Оборону крепости лично возглавил великий магистр Ордена нищих рыцарей Христа и Храма Жерар де Ридфор. Жерар отдал себя обороне Тортозы с энергией буквально нечеловеческой. Он сражался на стенах, контролировал распределение скудных съестных припасов, постоянно осматривал укрепления, распоряжаясь, что и где надо усилить. По поводу Хаттина и своего необъяснимого спасения много не говорил. Подробно рассказал рыцарям лишь о мученической смерти их братьев, а о том, почему его пощадил Саладин, коротко сказал, что и сам не знает. Он прекрасно понимал, как будет трудно его рыцарям поверить в то, что их магистр не совершал предательства. Жерар старался не думать о том, в чём его подозревают, но однажды не выдержал и решил поговорить об этом со своим духовником, отцом Ансельмом, единственным человеком в Ордене, с которым он находился в отношениях более или менее доверительных:

– Ансельм, давай поговорим без чинов, просто как друзья. И прошу тебя, будь откровенен, не надо меня щадить. В чём братья обвиняют меня?

– Во многом, Жерар, во многом. И братья, и все крестоносцы, от которых доходят известия, обвиняют тебя во всех смертных грехах.

– Не тяни. Говори прямо.

– В тебе видят главную причину падения Иерусалима. Будто бы ты из хорошо укреплённого города увёл всех рыцарей в безводную пустыню, и Саладину даже воевать с вами не пришлось – его слуги просто вязали обессилевших от жажды крестоносцев.

– О-о-о!.. Так ведь без воды мы остались просто по дурости Лузиньяна и Раймунда. Но даже без воды наши рыцари сражались 7 часов к ряду. Раймунд остался жив. Неужели он не опровергает эту бессмыслицу?

– Нет, не опровергает. В ответ на все порочащие тебя сплетни он лишь загадочно улыбается.

– Ну, с ним всё ясно. А какие ещё сплетни?

– Будто бы тамплиеры сдали Газу в обмен на твою свободу.

– Так ведь все же у нас знают: магистр Храма не мог отдать приказ обменять себя на крепость. Газа – не мой личный фьеф, а собственность Ордена. Да если бы я и отдал такой приказ, наши тамплиеры его просто не выполнили бы. Этого не понимают?

– Ничего не хотят понимать.

– Ещё болтают что-нибудь?

– Ещё многое. Будто бы ты отрёкся от Христа и принял ислам.

– Интересно, что тогда я здесь делаю? Почему теперь вместе с христианами сражаюсь против ислама?

– Так, говорят, что ты и ислам теперь предал. Мол предатель, есть предатель. Прости, Жерар.

– Но тогда Саладину выгоднее всего было бы оставить меня рядом с собой, чтобы все видели, как магистр тамплиеров теперь делает джихад и славит Мухаммада.

– Несомненно, так. Но сплетникам не нужен здравый смысл.

– Неужели ещё что-нибудь болтают?

– Конечно. То что ты поклялся Саладину никогда не поднимать против него меча. И получается, что даже твоя сегодняшняя храбрость – клятвопреступление. А Саладин – благородный воин.

– Лузиньян дал такую клятву. Это слышал я и ещё многие. А разве кто-нибудь слышал мою подобную клятву? Ты подумай: зачем Саладину моя клятва, принесённая без свидетелей?

– Уже думал. Но кому что докажешь?

– Много же я в плену всего наделал. И ислам принял, и Газу подарил, и не воевать поклялся. Не многовато ли за мою жизнь? Я хоть денег Саладину не платил из орденской казны?

– Говорят, платил. Большие суммы называют.

– Ансельм, а ты как думаешь, почему Саладин отпустил меня?

– Думаю, что Саладин отпустил тебя по неизвестной причине.

– Спасибо, Ансельм. Я назову тебе эту неизвестную причину. Мёртвым, я бы был одним из мучеников, прославивших наш Орден. А султану, кажется, надоело прославлять тамплиеров. На поле боя он ничего не может с нами сделать. Так вот Саладин решил опозорить Орден Храма. Отпустив меня без всяких клятв и выкупов, он прекрасно знал, какие сплетни ползут, какое пятно ляжет на Орден. Пойми и доложи капитулу: всякий, распространяющий эти сплетни – невольный пособник Саладина. Я постараюсь выдержать этот позор. Я знаю, что это Бог наказал меня. Мне никогда не иметь чести в людских глазах. Но пусть капитул озаботится честью Ордена.

