Боливийский крепыш Дельгадо в детстве был весьма болезненным ребенком. Бывало, выведут его во двор погулять, а он в обморок падает. Или пойдет с ним мама на базар за боливийской селедкой, а продавцы плакать начинают от болезненности его вида. Плачут, рыдают, головы песком посыпают, а ни одного боливиано не уступят.
В школу Дельгадо пошел, но пропускал уроки физкультуры. Когда ему исполнилось 10 лет, на первый юбилей съехались все родственники Дельгадо. Из департамента Потоси приехала тетушка Санчо. Из Бени двоюродный дядя Бернардо, а из Оруро приехал странного вида пожилой человек, назвавшийся дедом Чамба.
Кто такой дед Чамба, никто вспомнить не мог, но из уважения к старшим и страха прогнать настоящего родственника его приняли и поселили на три дня в комнате Дельгадо.
Первые сутки дед Чамба почти не разговаривал. Ложась спать, он хитро подмигнул Дельгадо и, отвернувшись к стене, сразу же уснул. На второй день он участвовал в праздновании дня рождения мальчика и даже произнес какой-то странный тост на древнем языке тупинамба. Мало кто из присутствующих что-то разобрал в речи пожилого индейца, но все одобрительно закивали головами, а мама Дельгадо в очередной раз прижала сына к себе и поцеловала в макушку.
Ночью дед Чамба проснулся, сел на кровати и, растолкав мальчика, обратился к нему на чистейшем испанском:
– Слышь, малец!
– А? – спросонья ответил Дельгадо.
– Ты, это самое, чахоточник или что?
– Что?
– Я говорю, чего такой малахольный?
– Я не малахольный, дедушка, я болезненный, – честно признался парнишка.
– Хе-хе, – усмехнулся дед, – и чем это ты болеешь?
– Да никто не знает, – прошептал мальчик, – какая-то странная болезнь. Кашляю я, чихаю. Вот.
– Ты меня не грузи, – добродушно улыбнулся гость. – Я тебя вылечу.
Он достал из-под кровати свою сумку, порылся в ней и извлек маленький грязный мешочек серого цвета. Открыв его, он поманил пальцем Дельгадо.
– Загляни!
Мальчик заглянул в мешочек.
– Что ты там видишь?
– Ничего.
– Ну вот, правильно, хе-хе.
Дед Чамба тихо захихикал и откинулся на кровати. Дельгадо смотрел на него непонимающими глазами.
– Короче так, слушай сюда! – сказал дед серьезно. – В мешочке ничего нет, значит, и в тебе ничего нет. Понял? Иными словами, ты смотришь в мешочек – нет ничего. Я смотрю в тебя – тоже нет ничего! Ясно, я спрашиваю?
– Нет, – растеряно произнес Дельгадо.
– Короче, малец! Повторяю. В мешочке нет ничего! Ты видел?
– Ага.
– И в тебе я видел тоже. Понятно?
– Что видел?
– Видел тоже, что нет ничего. Понятно?
– Чего нет ничего?
– Фух! – устало выдохнул дед. – Ты меня убиваешь. Ладно, какая разница. Ложись спать!
Дельгадо послушно лег и быстро заснул. Утром он проснулся, по привычке собрался прокашляться, но не смог. Высморкаться тоже не получилось. Другие подробности мы опустим, отметив лишь, что и там все было в порядке.
Спустившись на кухню, он застал маму, которая мыла вчерашнюю посуду.
– Привет, малыш! Как спалось? – поздоровалась мать.
– Доброе утро! А где дедушка Чамба?
– Он уехал… Странный какой-то. Передавал тебе привет и вот еще это. Сказал: подарок.
Мама протянула Дельгадо маленький грязный мешочек.
– Разворачивай, мне тоже интересно! – нетерпеливо сказала она.
Дельгадо раскрыл мешочек, заглянул в него, потом посмотрел на маму и улыбнулся.
– Ну что там?
– Мама, а я здоров, – тихо сказал Дельгадо.
– Что? Дай сюда… Хм. Ничего нет. Действительно странный. У тебя в комнате ничего не пропало?
– Ничего, – уверенно сказал мальчик. – У меня ни-че-го!
На самом краю земли сидел, свесив ноги, в задумчивой позе поэт Бевзякин. На нем были лишь легкий льняной пиджак и тонкие брюки, поэтому он время от времени зябко ежился. На коленях у него лежала раскрытая тетрадь с неоконченным стихотворением:
Без причины я лгал, без улыбки смеялся,
Я с тобой лишь затем, чтоб с собой не остаться,
Ты приходишь во снах, ослепительно ярких,
Просыпаясь, кричу, потому что мне жалко:
Жалко дней и ночей, жалко смеха и слез,
Жалко всех, кто пришел и хоть что-то принес,
Жалко их по любви, по плаксивой натуре,
До чего же я слаб! Я слабак по натуре.
