Приделали! Мгновенно пришел ответ. Это уже кто-то из своих постарался. Давно на них смотрят, завидуют. Так завидуют – воздух плавится. И кто-то все-таки приделал, не выдержал их дружбы.

«Кто?» – серьезно подумала Римма.

Да кто угодно! И Светка Трофимова, главная ее врагиня, и Жанка, подружка ее, и даже из мужиков кто-нибудь. Вон хоть бы и Павел. Натуральный ведьмак. Иной раз так посмотрит – жуть. Или хоть Зоя, пискуха эта. Без мужика давно живет, иззавидовалась вся. Ее-то болен весь, толку нету, да и старый уже. Или кто-то из соседок по дому, там на ее семью завидуют, на достаток, на детей толковых…

На любого можно думать. Кто хочешь сглазить мог. Все завидуют, все пережить не могут, все горя хотят. Не себе радости, а другому горя. Такие люди.

А если так, тогда понятно.

Римма вздохнула, расправила плечи.

Ладно, с этим разберемся. Сглазили или нет – пока неясно. Дело такое – недоказуемое. Пока за руку не словишь, не узнаешь. А кого ловить? А если все завидуют и злого желают? Ото всех не отобьешься.

Но одно она поняла: Валера на нее обиделся. За слова ли эти резкие, за что-либо другое, но обиделся.

Она подождала еще немного, выглядывая краем глаза из-за фильтра. Может, пойдет следом? Поймет, что свое она получила, и смилостивится?

Римме не хотелось ссоры. Ругались они часто, но это мгновенно уходило. Слово, два, короткая вспышка с ее стороны, как правило, – и прошло. Так даже интересней. Оживляло чувства.

Но тяжелые ссоры Римма не любила. Были у них и такие в их общей биографии. Неделю как-то не разговаривали – она еле выдержала. Валере-то что. Он в запой ушел и недели той не заметил. А она непросто ее пережила. До сих пор осадок не рассосался, висел возле сердца тянущим грузиком.

И вот что-то похожее назревало.

Римма еще немного подождала.

Не шел. И не пойдет, понятно. Забастовал.

Плохо. Со всех сторон плохо. И возвращаться без него, как побитой собаке. И работу делать – без него еще скрести и скрести. И домой потом одной тащиться.

Плохо.

Но снова просить не пойдешь. Да и надежда оставалась, что сейчас подтянется. Все-таки Римма в себя верила, в свою власть над ним и в его, как бы это сказать, рабочую совесть. Чтоб он взял и совсем не пришел? Даже после того, как она на него наорала?

Ну, нет. Такого не было и быть не может. Как бы там всякие завидущие не старались, до такого не дойдет.

Успокоившись – насколько могла, – Римма отправилась в сарай. Голову держала твердо. Но волнение, засевшее внутри, ее угнетало: трудно было себя обманывать.

Поплакать бы…

Нельзя. Только начни – не остановишься.

А тут еще этот мороз с ветром! Едва вышла из котельной – колючей плетью хлестнуло лицо, рвануло за плечи, завернуло вниз голову. В горло до самых легких проник ледяной холод, перебил дыхание, изумил.

Жуть!

Согнувшись, Римма побежала к сараю, подгоняемая ветром, как рассерженным отцом.

Забежала, спряталась за стену, выдохнула. Мороз в сарае был такой же, но хоть от ветра укрытие.

Все нутро этот ветер выдувает, хоть как одевайся!

Михалыч стоял на прежнем месте, сверху смотрел на нее вопросительно. У подножия соляной кучи – вал из наколотой им соли. Все-таки, работник он был отменный и на годы зря жаловался.

В дальнем углу мучился со своей киркой Костик. Он обернулся на Римму, но спрашивать, понятно, ничего не стал. Только лицо выдавало жадное: ну, ну?

Спросил Михалыч. Даже минуты не выждав.

– Так что, не придет Валера?

– Откуда я знаю, придет он или не придет! – закричала Римма, давая волю накопившемуся. – Сходи, сам у него спроси. Если у человека заскок, я не виновата.

Михалыч свел брови.

– Он вообще не пойдет?

– Не знаю, – огрызнулась Римма.

Она взяла лопату и принялась скрести соль. Весь вид ее показывал: катитесь вы все подальше. Мне надо работу делать, а не вашими глупостями заниматься.

– Так-то у меня свои дела есть, – сказал Михалыч, сбитый с толку ее поведением.

Римма молчала, ожесточенно скребя соль. Силы от злости накопилось – проскребла бы эти завалы насквозь.

Михалыч переглянулся с Костиком, взялся за лом.

– Еще полчаса – и все, – объявил он. – Если Валера не явится, я не виноват.

Римма снова не ответила. Противно было. Ставят ей тут ультиматумы. Как будто она крайняя. А если подумать, эта общее дело, потому что работу котлов они все должны обеспечивать. А выходит, что она одна бегает, упрашивает, старается. Козлы!

Тут Римма вспомнила, что не посмотрела уровень воды в деаэраторе. Привыкла, что Валера смотрит, пока она другим занимается, – или спит, если ночью.