– Всё сделаю. Помоги тебе Господь, Жерар.

***

Тортоза выстояла. Огромная башня – донжон, возвышавшаяся на берегу моря, отражала атаку за атакой. Магистр сумел воодушевить тамплиеров. Саладин никак не мог привыкнуть к безумной тамплиерской храбрости. В каждом новом сражении боевая доблесть храмовников потрясала самые глубины души султана, хотя он перевидал на своём веку немало отчаянных храбрецов. Саладин чувствовал себя поспокойнее, когда эти сумасшедшие рыцари в белых плащах составляли лишь часть войска. Но Тортозу обороняли только тамплиеры, а это всё равно как вместо кушанья, куда добавлена обжигающая приправа из перца, хлебать одну эту приправу ложками. Случилось то, что сами тамплиеры склонны были считать чудом: Саладин, завоевавший уже почти всю Святую Землю, снял осаду с Тортозы.

Тем временем король Ги де Лузиньян, едва пришел в себя после хаттинского позора, начал собирать остатки войска. Жерар искренне удивлялся этому человеку. Безвольный и беспечный Лузиньян очень легко согласился стать так же и бесчестным. Ги никогда не отрицал, что дал Саладину клятву не воевать против него. Он просто посмеялся над собственной клятвой, нисколько не сомневаясь, что и всем остальным должно быть очень смешно.

Итак, наспех собранное войско, вдохновляемое весёлым клятвопреступником, двинулось на освобождение Акры. Ещё несколько месяцев назад Жерар, безусловно, побрезговал бы участием в предприятии столь сомнительном, но после плена он на многое смотрел уже другими глазами. Как христианин, он понял наконец, что означает слово смирение и не погнушался компанией Лузиньяна, а как полководец, он прекрасно понимал, что Иерусалимское королевство можно спасти, только отвоевав Акру – крепость, имеющую ключевое стратегическое значение. В начале октября 1189 года лузиньяновы рыцари вместе с тамплиерами двинулись на Акру.

Когда сшиблись с сарацинами, вначале всё шло хорошо. Пожалуй, даже слишком хорошо. Саладин спасаясь бегством, бросил даже свой лагерь. Рыцари Лузиньяна вместе с ним самим, едва представив себе, какие сокровища могли остаться в лагере султана, тут же потеряли рассудок, разом превратившись из доблестных крестоносцев в заурядных мародёров. Тем временем многомудрый султан сумел остановить бегство своего войска, которое никто не преследовал, перегруппировал его боевые порядки и ударил по тамплиерам. Рыцари Храма были единственными, кто не бросился грабить саладинов лагерь, а потому остались в полном одиночестве. Какого ещё подарка было ждать султану?

Тамплиеры, отбиваясь каждый от нескольких десятков сарацин, падали один за другим. Храмовникам противостояло не какое-нибудь наспех собранное ополчение из крестьян-феллахов, а личная султанская гвардия – прекрасно вышколенные головорезы, имеющие немалый боевой опыт. Это было солдатское войско – не ровня рыцарскому, а уж тем более тамплиерскому, и всё-таки это было хорошее войско, к тому же численностью превосходящее тамплиеров в несколько десятков раз. Белые плащи постепенно краснели, а потом исчезали.

Жерар дрался, как десять львов, своим огромным мечём прорубая настоящие просеки в сарацинском «лесу», который тут же снова вырастал. Оттуда, где буйствовал магистр летели отрубленные руки и головы, разбитые сарацинские щиты и шлемы, непрерывно били фонтаны крови. Бесконечно вести такой бой невозможно. Либо сарацины должны были наконец закончиться, либо должен был закончиться магистр.

Несколько тамплиеров, уцелевших в этом сражении, рассказали о доблести магистра, сообщив, что он пал на поле чести, как верный воин Христа. Один из выживших тамплиеров через несколько лет рассказал о гибели Жерара де Ридфора звонкоголосому труверу Амбуазу, и вот уже Амбуаз слагал возвышенные стихи:

Был убит магистр Ордена Храма

Рыцарь, имевший великую доблесть.

