В городе началась страшна резня. Мамлюки, султанские гвардейцы, пленных не брали, убивали всех подряд, не взирая ни на пол, ни на возраст. Толпы женщин, многие с детьми на руках, устремились к гавани. Панический ужас, обуявший эту толпу, был таков, что даже если бы ни один сарацин не тронул ни одну женщину, они сами передавили бы друг друга – многие умирали стоя, насмерть задавленные.

А между тем, мамлюки с наслаждением погрузились в самую приятную для себя часть боя. С разбега конями налетая на эту визжащую женскую массу, иных женщин помоложе вырывая из толпы за волосы, сразу же срывая с них одежду, они устраивали посреди этого содома такое непотребство, что даже черти в аду и то, наверное, должны были содрогнуться. Визг стоял такой, что им, казалось, теперь дышали вместо воздуха. Меленьких детей подбрасывали в воздух, и они падали прямо под ноги лошадям. Внутренностями из вспоротых животов были заляпаны и сами сарацины, и ещё уцелевшие женщины. Мамлюки выглядели бесконечно счастливыми, они и мечтать не могли о лучшем празднике.

Немногим христианам удалось пробиться в гавань и вломиться на последние корабли, отплывающие на Кипр. Тут-то и оказалось, что иные христиане, хозяева кораблей (чаще всего это были генуэзцы и пизанцы) не прочь подзаработать на трагедии Акры. Многие знатные сеньоры, пряча под капюшонами искажённые ужасом лица, следовали на корабли под вооружённой охраной моряков – они хорошо заплатили. Некоторые из этих сеньоров были в сутанах священников. Покрой сутаны известен – карманы огромные. Золото в карманах этих бесстыжих святош было всегда. Большинство из них, оплатив место на корабле, имели ещё достаточно денег, чтобы оплатить места так же нескольких женщин и детей, но их даже мысль не посещала отдавать сбережённое золото для спасения жизней этих оборванцев. С фальшиво-сострадательными лицами «святые отцы» смотрели на то, как моряки выбрасывают за борт безденежных женщин, как-то сумевших пробраться на корабль. Вода у берега, казалось, кипела, покрытая головами, как пузырями.

Среди этих кораблей выделялась красивая галера, явно принадлежавшая тамплиерам. По палубе бодро расхаживал самодовольный господин и, сложив руки рупором, кричал: «Самая лучшая галера тамплиеров готова принять на борт каждого, кто заплатит десять золотых! Только щедрые тамплиеры берут так дёшево!». На самом деле эта цена была выше, чем у пизанцев и генуэзцев.

Озлобленные нищие проклинали жадных храмовников, уже не помня о том, что большинство из них было спасено тамплиерскими мечами, а жизни их бы оплачены тамплиерской кровью. Иные всё же недоумевали: что случилось с тамплиерами, всегда такими щедрыми и добрыми? Несчастные не могли знать, что, расхаживающий по палубе наглец – бывший тамплиер, изгнанный из Ордена за то, что в его личных вещах нашли деньги. Когда он понял, что Акре конец, быстро пробрался в порт, извлёк из дорожной сумы утаённый белый плащ и гордо взошёл на единственную стоявшую у причала галеру храмовников. (Остальные корабли тамплиеров ещё за несколько дней до падения Акры отбыли на Кипр, перегруженные гражданскими, которых удалось уговорить покинуть город заблаговременно). Моряки галеры, среди которых не было ни одного рыцаря, только братья-сержанты, знали этого предателя, как своего, не ведая, что он уже исключён из Ордена, и подчинились его приказам. Они пришли в крайнее недоумение, когда сей благородный рыцарь занялся громогласным вымогательством, и уже были готовы задать ему несколько вопросов, но не успели.

Всё внимание сержантов было приковано к самозванному капитану, они не заметили, как к борту галеры тихо подошла лодка с тремя рыцарями Храма. Из лодки бесшумно набросили на борт три верёвки с абордажными крючьями и через несколько мгновений все трое уже были на палубе. Предатель не успел ничего ни сообразить, ни сказать. Один из вновь прибывших резко к нему приблизился и нанёс страшный удар в лицо кулаком в железной латной рукавице. Мерзавец рухнул на палубу, обливаясь кровью, рыцарь по-деловому перевернул его на живот, связал руки за спиной верёвкой, потом поставил на ноги, и сорвал с него белый плащ. Он кинул плащ другому рыцарю, который аккуратно сложил его и спрятал в суму.

