Цитаты из книги «Люди августа»

Что мне теперь делать, куда пойти исповедаться, как понять свою вину? Есть ли она, эта вина, или все было предопределено, и в этом смысле я не виновен, я просто звено в роковой цепи, которому назначено быть звеном?

Слепое прошлое управляет слепым настоящим. Я думал, что мы — дети слепых; а мы слепые дети слепых.

Он вырос среди лагерной системы и, чтобы не повторить судьбу отца, спрятался от нее внутри самой системы. Сбежал из степи, из пустыни в лес, схоронился в лесу. Сын ссыльного, погибшего от пули вохровцев, — стал вохрой. И отец отомстил ему, моими руками отомстил, достал с того света!

им еще предстояло взрослеть, жить, стареть, рожать детей — и невольно тянуть роковую нить давнего ужаса, предопределяющую будущее…

Пожарный двор, пожарный двор из бабушкиного рассказа, куда прикатили с главной станции вагон мертвецов и выкладывали трупы на землю, — вот что увиделось мне. Словно он был один на все времена, этот двор, словно я мог увидеть сейчас в вагоне-рефрижераторе зарубленных призывников-красноармейцев, покойников 1921 года. Бабушкин давний страх — искать своих в вагоне мертвецов, который вечно прицеплен к поезду русской истории, разбирать в окровавленных лицах родное. Я думал, что он никогда больше не повторится; а другие, неизвестные мне, женщины входили в этот двор, в этот вагон, как входила она семьдесят пять лет назад в пожарный двор городка, окруженного антоновцами.

На территорию госпиталя уходили железнодорожные пути; я сперва удивился — зачем? — а потом представил, на войну какого масштаба был рассчитан этот окружной госпиталь, в каких количествах предполагалось поступление раненых; какими виделись будущие сражения генералам шестидесятых и семидесятых, какие потери они закладывали в свои стратегии и доктрины.

И прежде, чем дома перестали быть домами, домашнее добро превратилось в кочевой скарб беженцев, прежде чем одни вещи погибли, а другие пошли по рукам и люди снялись с мест, сама земля приготовила почву для всего этого, превратившись из земли родящей в землю поглощающую, в тягучую жижу.

И было странное ощущение, что мы разрушили нечто, о чем не имели понятия; жуткое, нераздельное существование, где все смешалось в одно: псы, люди, мужчина, женщина, плоть и пища, тело и место, сон и явь. Однако и внутри этого месива было возможно чувство, такое же бесформенное, слипшееся, соединившее в себе и преданность, и ненависть, и любовь, и страх;

я только успел подумать, что все войны неслучайно начинаются на рассвете — тот, кто нападает, чувствует себя юным и бессмертным, действующим на опережение времени

Смеркалось, была осень; в такие вечера особенно остро чувствуешь, что никто не ждет тебя дома