В третьем крестовом походе король Ричард Львиное Сердце, прозванный поющим королём, любил петь эти стихи, сам положив их на музыку, и все тамплиеры подхватывали припев:

Великий магистр – великая доблесть!

А король Ричард дальше гремел своим могучим басом:

Говорили магистру братья Храма:

«Ступайте отсюда, господин наш, ступайте».

Отвечал он: «Разве Богу угодно,

Чтобы я был в безопасном месте?

Никто не скажет великому магистру,

Что под Акрой видели его убегающим.

Никто не упрекнёт Орден Храма

В том, что тамплиеры показывают спины»

Пал магистр средь сарацинских полчищ,

Но над Акрой реют христианские знамёна.

Тамплиеры опять дружно подхватывали:

Акра вечно будет христианской!

Жерар взял на себя подвиг выше боевого. Он мужественно и с величайшим терпением выдержал уготованное ему бесчестие. Главной битвой магистра, из которой он вышел победителем, была схватка с демоном гордыни в собственном сердце. Де Ридфор, согласившийся сражаться без права на славу, был бы, наверное, счастлив узнать, что после его смерти братья-тамплиеры прославили своего магистра. Но в той битве под Акрой, вопреки мнению крестоносцев, Жерар не погиб.

***

Слуги султана разыскивали труп магистра по всему полю боя. Его нашли живого, хотя и без сознания. По приказу Саладина, отданному на этот случай, промыли раны вином и перевязали, а затем на походных носилках принесли в султанский шатёр. Несколько глотков целительного отвара быстро привели Жерара в чувство. Раны нестерпимо болели, но сильнее этой боли был ужас от мысли, что он опять у Саладина и тот, судя по змеиной улыбке, опять намерен его отпустить – недаром раны перевязаны. Во время боя Жерар приготовился к смерти, а потому был совершенно не готов к повторению этой ужасной ситуации. И всё же выход из неё он нашёл мгновенно. Превозмогая боль во всём теле, магистр поднялся на ноги, после чего сразу же встал перед Саладином на колени и, поклонившись ему до земли, прошептал по-арабски:

– О, великий из великих, Аллах отверз мои очи и удостоил последнего из твоих рабов неслыханной чести – быть прахом у ног твоих.

Салах-ад-Дин совершенно искренне растерялся от столь неожиданного поведения высокомерного тамплиера. Султан был один в шатре, своего летописца, сидевшего в углу, он за человека не считал. А магистр, между тем, продолжил:

– Смиренно прошу тебя, о великий из великих, удостоить меня ещё большей чести – позволь мне прославить веру истинную и склонить свою голову перед величайшим из всех пророков. Вели позвать своих визирей, своих драгоценных братьев и сыновей – при них хочу воздать пророку заслуженную честь.

Султан растерялся ещё больше. Он не случайно был в палатке один, ибо намеревался объявить, что Жерар принял ислам и опять отпустить его на все четыре стороны. Даже приближённые султана, не зная, о чём тот говорил наедине с магистром, поверили бы в обращение тамплиера, потому что никак иначе не могли бы объяснить столь не свойственное султану человеколюбие. Расчёт Саладина был идеально точным – слухи о предательстве магистра, которые и так уже ползут среди крестоносцев, теперь, после второго пленения, превратятся в твёрдую уверенность. Султан знал психологию франков и не сомневался, что теперь они начнут весь Орден Храма считать шайкой предателей. Но с другой стороны, если этот храмовник на самом деле примет ислам – так ведь будет ещё лучше. Он, пожалуй, сделает из бывшего тамплиера знаменосца. Очень эффектно будет смотреться в эго руках султанское знамя. По всему исламскому миру тотчас разнесётся весть о том, что великий султан умеет побеждать не только на поле боя, но так же одерживает великие духовные победы. А этот тамплиер… он, видимо, понял, что среди франков у него теперь будет чести не больше, чем у последней свиньи, и здраво рассудил, что лучше уж остаться рядом с султаном. Ум султана был очень гибок и поворотлив, он быстро перешёл от растерянности к решению. Через минуту все приближённые султана были уже в палатке.

