Цитаты из книги «Ремесло»

Я уже говорил, что познакомился с Бродским. Вытеснив Хемингуэя, он навсегда стал моим литературным кумиром. Нас познакомила моя бывшая жена Ася. До этого она не раз говорила: – Есть люди, перед которыми стоят великие цели!

Я часто думаю про вора, который украл чемодан с рукописями. Вор, наверное, обрадовался, завидев чемодан Платонова. Он думал, там лежит фляга спирта, шевиотовый мантель и большой кусок говядины. То, что затем обнаружилось, было крепче спирта, ценнее шевиотового мантеля и дороже всей говядины нашей планеты. Просто вор этого не знал. Видно, он родился хроническим неудачником. Хотел разбогатеть, а стал владельцем пустого чемодана. Что может быть плачевнее? Мазурик, должно быть, швырнул рукопись в канаву, где она и сгинула. Рукопись, лежащая в канаве или в ящике стола, не отличима от прошлогодних газет.

Я родился в эвакуации, четвертого октября. Прошло три недели. Мать шла с коляской по бульвару. И тут ее остановил незнакомый человек. Мать говорила, что его лицо было некрасивым и грустным. А главное – совсем простым, как у деревенского мужика. Я думаю, оно было еще и значительным. Недаром мама помнила его всю жизнь. Штатский незнакомец казался вполне здоровым. – Простите, – решительно и смущенно выговорил он, – но я бы хотел ущипнуть этого мальчишку. Мама возмутилась. – Новости, – сказала она, – так вы и меня захотите ущипнуть. – Вряд ли, – успокоил ее незнакомец. Затем добавил: – Хотя еще минуту назад я бы задумался, прежде чем ответить… – Идет война, – заметила мама уже не так резко, – священная война! Настоящие мужчины гибнут на передовой. А некоторые гуляют по бульвару и задают странные вопросы. – Да, – печально согласился незнакомец, – война идет. Она идет в душе каждого из нас. Прощайте. Затем добавил: – Вы ранили мое сердце… Прошло тридцать два года. И вот я читаю статью об Андрее Платонове. Оказывается, Платонов жил в Уфе. Правда, очень недолго. Весь октябрь сорок первого года. И еще – у него там случилась беда. Пропал чемодан со всеми рукописями. Человек, который хотел ущипнуть меня, был Андреем Платоновым.

Мой отец был режиссером драматического театра. Мать была в этом театре актрисой. Война не разлучила их. Они расстались значительно позже, когда все было хорошо…

За окном – ленинградские крыши, антенны, бледное небо. Катя готовит уроки. Фокстерьер Глафира, похожая на березовую чурочку, сидит у ее ног и думает обо мне.А передо мной лист бумаги. И я пересекаю эту белую заснеженную равнину – один.Лист бумаги – счастье и проклятие! Лист бумаги – наказание мое…Предисловие, однако, затянулось. Начнем.

Тринадцать лет назад я взялся за перо. Написал роман, семь повестей и четыреста коротких вещей. (На ощупь – побольше, чем Гоголь!) Я убежден, что мы с Гоголем обладаем равными авторскими правами. (Обязанности разные.) Как минимум, одним неотъемлемым правом. Правом обнародовать написанное. То есть правом бессмертия или неудачи.За что же моя рядовая, честная, единственная склонность подавляется бесчисленными органами, лицами, институтами великого государства?!Я должен это понять.

Я рассказывал о таких ужасах, которые в своей чрезмерности были лишены правдоподобия.

Вольф был нетерпелив. Я лишь позднее сообразил – водка нагревается. – Любимые писатели? – коротко спросил Вольф. Я назвал Хемингуэя, Бёлля, русских классиков… – Жаль, – произнес он задумчиво, – жаль… Очень жаль… Попрощался и ушел. Я был несколько озадачен. Женя Рейн потом объяснил мне: – Назвали бы Вольфа. Он бы вас угостил. Настоящие писатели интересуются только собой… Как всегда, Рейн был прав…

Даже хорошо, что у меня пропали старые рукописи, ведь они были так несовершенны. Теперь я вынужден переписать рассказы заново, и они станут лучше…»

Я хочу в этом разобраться. Постоянно думаю об этом. Мечтаю и надеюсь вызвать призрак счастья…