Районная больница скорой помощи была для Пал Палыча, увы, хорошо знакомым местом, но, слава богу, вовсе не по причине одолевавших его хворей. На свое здоровье Кузнецов пока еще не жаловался. Санитарок, медсестер, врачей, расположение отделений и хитросплетения бесчисленных и бесконечных больничных коридоров следователь знал по долгу службы. Тут он находил как потерпевших, так, иногда, и преступников. И очень часто именно отсюда начинала виться ниточка, потянув за которую, Пал Палычу удавалось распутать каверзные замыслы весьма изобретательных умов. Другими словами, тут он бывал часто.

Дежурная в справочном отделе, едва увидев следователя, поспешила выбраться ему навстречу из-за своей стеклянной стены и зачастила один вопрос за другим, и все они касались смерти Эрлана Асанова. До сотрудников на всех уровнях иерархии этой больницы, похоже, уже дошел слух, что ночью в морг привезли не обычный труп. Никакие приказы о строжайшем соблюдении секретности, хотя бы из уважения к покойному, но в первую очередь из государственно-административных соображений, не имели силы противостоять сарафанному радио.

– Милая Клавдия Васильевна, да вы, как я вижу, сами можете мне рассказать то, чего я и слышать не слышал об этом деле! – попытался отшутиться Пал Палыч. – Вы бы лучше помогли бы мне, чем расспрашивать о том, что лучше меня знаете.

– Все, что пожелаете, дорогой Пал Палыч! Только спросите. Если знаю – вмиг сообщу следствию!

– Мне бы знать, бывал ли у вас уважаемый покойный в последние… Нет, лучше за весь прошедший год. И к каким врачам обращался?

– Ну, дорогой мой Пал Палыч! Неужто вы считаете, что такой человек, как Асанов, пошел бы в наше заведение, более, чем скромное, за медицинским обслуживанием?! У таких людей свои, высокие мерки… Он сюда за всю свою службу ни разу даже по работе не заходил. Территория, поди, в его районе находится, а он носа не казал. Гордый был. Впрочем, что ему тут делать?! Земля уже распределена, так ему и интереса больше нет, руки-то погреть не на чем. Говорят, он взяточник был еще тот! Вы в курсе?

– Понятно, Клавдия Васильевна, о покойнике говорят либо хорошо, либо никак.

– Так не ругаю ж я его. Я просто передаю вам информацию.

– Из не проверенных источников, как я понимаю.

– А дыма без огня-то не бывает, знаете ли!

– Ну а про его здоровье ничего не дымили ваши непроверенные источники?

– Нет, не припомню…

– Ну вот! А кто же мне про его здоровье расскажет?! – совсем закручинился следователь.

Женщина из справочного окна, сочувствуя собеседнику, искренне огорчилась:

– Ну, даже не знаю… Дайте подумать, может, соображу что-то, Пал Палыч, дайте секунду…

– Ну, ничего, не переживайте, Клавдия Васильевна, моя работа такая – искать то, что сокрыто от глаз, – успокоил ее следователь. – Я докопаюсь. Но сначала мне надо навестить одного товарища. Позволите?

– О, милости просим, Пал Палыч! Вам все можно.

Вежливо избавившись от назойливого любопытства дежурной, Кузнецов, приветственно кивая налево и направо встречным врачам и медсестрам, направился на третий этаж, в хирургию.

Прилепского, начальника отделения, на месте не было. Дверь была закрыта на ключ, но надпись на двери говорила о том, что как раз сейчас у него должно быть приемное время. Зная, как часто врачам приходится бегать по кабинетам собственного учреждения, решая те или иные вопросы, следователь решил подождать и смиренно сел на хромированный стул рядом с дверью. О чем конкретно ему хотелось спросить доктора, он сейчас и сам толком не знал. Но надо ведь было начинать с чего-то. Главное – ввязаться в бой, говорил себе в таких случаях пожилой и опытный служитель порядка.

Леонид Жданович Прилепский влетел в коридор спустя двадцать минут с видом человека, озабоченного важным делом. Кузнецов осознал, что успел задремать за то время, пока его не было – сказывалась бессонная ночь.