Но решила, что за деаэратором он все равно следит – по привычке. Выйдет из дежурки, один глаз на котел, другой – на деаэратор. Это он не прозевает. Если что, сам воду на фильтре отрегулирует, операция нехитрая.

Михалыч, озадаченный ее молчанием, принялся дальше колоть соль. И ждал. По виду заметно было: ждал. Думал, она снова хитрить начнет. Раз Валера не пошел, будет его обхаживать, чтобы задержался подольше, наколол соли побольше.

А он уж тут покочевряжится, отведет душу.

«Фига! – яростно подумала Римма. – Без вас справлюсь. Идите все отсюда вон! Привыкли цену себе набивать. А всей цены – сила в руках дурная. А в голове – пусто, у любой бабы, самой завалящей, в сто раз больше. Одно только знают: выпендриваться и врать».

Она глянула на Михалыча. Вон стоит, повелитель тисков и гаек. Сердцеед великий. А бабы крутят им всю жизнь, как хотят. Старый уже, а бежит на работу, как молодой, потому что жена гонит. Он бы давно у телевизора пузо належивал, да кто ему даст? Он думает, он сам себе начальник, а на самом деле – бабы.

И всегда так было и будет. И что он ей грозит, что уйдет? Иди давай, кто тебя держит? Только потом не подлизывайся, и грабалки свои не тяни. Щупай своих старух, это тебе само по возрасту, сивоусому.

Римма в душе ярилась, но опытным глазом оценить успела, что соли уже ведер с пять будет. Плюс те два, что в котельной… Почти восемь, норма. Михалыч, конечно, постарался. Но и Костик чего-то там натюкал, и она натерла. В Валериной помощи уже и нужды не было, сами управились.

А потому – можно было не сдерживаться.

Михалыч остановился и закурил. Сверху смотрел на Римму, ждал чего-то.

Чего?

Римма молча терла соль, уже спокойней. Работа почти сделана. Надо беречь силы.

В проеме между стеной и ширмой стояла темная полоса – день был на исходе. Еще начало пятого, но из сарая, освещенного, как солнцем, мощной лампой, ночью казалось все наружное пространство. Ветер выл и грыз углы, влетая в щели и шевеля ширму.

Изредка задняя стенка сарая вздрагивала, словно сарай хотел подпрыгнуть и улететь. Что-то трещало в отдалении и беспомощно звякало, а иногда ударяло глухим колокольным боем – бум-м!

– Я пойду, – сказал Михалыч.

В голосе – твердость. Готов к спору, к сопротивлению. И опять хочет последнее слово оставить за собой.

Дурачок.

– Иди, – отозвалась равнодушно Римма.

Хотя все-таки волновалась: хватит ли соли? На глаз почти достаточно, а начнешь собирать – ведра, а то и полутора не хватит. Бейся потом одной.

Но так надоело заискивать перед мужиками, подстраиваться под их настроение, что не хотела ни словом возражать. Хочешь идти – иди. Кто тебя держит?

– Там кой-чего доделать надо, – пояснил Михалыч, не дождавшись сопротивления.

– Ага, – как бы согласилась с ним Римма.

Он еще немного постоял и задом полез вниз. Было скользко, и Михалыч оступился на спуске, рванулся ногой вниз, раскорячился, как в нелепом танце, едва не упал.

Римма прыснула – он быстро обернулся к ней.

– Скажи Валере, что больше я за него работать не буду! – с перекошенным лицом выкрикнул он.

– Сам скажи, – огрызнулась Римма.

– И вообще, что за привычка: как что, так припахивать! – еще громче закричал Михалыч. – Что у меня, своей работы нет – чужую делать? Не мальчик, у меня все переломано, чтоб вы знали.

– Знаем, – басом отозвалась Римма.

– Знают они! – осатанел Михалыч. – Хрена я больше сюда пойду. Нос не покажу! Они отсиживаться будут, а за них тут паши.

– Ой, да иди уже, – сказала Римма.

– Пойду! – крикнул, но уже тише, Михалыч.

– Иди.

– Пойду.

Он вогнал острый конец лома в пол, приставил его к стене и быстро вышел. Лицо было злое, но и озадаченное – Римма заметила.

Не ожидал, что она так себя поведет. Независимо. Даже с вызовом. А как он думал? Расстилаться будет перед ним, за руки хватать, упрашивать? Не дождешься.

С улицы донеслись матерные выкрики. Должно быть, Михалыч споткнулся в потемках, и теперь отводил душу хоть на чем-нибудь.

Римма взглянула на Костика. Тот слабо улыбнулся.

– Замерз? – спросила Римма.

– Немного, – ответил Костик.

Было видно, что замерз. Кирку он еле таскал, от работы не грелся. А мороз жуть. Замерз, конечно. Нос весь белый, как голая кость из лица торчит. И плечики ежатся, собирая в узкую грудку остатки тепла.

Римме стало жалко его. Мальчишка совсем. Ровесник ее Сашки. Но Сашка – крепыш, а этот – чистый доходяга. Ему ли такая работа? Он, правда, столько и наработал… Но уже почти два часа на морозе, и кирку все же таскал.

