Глава 4

Укатанная тележная дорога, в этот час пустынная, пружинила под длинными ногами Смагина. Полупрозрачная пыль, завихряясь в крошечные буруны, поднималась за его подкованными сапогами. Задрав голову, Клёнка приложил козырёк ладони к бровям. На небе ни облачка. И так с самого утра. А после полудня солнце вообще словно сошло с ума – так пекло, что хоть бросай все дела и лезь охлаждаться в мелькающую за деревьями небольшую речушку Иню. Жаль, некогда, надо спрятать книги. Стерев со лба крупные капли пота, Смагин прибавил шагу. До спасительного леса, где в тени высоких сосен заманчиво разливалась прохлада, оставалось полверсты, когда впереди из-за деревьев показался княжеский разъезд – десяток дружинников в кольчужках, с мечами и топорами. За спиной у каждого выглядывала дужка лука.

Бежать было поздно. Заметив Смагина и о чём-то переговорив, они подхлестнули лошадей. Покрепче обхватив короб, Клёнка мысленно перекрестился: «Пронеси, мать-богородица, святая дева, – подумав, уточнил: – Ладушка, мать богов наших».

Дружинники уже подъезжали. Одёргивая коней, конные окружили щурявшегося на солнце Смагина. Дохнуло густым потом, конным и человеческим, крепкий запах нагретой кожи шибанул в ноздри. Он-то этот запах отличит от любого.

– Привет, Смагин, – его окликнул знакомый десятник – здоровый рубака с лихим русым усом. – Куда в такую жару собрался?

Сапожник заметил и ещё одного знакомца – добродушного крепыша с длинными волосами, подхваченными на лбу перевязью, ему Смагин делал сапоги в прошлом году. «Как же его зовут? – напряг память Клёнка. – Кажется, Никита». Тот, узнавая сапожника, приветливо кивнул. У Клёнки немного отлегло. «Может, и пронесёт. Главное, держать себя уверенно». Чуть улыбнувшись, Смагин приподнял короб:

– Вот, сапоги несу в слободу. Ваши ребята заказывали.

Десятник цепко взглядом словно взвесил короб:

– Никита, проверь.

Смагин обмер. В этот жаркий день ему вдруг перестало хватать воздуха. Бросило в пот, запылали щёки, и чтобы не показать дружинникам раскрасневшееся лицо, он наклонился над коробом, в этот момент жутко пожалев, что не захватил с собой готовые сапоги Кучи – было бы что показать. А так, похоже, всё. Приехал. Если его задержат и доставят в город, там быстро сообразят, откуда у него книги, и тогда или в холопы захомутают или голову под топор.

Медленным шагом подъехал гнедой Никиты. Конь невольно заслонил его от десятника, и Смагин чуть выдохнул. А ведь, кажись, могёт повезти. Ежели Никита смолчит». Дружинник не торопясь вытащил из-за пояса топор, и его длинная ручка приподняла кусок тряпки, прикрывавшей поклажу. Мгновение он рассматривал содержимое короба, затем опустил тряпку.

– Хорошие сапоги делает Клёнка. Кому-то ещё повезло, – громко сказал он, разворачивая коня.

Бойцы оживились, и Смагин понял, что эти мгновения для них тоже прошли в напряжении.

– Ну, паря, топай дальше, – десятник погладил коня по шее. – И больше нам не попадайся, – он хохотнул. – Шучу, не боись. Двигай, хлопцы. А то мы так домой до вечера не попадём.

Дружинники одновременно тронули лошадей, пыль взметнулась под копытами малыми облачками. Дождавшись, пока всадники удалятся на почтительное расстояние, Клёнка вздохнул всей грудью – пронесло. Оттирая капли пота со лба, повернул к лесу. Произошедшее надо было обдумать.

Почему Никита его не выдал, Смагин примерно догадывался – к книгам родноверов, несмотря на все поповские вопли о бесовщине, якобы упрятанной в них, большинство русичей относилось с уважением. И это уважение не смогли перебить ни князь с прихвостнями, ни горакские проповедники.

Книги стоили очень дорого, и тот, у кого они появлялись, будто бы поднимался в иерархии горожан на одну ступень. К владельцу книги заходили с гостинцами, чтобы вечерком послушать счастливца, обычно с удовольствием читавшего берестяные или кожаные страницы гостям. В книгах рассказывалось о былых временах, образами. А тех, кто такие встающие в воображении картины видел, считали любимцами богов. Смагин образы видел.

Клёнка, хоть и считался христианином, но принять все порядки, которые ему и его соседям по городу навязывали власти, не мог. «Взять, к примеру, вот эти книги, – рассуждал он, срывая травинку на лесной обочине и зажимая её зубами. – Ну, какая там может быть бесовщина? Испокон веку кто-то умел читать такие книги, а кто-то не умел.

Это как в сапожном деле, не все же могут себе сапоги точать. Что же из-за этого всю обувку перевести надо? Церковники не умеют видеть, вот и злятся, завидуют». – Выплюнув травинку, Клёнка оглянулся.

