– Может, совсем ему плохо было? – предположила самое простое Любка.

– Ну… было плохо, – согласилась Римма. – Сидел никакой. Но понимал же все! Видел, что собираемся. Я позвала его отдельно…

– Может, слишком резко позвала? – улыбнулась Любка.

Она знала характер Риммы, и сходу угадала причину.

Одну из причин. Потому что Римма, хоть и брала ее в расчет, вовсе не полагала, что эта причина главная.

– Да нет, – ответила Римма. – Как обычно.

– Ясно! – воскликнула Любка. – А он мутный. Вот и обиделся.

– Но не до такой же степени! – возразила Римма.

– Ну да, – согласилась Любка. – Чтоб на соль не пошел? Наверное, очень сильно обиделся.

И она снова улыбнулась.

– Что это все улыбаешься? – подозрительно посмотрела на нее Римма.

Людка снова махнула рукой.

– Не обращай внимания. Тебе рада.

Она приобняла Римму за плечи.

– Да брось ты, подруга! Не бери в голову. Все они дураки одинаковые. Отойдет – первым прибежит.

Римма тоже так думала. Хотела думать. Так думать было правильно. Это лучше, чем накручивать себя.

– Ты же знаешь, они как нарежутся – все герои, а потом на коленях ползают.

Любка передернулась, вспомнив о своем.

– Звонил? – спросила Римма.

– Звонил, – вздохнула Любка.

– Что хочет?

– Чтоб заявление забрала.

– А ты?

– Не дождешься, говорю.

– Молодец! – кивнула Римма. – Не вздумай ему уступить. Сколько раз он обещал? А толку.

– Да, – затуманившись, ответила Любка.

Она немного помолчала, перебирая фантики на столе.

– Он хочет дом отстроить, – сказала она.

– Что? – изумилась Римма. – Дом?

– Ну да, – кивнула Любка. – там же фундамент весь целый. И задняя стенка осталась. И полный сарай всяких материалов – сарай же не сгорел.

Римма вытаращила глаза.

– Да он знает, сколько денег надо – дом отстроить?

– Он говорит, кредит возьмет. Узнавал в банке, ему дадут. Только небольшой, занимать по знакомым придется… Он все посчитал. Говорит, ради меня все сделает. Только чтоб я вернулась.

– И что? – от изумления Римма забыла про свое горе. – Ты веришь ему?

Любка замялась, опустила голову, замолчала.

– Не знаю… Он так просит.

– Люба! – воскликнула потрясенная Римма. – После того, что он сделал, я бы с ним вообще не разговаривала. Сколько ты от него вытерпела! И опять ему веришь?

– Да не верю я! – взмолилась Любка. – Но он так просит… И не пьет уже три месяца.

– И что? Три месяца – срок? Он и раньше бросал. На полгода хватало – максимум.

– Я тоже ему так говорю.

Любка посмотрела Римме в глаза. В глазах – детская растерянность и мольба.

– Люба! – сказала твердо Римма. – Не вздумай ему уступить. Это лишь бы тебя вернуть. Потом все по новой пойдет. Опять будешь голосить. Оно тебе надо?

– Не надо, – эхом отозвалась Любка. – Но если бы ты слышала, как он говорит… Говорит и плачет. Я никогда его таким не видела.

– Не видела? Ты что, встречалась с ним?

Любка спохватилась, но было поздно. Она покраснела.

– Да… Виделись… Недолго.

Римма так разозлилась – чуть кулаком не стукнула.

– Ты же мне клялась, что если когда и увидишь его, так только в суде!

– Да… – мялась Любка, мучаясь под свирепым взглядом Риммы. – Но он так просил…

– Да они все просят! – взорвалась Римма. – Когда им надо. А потом плюют в морду и делают, что хотят.

Любка со страхом покосилась на нее.

– Ты домой не пойдешь?

– Пойду! – выкрикнула Римма.

Она вдруг поняла, что Любка боится ее.

Ну и пусть боится. Дура. Поверила этому идиоту. Дом он построит. Как бы не так. Небось, уже задумал что-то пакостное. Как все они задумывают.

