннона!

Пауза.

Валентина (заинтересованно). Где?

Полукикин. Здесь! (Показал пальцем.) Здесь стояла тахта!

Виталий Витальевич. Так… Мне надо знать, что он тут наплел без меня.

Полукикин. Валентина! Он сотрет запись!

Валентина (пряча магнитофон). Спокойно. Спокойно, Виталий Петрович. Не волнуйтесь, мы победим.

Виталий Витальевич. Пожалуйста, дайте послушать. Это мое право.

Валентина. Я убегаю. Спасибо.

Виталий Витальевич. Стойте!

Но она уже убежала. Отец и сын стоят неподвижно.

Полукикин. Закрой дверь, сквозняк!

Сын закрывает дверь.

Выгнал, выгнал!.. Как ты мог?.. Зачем ты пришел?

Виталий Витальевич (зло). Я пришел сварить тебе борщ! (Направляется в сторону кухни.)

Полукикин. Я не нуждаюсь в твоей похлебке!

Виталий Витальевич (останавливается). Я бы мог разогреть тебе суп из пакетика, синтетическое пюре… но ты мой отец, и я варю тебе борщ, третий час, не отходя от плиты, варю тебе борщ!

Полукикин. И с упоением читаешь бездуховную пошлятину в блестящей обложке!

Виталий Витальевич. Это первое. А вот и второе. Когда я позавчера пришел на работу, мне каждый считал своим долгом показать газету… с твоим падением в яму… а шеф… он спросил меня, почему я без гипса. У нас редкая фамилия, папа. Я такой же, как ты, Полукикин!

Полукикин. Она была похожа на твою мать! Но ты никогда не поймешь этого!.. «Битлз» – моя духовная родина, Леннон – мой духовный отец. И я никогда, никогда не променяю свое первородство на твою чечевичную похлебку, на твой борщ… с жареным луком! (Начинает петь. По-английски.)

Виталий Витальевич (перебивая). Ты способен выключить газ?

Полукикин. Да, я способен. Я способен на многое, о чем ты даже не имеешь понятия.

Виталий Витальевич. Сметану возьмешь в холодильнике. (Уходит не попрощавшись.)

Виталий Петрович поет сызнова.

Без музыки. Гордо. Решительно. Духоподъемно.

У него хороший голос. В молодости был еще лучше. Спев – молчит. Приходит в себя. Всему своя мера. Спокойней, спокойней!..

Виталий Петрович подошел к двери в кладовку. Прислушался. Постучал.

Полукикин. Федор Кузьмич, ты жив?

Пауза.

Все!.. Я один!.. Федор Кузьмич, ты жив, спрашиваю?

Дверь отворяется, из кладовки появляется Федор Кузьмич, старик с бородой и длинными волосами.

Федор Кузьмич. Жив, жив. (Кряхтит, потягивается.)

Виталий Петрович помогает Федору Кузьмичу выйти.

Полукикин. Прости, что так получилось. Кто ж знал, что он три часа будет борщ варить?..

Федор Кузьмич. Глаза… от света… отвыкли… а так ничего, ничего… Уже привыкают…

Полукикин. Столько в темноте просидеть… Прости, Кузьмич.

Федор Кузьмич. Да что темнота!.. Свет стоит до темноты, а темнота до свету… Всему свой черед. Я вот посидел в темноте маленько, ты мне дверь и позволил открыть. А три часа – разве срок по нашим летам, о часах ли нам думать, когда жизнь за спиной?

Полукикин. Ты сядь, сядь, Кузьмич. (Стул двигает.)

Федор Кузьмич. Да мне ж ходить, сам знаешь, привычнее. (Однако садится.)

Виталий Петрович остается почтительно стоять.

«Три часа…» (Смеется.) Скажешь тоже… Бывало, в товарняке сутками на полу маешься, ладно бы темнота – зуб на зуб не попадает, и то ничего. Вышел на Божий свет и почапал куда глаза глядят. Мир не без добрых людей. С земли не прогонят. Большая.

Полукикин. А часто ты в товарняках ездил?