Прибывшие рыцари не говорили ни слова. Сержанты-моряки так же молча смотрели на них, теперь уже всё понимая. Один из рыцарей, снявши с борта верёвку с абордажным крюком, удлинил её верёвкой, которую подобрал на палубе, свободный конец легко перебросил через рею и закрепил на мачте. Крюк, как маятник зловеще закачался в воздухе. Рыцарь спросил своих спутников:

– Дальнейшее понятно?

– Именем Господа, мессир.

Связанного предателя подтащили к крюку, который раскачивался на уровне его головы и, подхватив подмышки, подняли в воздух, как пушинку. Крюк подвели под рёбра приговорённого и отпустили его. Над морем под Акрой раздался пронзительный визг, какой обычно издают недорезанные поросята. Терпеливо дождавшись, когда казнённый сорвёт голос и, не обращая внимания на то, что он ещё жив, командор (а это был тот командор, который охранял рынок Акры) обратился к морякам:

– Братья-сержанты, ваш капитан – мессир Филипп. Таков приказ магистра, вот пергамент с его печатью. (Сержанты не умели читать, но хорошо знали, как выглядит печать де Боже). Брат Филипп, грузи галеру до отказа одними только бедняками, богатые и без нас спасутся. Иди на Кипр. Прощай.

Командор уже направился к борту, когда один из сержантов спросил его:

– Мессир, что с магистром?

– Смертельно ранен. Надежды на выздоровление нет, – командор бросил эти слова не оборачиваясь, сурово и хладнокровно.

Когда шлюпка с двумя рыцарями плыла к Тамплю, с палубы галеры уже кричали: «На галеру тамплиеров могут подняться только нищие, только те, у кого нет денег».

***

Акра всё ещё не совсем пала. Тампль держался. Это была огромная башня, двумя стенами выходившая в море. Причаливший к Тамплю командор, выйдя из лодки, сразу же пошёл в церковь, где велел себя положить раненый де Боже. Магистр лежал перед самым алтарём на своём белом плаще, который постелили на каменных плитах церковного пола. В церкви было очень тихо, монотонно звучали псалмы на латыни. Эта тишина после непрерывных криков и визгов, запах ладана после запаха крови, так взволновали сурового командора, что он чуть не потерял сознание. Нетвёрдой походкой он приблизился к магистру и, встав на одно колено, почти безразличным голосом сказал:

– Мессир, ваш приказ исполнен.

– Не сомневаюсь, командор, что ты даже мёртвым исполнил бы приказ, спасающий честь Ордена. Счастливой тебе смерти, командор. Ступай.

Эти несколько слов, сказанные еле слышным шёпотом, вконец обессилили умирающего магистра. Командор отступил на несколько шагов и решил постоять немного, преодолеть головокружение, прежде чем выйти из церкви. Тут он заметил сидящего в углу Жерара Монреальского, секретаря де Боже. Верный Жерар молчал, но по его лицу текли непросыхающие слёзы. Командор подошёл к нему и просил шёпотом:

– Как он?

– Молчит. Скоро уже сутки здесь и не говорит ни слова. Велел только отслужить мессу. Исповедался и причастился. Потом велел читать Псалтырь, как над мёртвым. Просил похоронить прямо здесь, в церкви. Попросили сказать прощальное слово братьям – отказался. Говорит, вся моя жизнь – прощальное слово братьям. И жизнь моя, мол, известна. А если что не всем известно, так ты, говорит, Жерар, запиши… я уже записал, как про мёртвого: «И отдал он Богу душу, и был похоронен перед самым алтарём. И благоволил ему Бог. От его смерти был великий ущерб». Поторопился записать, потому что, боюсь, не успею, убьют. (Жерар успел. Он написал, пережившую века «Хронику тамплиера из Тира»).