Толстые сосновые стволы поскрипывали, чуть покачиваясь на упругом ветру, где-то вдалеке перекликались кукушки. Комарики изредка присаживались на шею и голые руки Смагина, но как-то ненавязчиво, и он легко избавлялся от них, щёлкая кровопийцев ладошкой. Дорога после городской суеты и сидячей работы казалась лёгкой, и он сам не заметил, как впереди сквозь деревья проглянули крайние прясла слободских усадеб.

Слобода – небольшой пригород, где издавна селились ремесленники и аз-саки, которых всё чаще называли по-новому – казаки, и разные служивые люди. В своё время слобода первой встречала вражеские дозоры. Враги застревали в неожиданно горячей битве, а город, предупреждённый сигнальными кострами, успевал подготовиться к осаде.

Последние лет двадцать вороги в эти края не заглядывали, и слобода постепенно превратилась просто в небольшое село. Хотя караулы по-прежнему бдили на вышках, разведчики периодически выходили в ближние походы, постепенно превратившиеся в учебные. Давненько не слышали эти места у подножья великого Уральского камня звона скрещивающихся мечей и тугого спуска натянутой тетивы.

Усадьба Вавилы стояла на дальней окраине слободы. Пока Клёнка миновал широкие улочки, иногда здороваясь со знакомыми и незнакомыми слобожанами, навстречу ему раза три с гиканьем и свистом (куда родители смотрят?) пронеслись на полном скаку пяток мальчишек лет десяти на грозного вида скакунах, без сёдел. Клёнка незаметно качнул головой: «Ох уж эти казачата, хлебом не корми, дай поноситься сломя голову».

Вавилу Смагин увидел издалека. Невысокий, но необычайно широкий в кости. Лоб перетянут запотелым головотяжцем, обрамляющим густую белокурую шевелюру. Слегка прищуренные умные глаза, как обычно, серьёзны. В неизменном кожаном переднике, одетом на голую грудь, он отдыхал в тенёчке под рябинкой у кузни, раскрытую дверь слегка покачивал ветер. Из её горячей глубины доносилось шипение раскалённого металла, опускаемого в воду. Заметив Смагина с коробом, Вавила, улыбаясь, поднялся навстречу.

Смагин согнулся в полупоклоне.

– Клёнка, – обрадовался кузнец, раскрывая широкие объятья, – вот уж не ждал, какими судьбами занесло? Проходи в дом, сейчас Светозару кликну, пусть квасу принесёт.

– Благодарствую, Вавила, не откажусь.

Кузнец обернулся на кузню:

– Светозара, заканчивай там, гость к нам пожаловал.

Светозара, крепкая, под стать мужу, с двумя густыми длинными косами, прихваченными по бокам к поясу, появилась в проёме двери, отряхивая мокрые руки:

– А, Клёнка, рада видеть. Пожалуй в дом, – ответив на учтивый поклон, направилась по тропинке к дому.

– Вот, – рассказывал Вавила на коротком пути из кузни до крыльца – десяток саженей, – у меня вся семья в помощниках. Сына-пострела Светозара отпустила побегать с казачатами, а сама встала на его место мне помогать.

– Ну да, – оглянулась жена, – когда же ему ещё побегать как не сейчас, пока малец. Вырастет, уже и сам не захочет. А подержать пруты и я могу – невелика сложность.

Пропуская гостя, Вавила улыбнулся в усы.

Изба кузнеца – просторная и светлая – Клёнке понравилась давно, ещё когда они познакомились, лет пятнадцать назад. Вавила, молодой, но уже мастеровитый гой^[14], незадолго до этого прибыл из далекой задунайской Болгарии. О себе коротко рассказывал, что османы убили родителей и братьев, один он спасся. И так как больше его с тем краем ничего не связывало, кинув котомку за плечи, отправился на север к единоверцам. По дороге насмотрелся на гораков, огнём и мечом навязывавших новую веру. И потому искал места, куда попы ещё не добрались. Думал, здесь, в уральских предгорьях спокойно. Да только ошибся он – лет этак на пятьдесят. Именно тогда впервые гораки принесли сюда греческую веру.

«Ты, паря, оставайся у нас, – сказали тогда старики, выслушав его. – Гораки и у нас лютуют, но мы к ним приспособились – крест носим на шее, а в душе Род со Сварогом живут. Мастеровые люди нам нужны, так что не ищи лучшего, где хорошее есть. Дом всем миром сварганим, а работы у тебя будет немерено – рядом город, там и доспехи нужны, и подковы, и наконечники для стрел.

Так и прижился в слободе Вавила. Нацепил крест, чтобы дружинники княжеские в его сторону не косились, и стал себе кувалдой махать. Вскоре женился, а потом и сынок подоспел.

Оставив короб у порога, Клёнка перекрестился на красный угол с маленькой иконкой Матери-Богородицы на подставочке.