– Но ты зря так, Римма, – робко сказала Любка. – Он и вправду изменился. Если бы ты его послушала…

– Не хочу я его слушать, – отрезала Римма. – Не верю я твоему Вовчику, и тебе верить не советую. Он тебе голову дурит, а ты уши развесила.

– Да не верю я… – пробормотала Любка.

Римме на миг стало ее жалко. Чего накинулась? Бедная девка мучается, а она – кричать. Все Валера виноват! Довел до чего гад. Лучшую подругу чуть не растерзала. Хотя – и подругу надо поучить. Уж больно слаба на уговоры. Только пошепчут на ушко – и поплыла вся. Делай с ней, что хочешь. А потом – крики и слезы.

– И не верь, – гоня жалость, сурово приказала Римма. – Если ты его снова простишь, я на тебя обижусь. И помогать не буду. Слышишь?

– Слышу, – отозвалась Любка.

– Держись твердо. Решила бросить – бросай.

Римма улыбнулась, погладила Любку по голове.

– Да ты таких Вовчиков сто найдешь! На чёрта тебе этот алкаш?

Любка глянула Римме в глаза – отстраненно.

– Там скользко, – сказала она. – Иди осторожно.

– Я знаю, – ответила Римма. – Я всегда осторожна.

Расстались хорошо. Прошлись еще по Михалычу: тоже, старый козел, хорош. Как так, лезет со своими лапами, ласковый – оторви да брось. А как до дела доходит, начинает из себя инвалида строить, про болячки свои ныть. Хорошо хоть соли успел наколоть, прежде чем удрать. А мог бы и раньше психануть. Коз-зел.

Любке еще предстояло на соли убиваться. Но у нее хоть операторы – мужики нормальные. Оба с понятием и не задохлики какие. Хотя и Любке хватит. До ночи провозятся.

– Там два ведра почти полных, – наказывала Римма, одеваясь. – Фильтр не сработался, но ты посмотри…

– Ага, – кивала Любка, – хорошо.

И посматривала на Римму нетерпеливо.

Римме показалось, что та рада была, наконец, ее выпроводить. Ну, понятно. Получила за Вовчика, вот и дуется. А как ты думала? Молчать буду? После того, как ты сто раз тут ревела, жаловалась и клялась мне: никогда-никогда? Если ты забыла, то я помню. И тебе, дуре, не дам забыть. Потом же еще и благодарить будешь.

В норковой шубе, в норковой же круглой шапке, в дорогих замшевых сапогах Римма смотрелась очень внушительно. Любка, несмотря что подруга, взирала с завистью. Другие пережить не могли. А Римма себя не стесняла. Она получала тут чепуху, даже не снимала с карточки. Зато получал муж – и в этом была ее сила.

– Валеру не будешь ждать? – спросила с улыбкой Любка.

Знала, что не будет, но улыбкой давала понять, что ничего страшного не произошло, перемелется.

Римма нахмурилась в ответ – не тянуло ее улыбаться. И из-за Валеры, и Любка неожиданно расстроила со своим Вовчиком. Как предала, что ли. Еще одна.

– Сам дорогу знает, – сухо ответила она.

Любка кивнула.

– Ну да.

Римма хотела выйти через заднюю дверь, ту, что была возле кабинета начальника. Но решила выходить через переднюю – пусть видит. Спустилась вниз, прошла мимо дежурки – и вдоль котлов устремилась к двери. Знала, что Костик увидит ее и доложит Валере. Она не ждала, что Валера побежит следом. Не в его привычках. Но пусть знает, что она уходит, не дожидаясь его. Это четкое послание, и он прочтет его верно.

И сделает выводы.

Пусть только не сделает!

Открыв дверь и пропищав напоследок зуммером, Римма вышла в ночь.

Одна.

Редко ей приходилось возвращаться с работы одной. По пальцам можно пересчитать. А вот так, зимой, ночью – никогда. Но просить же не будешь: проводи. Какое! Это после случившегося? Щас.