Их прервал очень отчётливо и твёрдо прозвучавший голос магистра: «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, но глаголу Твоему с миром». Жерар рванулся к де Боже. Магистр был уже мёртв. Тотчас об этом узнали все рыцари, бывшие в храме, но церковные своды не огласились ни единым воплем. Рыцари по-деловому начали доставать плиты церковного пола, потом мечами рыли очень плотный грунт и горстями извлекали его. Магистра по тамплиерскому обычаю похоронили без гроба, завернув в плащ и положив на дно могилы лицом вниз. Капеллан начал случить панихиду. Рыцари сразу же покинули храм для битвы.

***

Оборону Тампля Акры возглавил маршал Ордена Пётр де Северин. Вот уже 5 дней тамплиеры отбивали все атаки султанской гвардии – мамлюков. Этот последний бой отнюдь не был бессмысленным. В Тампле укрылось немало женщин и детей. Сражались, пока искали хоть какие-нибудь плавучие средства, чтобы отправить их на Кипр. У подножия башни, на берегу, в укрытом месте, куда сарацины так и не смогли проникнуть, тамплиеры собрали все большие и малые суда, какие только могли. Печальный Жерар Монреальский сидел на берегу, на огромном камне и, больше не пытаясь изображать мужественного воина, не сдерживая слёз записывал: «И когда все эти корабли одновременно подняли парус, рыцари Храма издали громкий крик радости. И отплыли корабли, и пошли на Кипр, и были спасены добрые люди, находившиеся внутри Тампля».

Эвакуировали многих, но не всех. Сначала была надежда, что с Кипра придёт хоть один корабль, но вскоре поняли – корабля с Кипра не будет. Призрачная надежда на милосердие султана стала казаться всё же более реальной, чем надежда на эвакуацию оставшихся женщин и детей.

Храбрый маршал де Северин нисколько не возражал против того, чтобы погибнуть самому. Для того, чтобы спасти своих рыцарей, он и пальцем не пошевелил бы, и уж тем более не пошевелил бы языком. Тамплиеры никогда не обсуждали такую бессмысленную, по их убеждению, тему, как спасение собственной жизни. Однако необходимость спасения оставшихся в Тампле женщин и детей любой ценой, кроме потери чести, так же не вызывала у маршала сомнений. Таково было единственное завещание Гийома де Боже, которого Пётр считал человеком воистину великим, таким, что все короли земли вместе взятые не стоили его одного.

***

Тем временем султан пребывал в тихом мрачном бешенстве. Победа досталась ему без чести и без славы. Акру взяли не прославленные султанские гвардейцы-мамлюки, а ничтожные кроты – сапёры. О такой победе поэты не будут слагать песни. Впрочем, песни, может быть, и появятся, только не о его презренных головорезах-мамлюках, на которых сам султан теперь не мог смотреть без отвращения, а о героических тамплиерах, погибающих непобеждёнными. Султан подумал о том, что не доведёт его до добра увлечение персидской поэзией. Песни лишают мужества. Он – воин великого джихада, ему подобает пылать священной ненавистью к неверным, а он прославляет в своём сердце доблесть этих христианских псов. Мамлюки завладели всей Акрой, но вот уже неделю топчутся у страшной тамплиерской башни. Рыцари отбили все атаки и даже сапёры, на сей раз, кажется, оказались бессильны. Грунт, говорят, слишком твёрдый. Султан лениво бросил своему визирю:

– Когда саперы обещают закончить подкоп?

– Говорят, не раньше, чем через недёлю.

– Половине этих землероек отруби головы, остальным скажи: закончить подкоп за три дня. Пошли посольство к тамплиерам. Всем обещай жизнь. Обещай, что хочешь, но они должны сдаться.

***

Маршал де Северин согласился на султанское предложение о капитуляции – условия были почётными – выход с оружием, без выкупа, с любым имуществом. Почти сразу же в Тампль прибыл эмир Хамы с сотней мамлюков. Вскоре маршал и эмир вдвоём и без оружия поднимались на самый верх башни по узкой винтовой лестнице. Маршал бережно снял закреплённый на самом верху Босеан – орденское знамя. Эмир укрепил султанский стяг с полумесяцем. Они посмотрели друг на друга долгим пристальным взглядом. Эмир – восхищённо и изучающее, маршал – устало и понимающе. Говорить, казалось, было не о чем, но эмир мечтал об этой встрече. Он сказал:

– Ваш магистр был великим воином. И ты, маршал – великий воин.