– Чем могу служить, уважаемый Пал Палыч? – поинтересовался Прилепский, когда следователь закрыл за собой дверь его кабинета. – Присаживайтесь, прошу вас. Я внимательно слушаю.

Кузнецов знал, что Прилепский не искренен. Никак у них не складывалась дружба. В отличие от других врачей и заведующих отделениями всех медицинских учреждений района, этот хирург как будто имел свою тайную профессиональную жизнь, деталями которой не хотел делиться с блюстителем закона. Следователь чувствовал это всеми фибрами своей души, но ничего изменить не мог. Поэтому-то он никогда до конца не верил Прилепскому. Но они всегда вели разговор в благодушном тоне, как будто ни одна сторона не имела даже маленького камешка за пазухой.

Хирург был гораздо младше следователя, из-за чего Пал Палыч позволял себе держаться в слегка отеческой манере. Врач вежливо позволял это, но не поощрял.

– Леня, я к тебе по делу.

– Слава богу! Я рад за ваше здоровье, Пал Палыч. Наверное, я даже догадываюсь, по какому.

– Еще бы ты не догадался! Все учреждение с самых низов зудит об этом! Да, я из-за вчерашнего приключения.

– Но что я могу для вас сделать? Я, честно говоря, даже удивлен тому, что вы пожаловали ко мне.

– Возможно, что не много сможешь сделать. Но всему, что сможешь, я буду рад. Поможет любая информация.

– Боюсь, я вряд ли смогу вас порадовать информацией…

– Я знаю, – перебил, может быть, слегка чересчур раздраженный упорным сопротивлением собеседника Кузнецов, – что ты консультируешь в частной клинике, которую посещают все наши административные акулы. Расскажи мне о здоровье Асанова. Какие у него были проблемы?

– Но, Пал Палыч, вы же знаете, что есть такое понятие, как врачебная тайна.

– Да брось, Леня! Какая врачебная тайна?! Кому ты теперь можешь нанести вред ее раскрытием? Репутации покойника? Ему уже все равно. А вот закону не все равно.

– А какое дело закону до того, чем он болел?

– А такое, что вскрытие показало в трупе остатки кетамина.

– Довольно безобидное вещество, если вы не в курсе.

– Еще скажи: если не злоупотреблять…

– Нет, не скажу, но скажу, что он не вызывает физического привыкания. То есть не разрушает организм, насколько может не разрушать организм любое вещество, которое мы принимаем сверх потребности в нем нашего тела. Это относится к любым лекарствам. Кетамин, кстати, в некоторых странах используют в терапевтических целях, и он помогает жить еще долго и счастливо многим обреченным на смерть. Например, практики последнего времени в Израиле…

– Леня! – снова перебил уставший и раздраженный следователь. – Прекрати надо мной издеваться. Лучше помоги!

– Вся проблема этого препарата, Пал Палыч, – лишь чуть-чуть сбился со своего курса Прилепский, – в психической зависимости, которая развивается при длительном приеме этого препарата. К хорошему человек привыкает быстро, а отказываться не желает. Даже простая сигарета вызывает привыкание к наличию содержащихся в ней веществ, и потому постоянно требуется их восполнение. А кетамин нет – этого не требует. До сих пор зафиксировано, я повторяю, только психическое привыкание к так называемым трипам, к блаженному и удивляющему состоянию, которое он дает. Человеку приятно сбрасывать с себя хоть на время проблемы этого мира.

– Безвольному, слабому человеку, хлюпику, не бойцу…

– Не буду спорить. Вы совершенно правы. Но люди – разные. Есть и такие, о которых вы сейчас высказались таким пренебрежительным тоном.

– Потому что я их действительно презираю.

– Ваше право. Но есть и такие, которые во время трипов запоминают состояние и позже учатся освобождать свое сознание от напряжения уже самостоятельно, без помощи препарата.

– Так, Леня, я все равно не занимаюсь проблемой его легализации, так что все выше сказанное – не ко мне.

– Я понимаю. И сожалею по каждому такому случаю. Многим нашим больным он был бы полезен, но он им недоступен. А чем еще я могу быть вам полезен? Я имею в виду, чем еще кроме того, что прочитал для вас маленькую лекцию о кетамине?

