Первой моей учительницей была Анна Константиновна Серебрякова. Та самая, которая дружила с моей старшей сестрой, и которая приняла "активное" участие в моем оформлении учеником 1 класса. Тетрадей тогда было очень мало, поэтому нам выдали их всего по две штуки (сейчас точно не помню: на полгода или только на одну четверть), одна в косую линейку (для письма), другая в клетку (для арифметики). Писали в тетради мы крайне редко. А т.к. тогда не было и учебников (первое полугодие я проучился без единого учебника), то учился я плохо. Домашнее задание надо было выполнять либо между строчек на старых газетах, которых было тоже "не густо", или в ненужных книгах. Но самая главная причина, которая вызвала у меня быстрое исчезновение желания учиться, это то, что в школу надо было ходить к 8 часам утра, стало быть – и рано вставать. В общем, я расхотел учиться. Но мать каждое утро терпеливо и долго будила меня и отправляла в школу, не смотря на мое сопротивление. При этом она приговаривала: "Я тебя в школу не посылала. Сам записался. Теперь ходи".

Учебников не было не только у меня. Потрепанный довоенный букварь был один на всю нашу улицу. Приходилось просить его на полчаса. У меня была отличная зрительная память, с помощью которой я быстро запоминал все, что хотели от меня старшие. Так же я отвечал и в школе. Попадался я только тогда, когда учительница заставляла меня читать не с начала текста, а где-нибудь с середины.

В любимой и дорогой для меня тетради "для письма" на одной странице бывало по 4 двойки. И я гордился этим, т.к. у соседки по парте на той же странице было 5 двоек. Значит, я учился лучше. И еще с того времени мне запомнилось, как все-таки приятно было писать между строчек на "Конституции СССР", которую в том 1946 г отпечатали огромным тиражом и выдали каждой семье. Была она и у нас. Бумага там была “лащеная”, как тогда говорили, и перо не цеплялось. Сейчас такую бумагу нам поставляет Финляндия. В той Конституции, как потом я узнаю, были записаны гарантии свободы слова и совести. Как это ни странно сейчас звучит.

За первую четверть я принес домой следующие оценки: по арифметике – 4, по чтению -3, по письму – 2. Вторую четверть я закончил без двоек. Но хорошо читать я научился на новогодних каникулах. Тогда старшая сестра Вера – учительница начальной школы села Могилевка – привезла мне к Новому году "Родную речь" для первого класса. Это была первая книга в моей жизни, да еще и новая! Я с ней не расставался все каникулы, и к их концу умел бегло читать. 1 класс закончил без двоек, с "твердыми" тройками и четверткой по арифметике.

Надо отметить, что Анна Константиновна была хитрая учительница, и всегда отбирала в свой класс лучших учеников. Она и меня записала в свой 1-й класс как многообещающего ученика. Но т.к. я ее надежды не оправдал, то во втором классе я уже учился в параллельном 2-м "Б". Там учительницей была Варвара Михайловна Махаринская. Она учила меня во 2-м и 3-м классах, и у неё я стал лучшим учеником – троек в табеле у меня не было. Варвара Михайловна была чутким человеком. Нас она любила, и мы отвечали ей взаимностью. Впоследствии меня (как и всех) учило много преподавателей, но лучшим учителем в памяти осталась она. Особенно запомнилось, как она пела на уроках пения. Варвара Михайловна в процессе пения забывала, что она на уроке, и пела, вкладывая в песню всю душу. Мне кажется и сейчас, что жизнь она очень любила, но с мужем ей, как и многим женщинам, не повезло. Он пил и часто в нетрезвом виде приходил к нам в школу. Она, сгорая от стыда, завидев его еще на улице, выбегала из класса и, наверное, уговаривала его идти домой. Мы видели в окно, как он пьяно куражился, и нам было обидно за свою любимую учительницу.