Жерар распрямил спину. Он начал говорить спокойно и негромко, но очень твёрдо, тщательно выговаривая каждое слово, чтобы его не блиставший совершенством арабский язык был понятен любому из здесь присутствовавших.

– Я обещал прославить пророка. Я сделаю даже больше. Всем своим сердцем я прославлю всех библейских пророков, но прежде всего – Господа нашего Иисуса Христа, который есть больше, чем пророк, потому что Он воистину Сын Божий. Мне жаль вас, несчастные агаряне. Потомки авраамовой рабыни Агари так и остались рабами. Истина не сделала вас свободными, потому что вы ходите вдалеке от Истины и молитесь ложному пророку…

Ум Жерара был ещё проворней, чем у Саладина. Едва очнувшись в султанском шатре, он понял, что здесь – не поле боя, а потому не удастся, как всегда, противопоставить извилистой восточной хитрости безупречную рыцарскую прямоту. Пришлось чуть-чуть схитрить. Ведь если бы он какими угодно словами обругал лжепророка в присутствии одного только Саладина, султан потом всё равно сказал бы, что магистр прославил Мухаммада. А вот хулу на Мухаммада, изречённую при всех султановых приближённых, Саладин не имел возможности стерпеть при всём своём желании. Визири на завтра же свергнут султана, если он позволит в своём присутствии безнаказанно чернить создателя ислама.

Впрочем, Жерару совсем не хотелось ругать Мухаммада. Он теперь искренне жалел этого лжепророка, считая его странником, который заблудился на пути к Истине. И великий султан с его блестящей свитой теперь представлялись ему несчастными людьми, достойными всяческой жалости. В сердце магистра не было ни капли ненависти. Не появилось и страха, когда он увидел исказившееся от бешенства лицо Саладина. Последнее, что Жерар увидел в этой жизни – блеск саладиновой сабли.

Когда голова Жерара вместе с потоком крови упала на великолепный багдадский ковёр, магистр с радостным изумлением осознал, что он по-прежнему все видит. Только шатёр Саладина вместе с ним самим и его блистательными рабами куда-то исчез. Прямо перед Жераром стоял маршал Ордена Жак де Майи. В белом плаще и с такими же белыми ангельскими крыльями за спиной. Лицо маршала-ангела было очень мирным. Жак смотрел на Жерара с любовью. В глубине души Жерара родилось что-то похожее на слезинку:

– Прости меня, Жак. Тогда…

– Не надо, Жерар. Всё в прошлом. Я всегда любил тебя, мой брат во Христе. Из прошлого осталась лишь эта любовь. Я счастлив, что теперь мы вместе продолжим нашу службу у престола Божьего. Взгляни, – Жак указал рукой на небо.

Жерар увидел, как прямо с небес к ним скачут стройные шеренги всадников в развевающихся белых плащах. Все они, как и маршал, были крылаты. Напротив сердец пламенели тамплиерские кресты. Опытным взглядом полководца Жерар определил, что к ним скачет целый боевой монастырь – триста копий. Вскоре магистр уже различал лица рыцарей, погибших под бродом Иакова и обезглавленных после Хаттина.

***

Едва прочитав последние слова опуса, Андрей отодвинул от себя рукопись, резко встал и сразу же вышел в коридор. Ни единой секунды он не хотел оставаться наедине с памятью Жерара де Ридфора. Он сразу же почувствовал, что магистр де Ридфор – зеркало, в котором отразились его, капитана Сиверцева, черты, искажённые болью и ненавистью. Он так же никогда не терял чести, но и у него так же попросту отняли честь. Отняли подлостью и коварством. Причём, Андрей ни на секунду не верил, что его душа может когда-нибудь так же очиститься, как душа Жерара. Он был уверен, что только в дешёвом бульварном романе человек может за один день переродиться. Он уже считал себя верующим, но по-прежнему не понимал, почему эти парни, тамплиеры, так охотно умирали за Христа. Ему казалось, что здесь какая-то фальшь, неправдоподобица. Но он подсознательно ощущал, что фальшь на самом деле – в его душе, а не в их судьбах. Думать об этом не хотелось, но он знал, что, оставшись один, обязательно будет думать именно об этом.