– И султан, и эмир так же великие воины, – голос маршала прозвучал довольно равнодушно. В иной ситуации эмир оскорбился бы этим, но не сейчас:

– Мне хотелось бы воевать с тобой плечом к плечу, маршал!

– Это можно устроить. Примешь христианство. Затем примешь монашество. Помня о нашем старом знакомстве, могу тебя взять к себе оруженосцем. Будешь хорошо служить – станешь рыцарем. Тогда и повоюем плечом к плечу.

Это было смертельное оскорбление. Эмир воздал хвалу Аллаху за то, что маршала никто не слышал, а иначе одному из них пришлось бы тут же умереть. Но эмир с куда более лёгким сердцем перерезал бы глотки всей своей мамлюкской сотне. Эти франки, они… не такие. Петр никогда не стал бы так ползать на брюхе перед своим королём, как он, эмир, ползает перед султаном. Тамплиеры, даже складывая оружие, ведут себя, как победители. Да ведь они и есть победители. А он, эмир, опозорен и повержен. В душе воина джихада неожиданно проявились давно нараставшие изменения. Он с радостью признал, что побеждён маршалом и не почувствовал в этом никакого бесчестия.

– Мне очень жаль, маршал, что мы никогда больше с тобой не свидимся.

– Как знать, владыка Хамы, как знать, – лицо Петра де Северина, неожиданно освободившись от маски усталости, вдруг стало таким добрым, каким, эмир был уверен, не может быть лицо ни одного смертного.

Они спускались вниз. Там все уже были готовы к исходу. И хладнокровно равнодушные тамплиеры, и смертельно перепуганные христианские женщины, и мамлюки, глаза которых сверкали нездоровым похотливым блеском. Их бесстыдное разглядывание христианок ничего доброго не предвещало. Всего мгновение потребовалось для того, чтобы ситуация вышла из-под контроля – один мамлюк шагнул к христианке и рванул её одежду, сразу же все слуги султана, дико завизжав, бросились на женщин.

Кажется, только женщины знали, что так и будет. Тамплиеры совершенно этого не ожидали, но им также оказалось достаточно нескольких мгновений для того, чтобы выхватить мечи и наброситься на мамлюков. Маршал не отдавал своим рыцарям никакой команды, он просто, как и все, выхватил меч и разом уложил нескольких султанцев.

Меча не было в руке только у эмира. Потрясая кулаками, он рычал на своих: «Похотливые псы! Шайтановы отродья!». Через пять минут он, единственный сарацин без меча, остался единственным живым сарацином. Эмир возвёл глаза к небу: «О, Аллах!..». Но увидел он не Аллаха, а летящее вниз разорванное султанское знамя. На его месте тут же вновь появился Босеан. Маршал ледяным тоном бросил эмиру: «Уходи». Тот удалился, не сказав ни слова.

***

Владыка Хамы, распростёршись, целовал ковёр у ног султана:

– О, повелитель, твои мамлюки предали тебя. Они ослушались приказа великого из великих. За это Аллах покарал их смертью.

– Аллах не действует руками неверных. А за капитуляцию отвечал ты, эмир. Как думаешь, дорого ли стоит теперь твоя голова? Дохлый пёс стоит дороже.

Эмир никогда раньше при таких обстоятельствах не осмелился бы оторвать лоб от ковра и проронить хотя бы звук, но сейчас он это сделал:

– Прикажи, великий из великих, вновь отправиться к тамплиерам и передать им извинения за поведение мамлюков, недостойных называться мужчинами.

Султан как громом был поражён этими словами. Мысленно он тотчас приговорил эмира к смерти, но решил, что успеется и вслух сладко сказал:

– Ступай, принеси извинения. Нет, пожалуй, я сам это сделаю. Пригласи маршала и его рыцарей в мой шатёр.

***

Командор лениво бросил маршалу:

– Мессир, они всех нас перережут, как баранов, если мы к ним придём.

– Да, командор, вряд ли будет иначе, но насчёт «баранов» ты, должно быть, пошутил. Мы умрём, как христианские мученики. Это гораздо лучше, чем умереть, убивая, в бою. А наших женщин Господь спасёт если не от смерти, то от позора. Как – не знаю, но спасёт. Мы своими мечами уже не сможем их защитить.