– За лекцию – отдельное спасибо, – разочарованно пробурчал Кузнецов.

– Ну а почему бы вам не запросить информацию у лечащего врача Асанова?

Доктор уже, по всему было видно, устал от разговора и думал, как бы сплавить Палыча куда подальше. Он даже встал и начал перебирать какие-то бумаги в шкафу, повернувшись к гостю спиной.

– Да потому, Леня, что я хочу совета, а не сухой информации. Я хочу услышать не столько резюме его медицинской карты, сколько какие-либо догадки, какие-то мысли вслух, наводящие на неожиданную, но ценную идею. Дело, понимаешь, такое, что зацепиться не за что. Нужна идея.

– Например? Поточнее. Я не очень понимаю, чего вы от меня хотите?

– Прилепский, послушай, ты человек молодой и в медицине много знаешь. По роду занятий ты имеешь дело со всякими препаратами, которые отключают сознание…

– Сходите лучше к анестезиологу. Я – хирург.

– Я знаю, кто ты, Прилепский. Поверь мне, я знаю больше, чем ты думаешь, что я знаю.

Это сообщение задело внимание врача, он оставил в покое свой шкаф и вернулся на прежнее место за столом напротив полицейского.

– Еще раз, Пал Палыч. Я не понимаю, что могу для вас сделать. Поставьте мне правильно задачу. Я постараюсь ее для вас решить. Обещаю.

– Ты что же, сознательно играешь со мной? Я уверен, что ты очень хорошо знаешь, что для того, чтобы правильно задать вопрос, надо иметь на него ответ. Ведь ты это знаешь, правда? По глазам вижу, что знаешь. Так вот, я не могу правильно поставить тебе вопрос, потому что еще только ищу ответ. Но я подозреваю, что нужно: начать с выяснения причины смерти. Почему он умер, и мог ли вообще этот кетамин его убить? Ничего другого в его организме не нашли, а ты – врач – говоришь, что кетамин безопасен. Так что же мне делать?! За какую идею зацепиться, чтобы ниточка начала разматываться?

Прилепский уставился на следователя и молча рассматривал, как тот усиленно чешет затылок, рассеянно глядя куда-то на стену. Наконец пожилой человек встрепенулся:

– Хорошо, скажи мне, уважаемый, вот что. Это ты точно должен знать, потому что вы используете кетамин для наркоза…

– Использовали! – перебил его хирург. – Теперь не используем. Точнее, используем лишь в весьма специальных случаях.

– Хорошо, пусть так, но это не меняет сути. Ты знаешь, как он действует. При каком заболевании большая доза этого вещества может вызвать смерть?

Леонид Жданович задумался, все так же глядя на следователя, потом, недовольно покрутив головой, сказал:

– Хорошо. Я попробую вам помочь. Расскажите как он умер? Как это выглядело?

– Вот это уже другой разговор! Ты решился обменять мою тайну следствия на свою врачебную. Это хорошо! Такая сделка меня устраивает.

– Это мой кабинет, господин Кузнецов, – вдруг зло отрезал Прилепский, – и я сам буду решать, что тут хорошо, а что – плохо. Если хотите по-другому, вызовите меня к себе повесткой.

– Не любишь ты меня, Леонид Жданович!

– Не люблю, уж как хотите это принимайте.

– Ну ладно. Не кипятись, давай продолжим. Если ты будешь так любезен, конечно…

Хирург согласно кивнул, и следователь обрисовал в подробностях картину, которая представилась ему прошлым вечером в мастерской Цилицкого.

– Все признаки эпилепсии, значит. Вот что я вам скажу, уважаемый Пал Палыч. Ищите того, кто накануне снабдил покойного той солидной дозой кетамина, которую вы в нем нашли.

– Ну, прости, только что ты сам меня убеждал в том, что кетамин не опасен. По крайней мере, его прием не летален.