В коридоре Андрея ждал как всегда молчаливый и невозмутимый Саша, предложивший капитану следовать за ним. Вскоре они были в рыцарской келье командора Дмитрия Князева. Андрей не уставал удивляться образцам местного дизайна. В комнате Дмитрия не было сводов, её идеально правильная кубическая форма у многих вызвала бы раздражение. Стены – большие панели чёрного дерева, потолок – тоже деревянные панели, только светлой породы древесины. По потолку были, как звёзды по небу рассыпаны маленькие вмонтированные светильники, сами по себе почти незаметные, но заливавшие комнату ровным светом. В комнате не было ничего, кроме простой деревянной кровати и маленькой тумбочки. На стенах – лишь три небольших иконы. Казалось, Дмитрий только что сюда переехал и ещё не успел перевезти мебель. Но Андрей уже понимал, что это не так. Нищие рыцари имели у себя только предметы самой первой       необходимости, при этом нищетой не бравировали, в нищету не играли – все, что было действительно необходимо, всегда оказывалось самого лучшего качества – на отделке стен, к примеру, явно не экономили – позолота обошлась бы дешевле чёрного дерева.

Дмитрий терпеливо и кажется даже с удовольствием ждал, когда Андрей закончит «осмотр помещения» и, наконец, полюбопытствовал:

– Ну, как тебе моё убогое жилище?

– Вы сами такие же, как ваши комнаты?

– Наверное. Рыцари Ордена абсолютно бедны. Но сам Орден очень богат. И мы не любим прибедняться. В любом помещении «Секретум Темпли» всё очень просто, но дешёвки не встретишь.

– Но твоя комната совсем не похожа на другие.

– Она отделана на мой личный вкус. Я рыцарь, а не солдат. Это апартаменты, а не казарма. Рыцари – не винтики единого механизма, каждый из нас – отдельный, особый механизм. Поэтому в Ордене приветствуют всё, что подчёркивает личную индивидуальность каждого. Мне, например, не по душе сводчатые потолки и белые стены не переношу – плохие ассоциации. Но отсутствие мебели и украшений совершенно одинаково в любой комнате, потому что мы – храмовники, а не сиятельные сеньоры. Наш Сеньор – Христос, а вассалов мы не имеем и пыль в глаза пускать некому.

– Я удивился, что мы с коридора зашли прямо в спальню, причём – без стука. Не подразболталась у вас дисциплинка?

– Отнюдь. Это как раз общее дисциплинарное правило – вход сразу в спальню и обязательно без стука. Рыцарь в своей комнате либо спит, либо молится. Спим мы, как ты знаешь, в одежде, а если меня застанут на молитве, так это то же самое, как если бы кто-то увидел, как я дышу. Ничего страшного, не правда ли?

– Где же вы переодеваетесь?

– В душевой. Там отдельные кабинки. А здесь у меня и одежды никакой нет. Оруженосец на складе берёт всё, что мне надо. Ну ладно, пойдём туда, где всё не по-нашему, а по-нормальному.

Странствие по коридору мимо караульных в чёрных и коричневатых плащах было недолгим. Они подошли к массивной металлической двери, которая с поразительной лёгкостью отошла в сторону от небрежного нажатия кнопки. Андрей, вслед за своими проводниками, сделал шал вперёд и… обомлел. Они были в огромной первозданной пещере. Нетронутые человеческой рукой высоченные своды трудно было даже рассмотреть, они терялись в полумгле, куда едва достигало очень сдержанное искусственное освещение. Рядом с той обширной площадкой, на которую они вступили, зиял огромный провал. Подойдя к краю, Андрей увидел, что в провале – озеро с бирюзовой водой, яркий цвет которой поразительно контрастировал со всем остальным, довольно тусклым, подземным царством. Со сводов повсюду свисали массивные сосульки сталактитов красноватого оттенка.

– Классно, да? – Дмитрий смотрел на Андрея счастливыми глазами, чувствовалось, что он уже много лет не устает восхищаться этой величественной пещерой.

– Не то слово, – Андрей тоже не пытался скрыть свой восторг. – Объёмы поражают после ваших маленьких помещений. А озерцо… В нем, наверно, нет ничего живого?