– Я готов, Пётр, – сказал командор, впервые назвав маршала просто по имени.

– Собирай посольство, Жан. Не к султану посольство. Ко Христу.

***

На следующий день маршал, командор и ещё десять рыцарей без оружия и даже без кольчуг, в плащах поверх туник, отправились к султану. Маршал молил Бога лишь о том, чтобы слуги султана как можно скорее делали то, что замыслили. Господь услышал молитвы своего верного тамплиера. Их схватили сразу же у султанского шатра без всяких разговоров. Эмир Хамы, намеревавшийся встретить их проводить к султану, издал дикий вопль отчаянья, но в его руки тот час вцепились два огромных мамлюка, специально для этого заранее приставленные к эмиру султаном. Отчаянье сразу же схлынуло с души эмира – если его казнят вместе с тамплиерами, значит, он не будет предателем в глазах доблестных воинов Сулейманова Храма. А в глазах Аллаха? Аллах воистину велик! Но величие его по-настоящему ведомо лишь тамплиерам. Тотчас эмир радостно крикнул:

– Я христианин! Я христианин!.. Я христианский монах!

Султан, который уже вышел из шатра, впервые в жизни растерялся. Весьма великая случилась неожиданность. Султан привык, что его рабы, будь они хоть визирями, умирают, как рабы, то есть, умоляя о пощаде и целуя прах у ног повелителя. А этот сумасшедший эмир… Мгновений султанской растерянности хватило маршалу, который уже лежал на земле со связанными руками, чтобы крикнуть эмиру:

– Вот мы и сражаемся вместе, брат мой во Христе! Приветствую тебя, великий победитель шайтана! Буду счастлив умереть вместе с тобой!

Казнь тамплиеров и эмира видели последние защитники Тампля Акры, стоявшие на стенах. Рыцари и даже женщины Акры наблюдали за казнью спокойно, с недрогнувшим сердцем. А буквально через час случилось то, чего не ожидал даже султан: его сапёры подрыли наконец башню. Стены Тампля рухнули, похоронив под огромными глыбами всех кто был внутри. Последние рыцари и последние дамы Акры по молитвам Гийома де Боже, Петра де Северина и всех тамплиеров-мучеников приняли смерть быструю, мирную, непостыдную. Сквозь облако пыли их души взлетели к Небесам столь же стремительно, как и последние камни, летящие вниз.

Часть вторая. Образ веры

– Дочитал? Заинтересовало, – спросил Андрея, заглянувший к нему Дмитрий.

Сиверцев долго, молча и отрешённо смотрел командору в глаза, как будто всё никак не мог понять, кто пред ним стоит. Потом так же отрешённо сказал:

– Дмитрий, я в церковь хочу, на службу.

– Хороший ответ. Значит, не зря я бумагу марал, – Дмитрий, по-видимому, нисколько не был удивлён странным состоянием Андрея, – Да я ведь и зашёл к тебе как раз перед литургией. Пойдём. До службы успеешь в храме осмотреться.

***

Андрей остановился на пороге храма, беглым взглядом окинув его внутреннее пространство. По старой привычке, он всегда останавливался на пороге незнакомых помещений, стараясь мгновенно оценить все возможные опасности, которые ожидают его, когда через несколько секунд он станет частью этого пространства. Здесь, в Секретум Темпли, следование этой привычке, казалось, не имело никакого смысла, и всё-таки он испытывал страх, понимая, что стоит на пороге совершенно новой жизни. Сиверцев знал: один только шаг вперёд – и в свою прежнюю жизнь он никогда уже не вернётся.

Своды храма были очень высокими, во всяком случае, гораздо выше, чем можно было ожидать в подземном помещении. Андрей подумал, что это, должно быть, естественная пещера, которую люди облагородили, завершив творение Божие. Стены, облицованные грубым камнем, дышали первозданностью. Иконы на стенах были довольно редки, пред ними – привычные по православным храмам подсвечники с трогательными букетиками из маленьких огоньков. Впереди – столь же привычный православный иконостас, а в стенах продолговатые ниши, которых раньше ему никогда видеть в храмах не доводилось.