Помощник.

И вот же, не бросил ее, в отличие от Валеры!

Ох, Валера…

– Иди, Костик, грейся, – сказала Римма.

Он ждал этого – смотрел с надеждой. Но все же спросил – страхуясь от будущих упреков:

– А не мало будет?

– Хватит, – ответила Римма. – Все соберу – еще и останется. Там еще в котельной два ведра.

Изображая сомнение во взоре, Костик, тем не менее, положил кирку. И подвинулся к выходу.

Все ее покидают.

– Может, помочь собрать? – с той же надеждой отказа спросил он.

Римму затошнило от его замусоленной хитрости, но она сдержалась.

– Сама соберу, – сказала она. – Иди.

Этот тон – тон приказа – Костик знал хорошо. Уже не упираясь, он виновато отвернулся и вышмыгнул из сарая. Как тень. Бесшумно и бесследно.

Пусть идет. Толку с него. Только мешать будет.

И еще Римма рассчитывала: Валера увидит Костика, узнает, что Михалыч ушел и поймет, что она совсем одна тут осталась. И, возможно, все-таки придет. Она не могла поверить, чтобы он ее бросил. Не могла и все. Хоть какие объяснения находила, но в то, что он не придет, совсем не придет, не заглянет даже, не верила.

И потому отправила Костика. Как вроде послание Валере. Посмотри и подумай. И если ты еще что-нибудь соображаешь, срочно приходи!

Римма готова была простить. И даже настроиться так, чтобы в дальнейшем не поминать этого. Ну, с похмелья был, не в первый раз, голова тяжелая, сам тяжелый, не хотел никуда идти и не мог – ладно. Тем более ломом махать. Это, и правда, трудно.

Но Костик-то доложит, что соли нарубили в достатке. И нужно ее лишь собрать и перетаскать в котельную. Плевая работа, только проветриться. И Валера должен подойти. Хоть в этом помочь.

А главное, показать, что не бросает ее одну!

И ей показать, и другим.

Неужели он этого не понимает?

Римма отложила штыковую лопату, взяла совковую и принялась сгребать наколотую соль.

Соли было много – даже больше, чем нужно. Михалыч со злости наколотил порядочно. Да и Костик, худо-бедно, добыл ведра полтора. Тощий, а цепкий.

Римма наполняла ведра и слушала.

Не идет?

Снаружи буйствовал ветер, звенел ширмой, царапал исподтишка колючей лапкой лицо. На улице – темень. Сарай поминутно вздрагивал, как будто в него билась огромная хищная рыба.

Римме было не по себе. Не любила темноту и одиночество. Сколько работала в котельной, где этого добра навалом, а привыкнуть не могла. При каждом ударе ветра сердце замирало, ухо ловило дальние звуки.

Еще заскочит кто. Мало ли придурков шляется? Территория комбината обнесена бетонным забором, но кого этот забор сдержит?

Римма косилась на темный проем, сжимала черенок лопаты сильнее и старалась держаться так, чтобы все время видеть вход.

И прислушивалась: не лязгнет ли дверь котельной?

Насыпав три ведра, понесла одно в котельную. Решила носить по одному. Два – слишком тяжело. И хотя Римма была двужильной, надрываться в этот ветрище не хотелось. Еще летом можно было бы пробежаться по ровному. Но не сейчас, не по этим переметам.

И снова хитрила. Тянула время. Давала Валере шанс исправиться, успеть прийти до того, как она тут закончит.

Валера не шел.

«Интересно, Михалыч побежал к нему ругаться?» – пыталась отвлечься Римма.

Вряд ли. Валера не тот, с кем особо поругаешься. Да и что с него возьмешь: вывернет глаза – и все. Поругайся с таким. Нет, Михалыч на Валеру не попрет. Кишка тонка. Валера ему не по зубам.

Разве что на Римму нажалуется, грубила, мол. Это он может. Мужики вообще мастера жаловаться. Хоть по поводу, хоть без повода. Без повода – еще больше.

Валера правда – молчок. Как бы ни приходилось туго, никогда не ноет. От мужика у него много. Бабьего почти нет. Звероват, это да. Но это же и притягивает. И добрый. Хоть как про него думай, а добрый.

Но где же он?

Где?!

Римма занесла уже третье ведро, и принялась насыпать новые. Соль заканчивалась быстро, она сгребала со всех углов, но видела – хватит.

Собирала всю наколотую соль, пока лопата не заскрежетала по полу. За работой отвлекалась от мыслей, вспотела даже. Не шел.

Римма насыпала другие три ведра – и еще ладная кучка на полу осталась. Перетаскала все три, вернулась за остатком, еще почти два ведра насыпала. Любке на почин. Ох, еще и Любкиной смене тут убиваться.

Достало! Все достало.

Римма перенесла всю соль в котельную, вернулась, выключила свет в сарае, затянула до конца ширму, зацепила ее края за штыри в стене.

Все, здесь кончено.

И все вообще кончено.

Потому что Валера так и не пришел.