Хозяин усадил гостя в передний угол на лавку, сам опустился рядом. Светозара подала кувшин брусничного кваса, искрящаяся жидкость запенилась в плошках:

– Угощайся, Клёнка, квасок с ледника, самое то с дороги.

– Благодарствую, Света, достаток этому дому, – он опрокинул полную плошку и только поставил на стол, как хозяин налил опять:

– Пей, коли нравится. Пока мы тут с тобой погуторим, хозяйка нам сейчас обедать соорудит, – он оглянулся на улыбающуюся жену.

– Сейчас принесу. У нас как раз стерляжья уха к столу.

Проводив удалившуюся Светозару взглядом, Вавила повернулся к Смагину. Пододвинул к себе вторую кружку:

– Ну, что у вас там, в городе, нового?

Смагин с удовольствием глотнул ледяного кваску:

– Ничего хорошего. Сегодня попы книги жгли.

– Как жгли? – хрустнул кулаками Вавила. – Да кто ж им позволил?

– А кто им запретит, коли сам князь попов поддерживает? Собрали целую кучу – по всему городу несколько сроков собирали, и Никифор подпалил. Я вон только две, – он кивнул на короб у двери, – и успел от огня уберечь.

Тяжело поднявшись, Вавила достал из короба увесистые тома.

– «Сказание о походе Александра на Русь», – прочитав на обложке первой, поднёс к глазам вторую. – «Про Буса славного и великую землю его Русколань». Да-а-а, – он аккуратно положил книги на стол. – Как же у этих поганцев руки-то не отсохли, такое богатство да в костёр?

Клёнка поиграл желваками:

– Так они и у христиан поддержку растеряют. Нельзя у нас так. А князь не понимает. Ему что попы на уши нашепчут, то он и делать рад. Своего разума у человека, будто совсем нет.

– Что делать думаешь с книгами? В городе их оставлять нельзя. Раз уж они так за них взялись.

Клёнка кивнул:

– Я тоже так думаю. Потому тебе и принёс, ты уж посоветуй. Может, у себя оставишь?

Кузнец почесал подбородок:

– У меня нельзя, я на плохом счету у попов – в церковь не хожу. Могут и нагрянуть. Но куда деть я знаю. Есть у меня один знакомец, за хребтом у Горючего камня живёт, на бывшем Васильчиковом хуторе. К моему соседу шорнику Кузьме иногда ходит, первоклассную сыромять сдаёт. Так вот ему такие книги можно отдать смело – не пропадут.

– А почему на бывшем?

– Так сожгли его, ещё лет двадцать назад. Мне этот человек и рассказывал. Капище искали Белбога. Не слышал?

– Не слышал. Как-то мимо прошло. Я же всё с сапогами, иногда, что на соседней улице делается, не ведаю.

– Ну вот теперь ведаешь.

– Неужто из-за капища людей не пожалели?

– А кто людей жалеет, когда боги промеж собой разбираются?

Клёнка помрачнел.

– Негоже так. Люди-то причём?

– Это ты так думаешь, хоть и христианин, а другие считают, что староверов только огнём исправить можно, в смысле, сжечь. А капище они так и не отыскали тогда.

– Капище мне не жаль, а вот людей зачем порешили – не пойму.

– А потому и порешили, что веру отцов своих не предали.

Сапожник опёрся на скрипнувшие плахи стола:

– Не понимаю, что происходит. Мы же все внуки Даждьбожьи, чего поделить не можем? Христос учил, хорошим людям объединяться надо в борьбе со злом. А у нас все наоборот – русичи – почти родственники, а ненавидят друг друга, как чужие.

– Это хорошо, что ты это понимаешь, плохо, что высокие мужи наши до этой простой истины додуматься не могут.

Чуть покачивая крутыми бёдрами, вошла Светозара с чугунком ухи в руках. Вавила подтянул под закоптелое дно деревянную подставку. Замолчали. Клёнка потянул носом:

– Какой запах! У нас в городе уха так не пахнет.

Зардевшаяся Светозара зачерпнула полный половник:

– Скажешь, Клёнка, тоже. Уха – она везде уха.

– Неправда твоя. У вас на природе всё вкусней, чем в городе.

Женщина налила две полные глиняные тарелки. Вавила тем временем нарезал каравай, прижимая его к груди.

– А себе что не налила? – Вавила замер с занесённой ложкой. – Садись с нами.

Светозара стянула с плеча узорчатое полотенце:

– Нет, побегу. У меня там заготовки остывают – хочу глянуть, что получилось.

– Ну беги, раз такое дело, – кузнец усмехнулся, разворачиваясь к гостю. – Как дитё малое. Первые стрелы мне помогла сделать – вот и невтерпёж.

Махнув подолом, разукрашенным оберегами-коловратами, Светозара умчалась. Мужики глухо застучали деревянными ложками.

После обеда Клёнка собрался уходить. Вавила не удерживал гостя:

– За книги не переживай. Я как передам, тебе сообщу.