И Римма смело двинулась вперед.

Через территорию комбината пробиралась медленно. Под ногами мерзлые бугры, обломки кирпичей, снежные заносы, огрызки льда, растертые машинами. Дорога называется! Пока до проходной доберешься – от сапог одни махры останутся. Освещение скудное, приходилось подсвечивать себе фонариком. Здесь все с фонариками ходили, привыкли.

Пройдя через проходную, пошла быстрее. Думала, по асфальту, но по асфальту – лишние полкилометра. И ветер в лицо – вот что остановило. Пошла, как ходили обычно: напрямую, через деревню.

И быстро раскаялась.

Идти через деревню было откровенно страшно. Римма даже не ожидала, что ей будет так не по себе. Громадная фигура Валеры, вечно бредущая следом за ней, настолько внушила ей мысль о безопасности дороги, что она как-то этой дороги и не замечала.

Теперь же шла и боялась, как маленькая девочка.

Боялась всего.

Переулков. Узких, черных, как норы, откуда мог вывалиться, кто угодно.

Кустов. Они шевелились под ветром. И казалось, что кто-то таится в них, и лезет навстречу, раздвигая сучья нетерпеливыми, крючковатыми пальцами.

Машин. Редких, но оттого еще более опасных. А что они ездят по ночи, когда все нормальные люди давно дома сидят? Ясно, кто ездит…

Собак. Те хрипло лаяли на нее из-за заборов, передавая друг другу по цепочке. А что, если выскочит которая? И шубу порвет, и все другое. Ужас!

И когда впереди вдруг показались два шатающихся собачьих силуэта, Римма застыла на месте. Все. Конец.

Собаки шли прямо на нее, опуская головы то выше, то ниже – будто подкрадываясь к добыче. Это были, скорее всего, обычные деревенские барбосы, но в этой ночи, в безлюдье и зловещем завывании ветра они показались Римме настоящими людоедами – чистые звери.

Она остановилась. Они неуклонно, беззвучно приближались, то низко припадая к земле, то резко вскидывая головы, вырастая до устрашающих размеров. От темноты оба казались черными, как смоль, и от этого еще более звероподобными.

Цепенея от страха, Римма оглянулась.

Никого.

Тогда она направила на них фонарик – прямо в морды. Может, отпугнет?

Фонарик высветил глаза, блеснувшие ртутной зеленью, узловатые лапы – но никак не остановил их приближение.

И Римма, оледенев от ужаса, использовала свое самое грозное оружие, о котором она в страхе совсем позабыла. Но страх же ей о нем и напомнил.

– Пошли вон! – вдруг гаркнула она, когда первый пес, забирая вправо, намеревался пробежать между ней и забором или заскочить в тыл, как ей показалось.

Крик был такой силы, что собаки рванули в разные стороны, и одна даже взвизгнула, – несчастная.

Путь был свободен.

Одержав столь легкую победу и чувствуя небольшие угрызения совести – напугала бедных псин, а они, поди, голодные, замерзли совсем, – Римма дальше уже пошла спокойнее.

Но шла и проклинала Валеру.

Все по его вине! Идет тут одна, мучается. Пьяницы, бандиты со всех сторон. Темень. Собаки вот лезут… Едва шубу не порвали. Бросил ее. А ей отбивайся. Вон, ноги еще трясутся. Ему что, он такой бугай, топает себе и топает, кто на него полезет, он сам кого хочешь напугает, а она иди и бойся, кто его знает, кто еще в этой темноте встретится. Бессовестный! На соли бросил, здесь бросил, скот, только просить умеет, а вот как с ней поступает…

Пройдя почти всю деревню – пролетев, – Римма увидела радугу огней над железнодорожной станцией и успокоилась. Пошла уже медленнее, легче. Посматривала на дома за заборами, темные, в земле плотно осевшие, на светящиеся в них окна, желтые, голубые, розовые, на голые деревья в садах, будто обнявшиеся скрюченными ветками, чтобы согреться, и думала, постоянно думала.