Еще помнится, что в то время зимой появились в поселке волки. Один из них ночью придушил соседскую собаку и унес ее на остров реки Хор, где и съел. Утром я и старший брат пошли с санями на этот же остров за сеном и на дороге прочитали всю собачью трагедию: следы крови и клочья шерсти на улице, затем на реке, и уже на острове нашли все, что осталось от этой собаки. Днем мы почему – то волков не боялись, но вечером, зимой, в 9 часу идти по тёмным улицам было страшно. В то время наш класс занимался с 16 часов, и уроки заканчивались в 20 часов. Поэтому ученики собирались в большую стаю и шумно двигались домой. Хуже было тем, кто жил дальше всех, – последние десятки метров преодолевались бегом. Одним из таких был я. Наверное, по этой причине я умел потом неплохо бегать? Тогда не принято было встречать учеников после занятий из школы. Да и показывать, что ты боишься, тоже было нельзя – засмеют.

Помнится и такое. В поселке Хор было три завода. Один из них, как я уже упоминал, был гидролизный. Конечной продукцией этого завода был спирт. Завод поставлял этот спирт на какой-то шинный завод. Говорили, что на Минский. Кроме этого, завод производил и дрожжи для сельского хозяйства. Дрожжами кормили свиней, но помню, что их ели и люди. Пробовал дрожжи и я. Не понравились. Но когда голоден, есть можно. Спирт считался техническим. Ну и что из того? Для русского человека это ничего не значит. Пили его в поселке Хор все. И я пробовал его неоднократно. Мой отец, как я уже об этом упоминал, работал на этом заводе в пожарно-сторожевой охране. Эта организация охраняла завод, а в случае пожара, они же выполняли обязанности пожарников. Периодически на завод подавалась железнодорожная цистерна, в которую этот продукт (спирт) перекачивали с емкостей завода. Склад, естественно, охранялся. Отец был начальником смены, поэтому он вправе был давать такую команду: "Боец Тесленок, проверьте посты!". Боец Тесленок (а это был наш сосед) брал огнетушитель на плечо и шел проверять посты. К этому времени цистерна уже была полная. Ее закрывали, пломбировали, но в трубопроводе и в шлангах оставался спирт. Не сливать же его на землю! Вот тут и появлялся боец Тесленок. Он подставлял свой огнетушитель, который был специально пустым и вымытым, и 8 литров "попадало уже не на землю". Затем боец брал потяжелевший огнетушитель опять на плечо и "продолжал проверять посты". С огнетушителем заходил домой, где спирт сливал в ведро, и возвращался на службу. Вечером я видел, как отец с соседом делили "добычу". Делили честно, кружкой разливали в два других ведра: кружку тебе, кружку мне, кружку тебе, кружку мне и т. д…

Считаю нужным немного рассказать о соседе, которого я только что упоминал. Каким он остался в моей памяти (с учетом воспоминаний матери)? Молодость у него была бурная, и, как говорила моя мать, "душ он погубил много". В Гражданскую войну воевал и за белых, и за красных, и за зеленых, и за прочих цветных. Но в конце оказался красным, но таким, что надо было сменить место жительства. Поэтому и он оказался на Дальнем Востоке. Сам слышал его пьяный рассказ за столом, как он в то лихое время оказался на одной гулянке, где ему понравилась девушка (в его рассказе она – "баба"), но у нее, оказывается, уже был кавалер. Соперничество кончилось тем, что он вывел кавалера во двор, где финкой располосовал ему весь живот, и все удивлялся, почему тот долго не падает. И только, когда уже мертвого кавалера занесли в дом и расстегнули на нем ремень, – "у него все кишки вывалились" (его слова), тогда он понял, почему тот так долго сопротивлялся. "Ремень у него был широкий и держал все внутренности"– так закончил он свой рассказ. Жен у него было несколько, но все они с ним были несчастливы и почему-то рано умирали. Детям тоже большого счастья он не дал: одна из дочерей после двадцати лет покончила жизнь самоубийством, а сын погиб где-то на Севере. Перед смертью сосед сильно и долго болел. Кажется, у него был туберкулез. Он был еще не стар, но последняя жена умерла значительно раньше его. В чем – то, как соседу, помогала больному моя мать, и, приходя от него, она говорила: "Мучается он сильно, но эти муки, наверное, ему Господь Бог послал за загубленные им невинные души".

Пройдет не один десяток лет, и я, бывая на кладбище на могилах своих родителей, буду подходить и к могиле своего соседа. Всматриваясь в его фотографию на памятнике, ищу в его лице и в его глазах подтверждение тех материнских рассказов. Нахожу.

