После трехминутного разглядывания, самодеятельным писателям, всем без исключения сделалось стыдно за свои глупые конкурсные надежды, даже Станислав смолк, и тогда среди общего молчания раздался глас квадратного:

– Много званных, да мало избранных: дети вы наивные! Финал давно расписан как по нотам: кому, когда, сколько. Деньги в Москве дают исключительно своим, весь этот концерт – дребедень с известным концом, ваша судьба – играть массовку.

– А вы тоже в массовке участвуете? Или вам дадут что-нибудь?

– Я всегда сам беру. Попробовал бы кто мне не дать, – ухмыльнулся квадратный и направился к лифту уверенной поступью.

Оказывается, он уже зарегистрировался и получил ключи от номера.

Гораздо ранее нужного времени финалисты дружной компанией покинули гостиницу гулять по Арбату, посмотреть: что да как. Многие уезжали уже завтра и хотели купить какие-нибудь подарочки на Арбате для семьи и друзей. Однако здешние магазинчики, все как один торговали поддельными матрешками, сделанными в Узбекистане, и были неподъёмно дороги. Даже на футболках с Пуtиным, скачущим на медведе стоял лейбл: «Сделано в Узбекистане».

Заваркин вместе со всеми шлялся по магазинчикам, разглядывал, фыркал и ничего не покупал – денег в обрез. Вот получит премию – тогда… но не это, и не здесь…

К шести часам соискатели вошли в отель «Шератон», поднялись на второй этаж. В зал еще не пускали, шла регистрация участников.

Когда зашел разговор об издательской фирме, приславшей на подпись договоры через Машу на издание книг, Станислав признался Заваркину и Володе, что отказался передать издательству исключительные права на печать своей трилогии.

– Всего тысячу долларов за трилогию дают, и на пять лет права забирают, вдруг потом кто другой больше предложит?

– А я передал, – повинился Глеб, – пусть печатают за тысячу, у нас местные издательства книги издают за счет автора и только, так что вообще надеяться не на что.

– Говорят, у этого издательства очень тощий издательский портфель. Поэтому они и встали под телеканал в организации этого конкурса.

В Ломоносовском зале Шератона плотной толпой теснился пришлый народ. Перед сценой стояли ряды пустых стульев, которые никто не занимал. На каждом лежал белый лист бумаги, на котором черными большими буквами напечатано: финалист.

Отдельно прогуливался престарелый актер Этуш, кося на публику изумленным взором, словно видел подобную катавасию первый раз в жизни, и возмущен был чем-то до глубины души, как в тот известный всем момент, когда его сановному жениху из «Кавказской пленницы» украденная невеста врезала подносом по голове.

Краснодарец Володя буквально на цыпочках приблизился к мэтру, приветствовал его многословной речью, в стиле ломоносовских од, прося разрешения сфотографироваться вместе. Этуш еще шире округлил черные очи, будто перед ним сама Наталья Варлей в минуту памятной киношной ссоры, но все же кивнул головой, Володя махнул рукой молодому человеку с фотоаппаратом, как оказалось, своему зятю, живущему в Москве.

Симпатичный зять-блондин сверкнул юпитером, а Этуш вовремя моргнул.

У Станислава оказалось множество знакомых среди пишущей братии, видно было, что он привычен общаться в подобных статусных литературных кругах. На стулья финалистов они сели рядом. Слева от Заваркина оказался Стас, справа Володя, а перед ними на сцене представители телеканала. Внешне похожий на мафиозного дона Корлеоне, боязливый главный редактор отчего-то не решался забраться на сцену, стоял возле и робко отнекивался, пока его чуть ли не за шкирку туда не втащили.

Главным ведущим оказался как раз Этуш, а рыженькая Амалия Мордвинова вскрывала конверты, неся при этом какую-то чепуху, непрестанно хихикая и получая шлепки по мягкому месту от своего бывшего дипломного руководителя Этуша.

– Она правильно сменила имя с Людмилы на Амалию, – сказал недовольным тоном Станислав. – Это ей больше подходит.

Первые три номинации были чужие, получавшие держали речь, и, надо сказать, очень хорошо выступали, просто блестяще, будто бы не только написали, но и заучили ее наизусть заранее.

Глеб понимал, что на таком уровне он высказаться в данный момент не сможет, ибо никакой речи не приготовил, начнет мямлить, заикаться, краснеть… Уж лучше пусть ему премия совсем не достанется…

Согласно данному пожеланию, премию по номинации ни ему, и никому из его новых литературных знакомых не дали, так что позориться на сцене им, слава богу, не пришлось. В то время как Квадратный с лакированной прической свою награду, действительно, не упустил.

Когда осталась самая распоследняя номинация «За доброту», Станислав глянул сначала в список, потом на Глеба с Володей: «Ну, готовьтесь, братцы, сейчас кто-то из вас разбогатеет». Идти на сцену и за двумя тысячами долларов Заваркину снова ужас как не хотелось, тем более объясняться там за свою неадекватную историческому моменту доброту.

Володя вскочил с места, вышел из ряда, встал в проходе и навел объектив фотоаппарата на Амалию, вытащившую из конверта бумажку с именем лауреата. Приготовился снять момент объявления. Мордвинова прочла, но аппарат не щелкнул. Названная фамилия оказалась не Володина, и не Глеба, она оказалась… женской.

Лауреатом за доброту стала писательница, имевшая своего литературного агента, и которой прежде даже в номинации не значилось.