– В общих случаях – так и есть. Но Асанов страдал эпилепсией. Он серьезно от нее лечился и в последнее время даже казалось, что ее победил. Однако есть одно «но». Как лекарственный препарат кетамин предназначен прежде всего для выведения людей из депрессии. В этом смысле он – уникальное средство. И он влияет на моторные функции, потому что действует возбуждающе на нервные центры. Но у Асанова не было депрессии. Ему не надо было пить кетамин. Ему нужно было бы принимать успокоительные. Мы, врачи, знаете ли, многое видим по человеку, даже если его проблемы не из нашей профессиональной парафин.

– Я понимаю, – внимательно слушая, кивал Пал Палыч.

– Так вот, людям с эпилепсией кетамин противопоказан. Я, кстати, об эпилепсии Асанова знаю потому, что полгода назад имел честь делать небольшую операцию уважаемому покойному Эрлану. Операция не имеет отношения к делу, он тайно пришел к нам в отделение, потому что в той клинике я его консультировал, но вылечить мог только тут, на этих аппаратах.

– Я понимаю… Значит, вы думаете, что его спровоцировали на эпилептический приступ, чтобы затем воспользоваться этой ситуацией для убийства?

– Я, считайте, уверен. Расскажите мне, сделайте одолжение, если я окажусь не прав.

– Но кетамин же вводят внутривенно, разве не так?

– Но вы же не нашли следов от уколов! И нашли при этом в теле покойного кетамин. Значит, ответ на ваш вопрос: нет, не так. Точнее, преимущественно так и есть, его вводят внутривенно, но возможен, будьте уверены, вариант таблетки. И такую таблетку запросто можно перепутать с какой-то другой таблеткой. Более того, кетамин можно принимать и в порошке – перорально или в нос, как кокаин.

– То есть его могли обмануть и подсунуть смертоносный препарат вместо привычного лекарства или же другого, не опасного для него наркотика?

– Думаю, что именно так и было. Но теперь, уж простите меня, мне действительно надо работать. Как говорится, пациенты ждут.

Пал Палыч молча поднялся, пожал врачу руку, кивнул в знак признательности и вышел.

Пройдя пару метров по коридору, он сел на хромированный стул, стоящий около кабинетной двери, и, облокотившись локтями на колени, задумался.

Получается, что это все же убийство. Гребаное, наглое, вызывающее убийство. «Ну на кой черт оно мне на закате карьеры? – рассуждал про себя Кузнецов. – Все равно, кроме пенсии, никаких новых почестей и служебных продвижений мне не светит, лишь только хлопоты и повышенное внимание со стороны начальства. Да, не дай Бог, еще и прессы. Со стороны всех: и своих и не своих».

* * *

Звонок телефона сбил с ритма и рассеял те сладкие ощущения, что росли в нем и сулили скоро взорваться на пике своей кульминации очень мощным эмоциональным разрядом. Телефон звякнул только два раза и тут же замолк, но этого было достаточно, чтобы разрушить все.

Виктор, притормозив, усилием воли выгнал из головы мысли, не подходящие к ситуации, и, вроде, дело начало налаживаться, но тут прожужжал сигнал эсэмэски. Мужчина, учитывая сложное текущее положение его дел, не смог снова проигнорировать эти настырные попытки вторгнуться в его блаженство и, обмякнув, рухнул на Люсю. Он был сражен, и результатом поражения была полная потеря эрекции. Она полностью, без остатка, полетела ко всем чертям. Люся, естественно, разочарованно фыркнула. Виктор потянулся к телефону.

«Вот почему так: когда кого-то ненавидишь, – с досадой подумал он, прочитав имя той, которая звонила и прислала сообщение, – то именно этот человек и становится причиной всех вообразимых и невообразимых неприятностей?!»

Но додумать ответ на этот риторический вопрос Цилицкий не смог, потому что другая мысль, как девятый вал, смыла все предыдущие и заполнила его сознание без остатка. Надо было очень быстро придумать, что прямо сейчас сказать Люсеньке, чтобы та тут же ушла, но, уходя, не задавала бы сложных вопросов, типа, кто тебе звонил и что тебе написали? Он же не мог ответить ей, что с минуты на минуту приедет любовница, точнее, мамка-любовница, которая обеспечивает его беззаботное существование и выгрызает при этом душу. Честный ответ никак не подходил, потому что Виктор надеялся провести в будущем еще не одну ночь с этой милой, доброй и искренней девушкой.