Иногда вспоминаю, как я в первом классе "стал жертвой культа личности". В "Родной речи" была помещена фотография – рисунок Володи Ульянова в детстве. О том, что это Ленин, мне никто не говорил. И я не знал, что это святая личность, и к ней нельзя прикасаться. Для меня это был обычный мальчик, хоть и симпатичный, но не Бог. Поэтому, когда у меня появилась самая первая пачка цветных карандашей, я, естественно, покрасил ему щеки в красный цвет. Ну не мог я равнодушно смотреть на его бледные щеки. Это увидела учительница, и, чтоб я знал вождей в лицо, поставила меня до окончания занятий в угол. Там я и запомнил, как выглядел в детстве "наш любимый вождь и учитель", " отец всех народов", "сильно любивший детей", которых у него не было.

Уместно здесь вспомнить и мой «прокол», который я допустил в шестилетнем возрасте. После чьей-то подсказки я шёл по нашей улице и громко пел: «Когда Ленин умирал, Сталину приказывал: чтобы хлеба не давал, а сало – не показывал». Видимо я пропел это несколько раз Услышал, что меня срочно зовёт домой мать. Дома за эти стихи мать дала мне подзатыльник, и сказала, что, если я ещё хоть раз где-нибудь пропою эти слова, моего отца посадят. Культ был, но были и его противники.

Может сложиться впечатление, что у меня тогда зародилось сомнение в величии Ленина и его ученика Великого Сталина. Ничего подобного! Все мы были послевоенные фанаты и в душе готовы были "к борьбе за дело Ленина и Сталина". Тем более, что только что закончилась Великая Отечественная война, "которая доказала всему Миру верность учения Ленина и Сталина". Мы были самые счастливые дети, потому что родились в Великой Стране, которой руководят самые Умные и Мудрые Люди на свете. Мы – дети единственной страны, строящей счастливую жизнь своим детям. В других странах об этом тоже мечтают, но им не дают строить "проклятые буржуины". Поэтому там дети и взрослые страдают и завидуют нам, советским людям, что и подтверждалось песнями "бедного" американца Поля Робсона. Особенно эффектно у негритянского певца звучали на русском языке слова (с акцентом): "Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек". По радио в "Последних известиях" ежедневно и ежечасно читали доклады, примерно, следующего содержания: "Москва, Кремль. Товарищу Сталину Иосифу Виссарионовичу. Докладываем Вам, дорогой Иосиф Виссарионович, что колхозы и совхозы (называется район или область) выполнили и перевыполнили взятые перед Вами обязательства....." и т. д. При этом в докладе было около 50% слов – "дорогой Иосиф Виссарионович". И так каждый день, каждый час. Поэтому мы, не смотря на то, что многие из нас еще и в декабре месяце ходили в школу босиком, считали себя счастливыми. А ноги можно было отогреть и на парте, сложив их под себя. Кстати, именно тогда мы учили стихотворение, в котором были слова – "немец – барин не привык, русский стерпит, он – мужик" Потом это стихотворение из школьной программы изъяли. Кто его написал, не помню.

К этому же времени относится и такой факт. Связан он с моим братом Алексеем, который был старше меня на 4 года. Но он учился в школе всего на два класса впереди. Один год он потерял, потому что в школу принимали с 8 лет, а вот куда девался еще один год – не знаю. Война или переезд? Так вот он бросил учиться в школе, закончив всего 3 класса, той самой Первомайской начальной (а правильнее – 3-х классной) школы. Идти в 4-й класс другой школы он отказался. Что только мать с ним не делала – бесполезно! Уговоры, "битиё" … все было. Сколько раз мать плакала, видя, как его сверстники идут в школу. Больше в школу брат никогда не ходил. Сыграли ли решающую роль те два километра, которые надо было пройти до школы, напугала ли возможность быть битым при проходе по "чужому" району, где жили так называемые "заводские", с которыми мы постоянно "воевали"? Не знаю. Короче, мой брат прожил свой век с 3-мя классами образования. А ученик он был способный.