Последняя строчка вот уже четыре дня не давала поэту Бевзякину покоя.
Сначала ему казалось, что получилось как-то жаргонно.
– Ну что за «по натуре»? – вопрошал он себя. – Я ведь поэт, а не какой-то уголовный элемент.
Потом он разглядел в стихотворении повтор слова «натуре» и посчитал это отблеском надвигающегося творческого кризиса.
В довершение всего он узрел в этой строчке намек на собственное бессилие и самоунижение.
– Прочитают люди и подумают, что сопляк Бевзякин и пишет сопливо для таких же слабаков.
И вот, с такими мыслями он оказался на краю земли, где теперь ежился от холода и думал, что делать дальше. Мысли были невеселые.
Внезапно кто-то мягко тронул его за плечо. Бевзякин обернулся. Перед ним стояла женщина лет сорока с красивыми глазами и улыбалась.
– Вы кто? – удивленно спросил Бевзякин.
– А разве ты это хотел спросить? – рассмеялась женщина.
Поэт задумчиво и грустно улыбнулся в ответ:
– Да, действительно, это сейчас меня меньше всего волнует. Я здесь по другой причине.
– Какой? – игриво спросила женщина.
– У меня не получается любимое дело. Я четыре дня не могу дописать простое стихотворение. Никакого от меня толка. Одна депрессия… Что дальше?
– А что дальше?
– Не знаю.
– Нет, погоди. Мы с тобой на краю земли, – женщина протянула руку вперед.
– Ну? – Бевзякин вопросительно посмотрел на нее.
– Что дальше? Что там дальше?
– Там ничего… Все здесь, – быстро ответил поэт и в тот же миг все понял.
Жил да был мальчик по имени Жилдабыл. Рос он в маленьком городке Вознесенске и мечтал стать летчиком-испытуемым. Все вознесенские мальчишки мечтали быть летчиками-испытателями, а наш герой – летчиком-испытуемым.
После окончания школы Жилдабыл подал документы в Авиационный институт. На собеседовании пожилой мужчина в очках задал всего два вопроса и сделал одно уточнение:
– Как Вас зовут, юноша?
– Жилдабыл.
– Жилдабыл? – мужчина сквозь толстые линзы внимательно посмотрел на абитуриента.
– Да.
– Хорошо. И кем Вы хотите стать, Жилдабыл? – осторожно спросил он.
– Летчиком-испытуемым.
Мужчина снова поднял глаза на Жилдабыла и задумчиво посмотрел на него.
Из-под толстой роговой оправы скатилась слеза.
После минутной паузы он наклонился ближе и строго произнес:
– Не обращай внимания, понятно?
– Понятно, – улыбнувшись, ответил Жилдабыл. – Я уже привык.
Один серьезный человек купил костюм. Брюки были в полосочку, а о пиджаке расскажем подробнее.
Пиджак был неопределенного желто-осеннего цвета и в маленьких черных квадратиках. А в каждом квадратике был маленький розовый треугольник.
Впереди, где у людей обычно сердце, был пришит большой карман фиолетового оттенка с розовым цветком.
Это изящное сочетание розового цветка на кармане и маленьких розовых треугольничков в черных квадратиках одновременно умиляло и настораживало. Сразу было видно, что носитель костюма знает толк в гламуре и владеет некими приемами обольщения дамских сердец.
На спине блестящими нитками была вышита в виде радуги большая надпись ДЕНДРАРИЙ. Скажем коротко: это было лишним.
И вот один серьезный человек, как было сказано выше, купил в магазине такой костюм. Примерил и не захотел снимать. Продавцы отрезали бирки, предложили спороть надпись ДЕНДРАРИЙ, но он отказался.
Вышел из магазина, пошел по улице. Серьезный и адекватный, гламурный и волшебный, нежный и удивительный, строгий и обособленный, самодостаточный и одинокий, деловой и ранимый. Шел, никого не трогал и вдруг услышал смешок. Обернулся. Стоят мальчики и смеются. Пошел дальше, опять смешок. Обернулся снова. Мальчиков уже больше. Смотрят вызывающе и смеются. Страшно стало серьезному человеку. Побежал. Бежит без оглядки, а сзади топот ног и смех отрывистый. Ускорение. Прибавил газу. А сзади стоны и бесовщина какая-то.
– Ах-ха-ха! Ден-дра-рий! – кричат сзади страшные мальчики. – Ден-дра-рий!!! – смеются они.
Нюра стояла у глубокой ямы на окраине села Слезки и метала бисер перед свиньями. Подошел участковый.
– Гражданочка Нюра?
– Так точно.
– Что делаем?
– Мечу бисер перед свиньями.
– Разрешение есть?
– Есть.
О проекте
О подписке