– Витя, что случилось? Что тебе написали? Кто это звонил?

«Началось!» – мысленно поздравил сам себя Виктор и, как бы разочарованный от того, что приходится сворачиваться, скатился с Люси на простыню.

И тут спасительная идея, простая, как дважды два, озарила его сознание. Мужчина бодро чмокнул девушку в щеку и радостно сообщил:

– Мурка, мне бесконечно печально от того, что эта ночь закончилась. Мы повторим ее в самое ближайшее время, обещай мне, но сейчас у меня момент профессионального триумфа. Наверное, это ты, мой ангел, его принесла. Признавайся!

Он игриво чуть-чуть потряс девушку за плечи, будто пытался извлечь из нее правду о ее светлой миссии в его судьбе, и тут же спешно поднялся. Обойдя постель, он взял Люсину одежду и бросил к ней на кровать, чтобы девушка поняла, что ей пора одеваться и, значит, уходить.

– Что случилось? – неуверенно перебирая свои вещи, снова спросила подружка.

– Милая, тебе надо уходить, и, увы, довольно быстро. Сюда едет хозяин галереи, где я выставляюсь. Едет он с очень богатым европейским покупателем. Надо заключить сделку.

– Почему мне нельзя быть? Это же даже придаст тебе значительности. Это же стильно. Я в кино видела, что девушка художника всегда рядом с гением. Тем более, что я сильно младше тебя. Это придаст тебе еще и шарма. Раз у тебя такая молодая подружка, значит, ты – не зануда.

– Не так вдруг, дорогая. Для начала мне надо будет сводить тебя на несколько моих вернисажей, представить публично, так сказать, в мягкой форме.

«Почему бы и нет? – прикинул Цилицкий. – В конце концов, от Веры пора уже отделываться, по крайней мере, она должна постепенно привыкать к тому, что у меня жизнь продолжается!»

Неохотно одеваясь, Люся обиженно пыхтела.

– Скорее, пожалуйста, скорее, – поторопил ее Виктор, – мне еще надо принять ванну до их приезда, чтобы не пахнуть сексом так откровенно. И надо немного прибрать тут. Особенно вон те красоты на столе.

– А когда у нас будет первое публичное явление?

– На следующей неделе.

– А почему сейчас не ты к ним едешь? Почему встреча не в галерее и не в мастерской, а у тебя дома? – не отставала с расспросами подружка.

Одевалась она при этом, правда, уже довольно шустро, и только эта ее очевидная поспешность удерживала Виктора от взрыва бешеного протеста против ее болтовни.

«Ну почему женщины всегда пытаются найти подвох?! – зудели у него в голове вопросы, на которые он уже давно не надеялся найти ответы. – Почему они не могут действовать просто: им сказали, как поступить, так они и поступили?! Зачем все эти бесконечные попытки понять суть происходящего?!»

А между тем время шло, грозовая туча надвигалась, становясь в его представлении все больше и чернее.

– Милая, я не знаю почему! Они мне не объяснили, а я, как ты видела, не имел возможности спросить. Одевайся, пожалуйста, быстрее. Возможно, они просто были в таком месте, из которого проще приехать сюда, чем в галерею. Или коллекционер интересуется тем, как живут русские гении искусства…

– И твой агент не стесняется показать ему такие условия? – хмыкнула Люся, уже причесывая волосы.

Виктор нежно обнял ее сзади за плечи, тихонько подталкивая к выходу, и поцеловал в висок.

– Знаешь, мурка, а в этом как раз есть некоторый смысл. Любой человек теряется в непривычных, кардинально новых для него условиях и перестает привычно рубить мир по своим меркам. Тут-то его можно незаметно для него самого нагнуть в нужную тебе сторону. А такое жилье, как мое, для любого богатея – терра инкогнита! Ты уже готова, моя хорошая? Давай, я тебя провожу, там темно.

Собираясь выйти из комнаты, Виктор сунул ступни в тапки и зажал в руке мобильник.

– Вдруг позвонят. Нельзя пропустить, – не очень убедительно объяснил он.

– Ты же голый! – Люся, смеясь, кивнула в сторону его мужской радости.