Тогда же решилась и судьба моей второй старшей сестры – Нины. Окончив 7 классов, учиться дальше ей не пришлось. Трудное материальное положение в семье вынудило ее пойти работать в 15 лет. Уехала она работать в районный центр, поселок Переяславка. Почему ей надо было обязательно уехать из дома (ведь на Хору было три завода: гидролизный, лесопильный и кирпичный)? В основном потому, что жили мы очень тесно. В квартире, состоящей из комнаты и кухни, постоянно жило 7-10, а однажды в этой квартире проживало 13 человек. Мне сейчас трудно представить, как мы там размещались. Помню только, что 4-5 человек (это дети, и я в том числе) спали на полу под одним большим одеялом. Уезжая от нас, сестра, таким образом, улучшала условия жизни остальных членов семьи.

У меня постоянное ощущение, что Нина недополучила от жизни того, что ей полагалось и по уму, и по трудолюбию. Что тут больше виновато – война или страна, руководимая большевиками? Наверное, то и другое вместе. После переезда на Дальний Восток, мать тяжело заболела. Лечили ее долго, в том числе и в Хабаровске, в Краевой больнице, где она пробыла более полугода. Как говорила мне мать, я в возрасте одного года оказался на руках вот у этой сестры почти на целый год. А было тогда ей 10 лет. Оставшись без материнского ухода, начал болеть и я. Вот с таким братиком она мучилась год и днем, и ночью. В таких условиях дети взрослеют быстро. Конечно, я этого не помню, но что-то остается в "подкорковом сознании". Во всяком случае, из всех сестер и братьев она до сих пор мне ближе всех. По-моему, и она также относится ко мне, хотя об этом и не говорит, но я это чувствую.

Нина была красивой девушкой. На нее обращали внимание мужчины. И вскоре она выйдет замуж за мужчину, намного старше и опытнее ее. Замуж – то она вышла, но брак регистрировать было нельзя. Нельзя потому, что ее муж был ссыльный. И об этом надо рассказать подробнее.

В ссылку он попал потому, что во время войны был в плену. С его слов, в плен он попал при следующих обстоятельствах. Генерал Власов, как известно, за годы Отечественной войны был разгромлен трижды: дважды немецкими войсками и один раз советскими. Первый раз его армия была окружена и разбита летом 1941 года под Киевом. Сталин тогда наградил его орденом и дал другую армию. Летом 1942 года немцы разгромили его армию вторично под Ленинградом, но на этот раз в плен попал и сам генерал Власов. Уже в плену генерал сформировал из пленных красноармейцев еще одну армию, с которой воевал уже за Гитлера, и был разгромлен в третий раз теперь уже Советскими войсками.

Так вот, мой зять и муж старшей сестры Гусев Михаил Иванович был в составе той армии Власова, которая была окружена и разгромлена немцами под Киевом. Ее остатки сдались в плен. Зять говорил, что был приказ о сдаче в плен, и он был правильный, т.к. воевать они больше не могли, так как ни продуктов, ни боеприпасов у них уже не было. А сидели они окруженные в болоте. "Мы с облегчением восприняли приказ о сдаче в плен, т.к. в противном случае нас ждала только голодная смерть!"– говорил Михаил Иванович. Привезли их немцы в Германию и заставили работать на заводе. Зять был хороший механик, неплохой токарь (до войны он окончил механический техникум), но, говорит, работать по специальности не мог. Нельзя было работать на врага. Поэтому немцам он сказал, что он не имеет никакой специальности, и его определили уборщиком производственных помещений. Вспоминал, что руки чесались, хотелось стать к станку, которых на том заводе было много, но не стал, выдержал. Немцы в первый период войны играли "в гуманность" и пленных на работе не охраняли. Поэтому Михаил Иванович часто отлучался на рынок что-нибудь продать – купить. Продукцию готовили сами на тех же станках. "Посылали торговать на рынок меня потому,– говорил зять, – что я был сухощав, волосы светлые и хорошо говорил по-немецки. Если бы у меня были вставные зубы не из белого металла, меня бы принимали за немца. Немцы тогда вставляли зубы только золотые".

Зов крови и отсутствие должной охраны привело к тому, что зять трижды бежал из плена. Дважды – на