Станислав удивленно выдохнул: «Ничего себе, шуточки», но представитель канала поспешил разъяснить ситуацию, де артисты кино, входившие в жюри, то бишь, сам отсутствующий по уважительной причине Калягин, в последнюю минуту решили отдать пальму первенства даме, ее произведение им понравилось больше, играть его сценарный вариант будет много интереснее.

Опомнившийся Володя защелкал вспышками, стараясь для истории под грифом: «Как я не стал самым добрым в мире». Теперь их маленькая группа была объединена и сплочена тем смешным обстоятельством, что никто из них ничего в финале не получил, приехав за тысячи вёрст киселя хлебать.

Данное обстоятельство заметила и озвучила учительница из Питера, мечтавшая о ноутбуке, далее она отыскала еще одну закономерность: «В моей комнате гостиничной из всех девушек я одна ничем не награждена». Зато на организованном фуршете Стас, Володя и Глеб повеселились неплохо, устроившись за одним столиком, четвертой к ним присоединилась Светлана.

И белое вино пили и красное, и ели много со шведского стола и хохотали, не заботясь о лауреатских приличиях, им рано бронзоветь, они еще не доросли. Стас пообещал учительнице из Питера, что завтра, до отлета, знакомые доставят прямо в гостиницу ноутбук, который он ей подарит: бэушный, но вполне рабочий. Он уже созвонился с кем надо.

Учительница скромно поблагодарила.

Глеб смотрел на Стаса, как на волшебника: вот кому в самом деле следовало дать приз за доброту!

Таская бокалы и закуску со шведского стола к их стоячему, Заваркин натолкнулся на огромной толщины господина, идущего навстречу, который сердитым требовательным взглядом вонзился в Глеба настолько сильно, будто пытался просверлить ему по тайной методике древних майя в черепе дыру. То был известнейший писатель Битов, входивший в состав конкурсной комиссии.

Заваркин не понял, что означает сей раскаленный взгляд, за что рассердился на него известный собрат по перу, вроде бы конкуренции он ни с какой стороны мастеру не составлял, растерявшись, даже поздороваться не решился. Скользнул с двумя бокалами в другую сторону и был таков.

– Ты кем работаешь? – спросил после третьего бокала Володя, доверительно приблизив загорелое под южным солнцем мужественное лицо.

– Сторожем, – легко признался Глеб, не чувствуя больше груза премиальной ответственности.

– Правильно. Самая подходящая работа для писательства. Надо будет и мне что-нибудь подобное присмотреть. Я, видишь ли, уволился из администрации буквально накануне этой поездки. Узнал начальник случайно, что пишу, ну и кому нужен писатель в отделе? Пришлось заявление подавать по собственному желанию, все равно бы съели и с треском вышибли. С женой тоже отношения испортились из-за этого творчества, сейчас вернусь без приза, разводиться будем. Так что, дорогой Глебушка, имя у тебя хорошее, наверное, в сторожа ночные подамся, денег, конечно, не будет, статуса тоже… да и чёрт с ними.

– Главное – вдохновение ночью прёт, как никогда днем, – с восторгом припомнил Заваркин свои полуночные бдения у компьютера Аллы. – А зарплата, конечно, практически на нуле, тут уж извините, непрожиточный уровень.

– Представь, супруга прочла мою повесть, очень удивилась: «Неужели за такое еще премию дают?». Разочаровалось во мне страшно… как в авторе, и как в человеке. Я это остро почувствовал, будто шилом кольнула… Ну, ладно, посмотрим, посмотрим, не все потеряно. Честно говоря, очень на эту поездку надеялся, слишком даже, думал двух тысяч на первое время хватит, а там стоящий роман напишу, издамся… Глупо, конечно, в пятьдесят лет начинать жизнь переустраивать на новый лад… семью ломать… как считаешь? Нет, давай лучше выпьем еще… за Пушкина… и Гончарову…

Несмотря на то, что вино, по мнению знатоков было преотличное, вроде бы испанское, но опрокинув четвертый или пятый уже бокал, Заваркин почувствовал себя нехорошо, и решил срочно вернуться в гостиницу. Вся их группа сорвалась с места вместе с ним, за компанию. Веселой компанией пришли прямо к двери номера Глеба, а он так расклеился, что не удосужился пригласить новых знакомых к себе. Сказал: «Ну, пока, ребята», и вскользь по лицам ощутил всеобщую досаду, ибо хотелось посидеть еще, а только у него был отдельный номер, в котором имелся бар, полный всевозможных напитков.

Улегшись на неудобном поролоновом матраце, Заваркин тотчас ощутил запоздалое раскаяние. Вновь сделалось дурно: «Вот почему не позвал? Пусть бы люди веселились дальше, нисколько бы мы не мешали друг другу».

Ночью долго не мог заснуть, размышлял на тему «как нехорошо поступил с литературной компашкой», а утром решил пораньше съехать, чтобы не встречаться случайно с товарищами, быстренько собрался и вышел с вещами в девять часов, сдал ключи администратору.

Мило улыбнувшись, та попросила обождать, пока служащий осмотрит номер. Скоро ей позвонили, сказав, что в номере все цело, в том числе бар с напитками, что, конечно, удивительно для подобного рода творческой публики. Это удивление явственно проступило на красивом личике, и скоро Глеб уже ехал на автобусе по тягучим московским пробкам в аэропорт, где ему пришлось долгонько ждать своего рейса.

В обеденное время на некотором от него отдалении, близко друг к другу на одном сидении расположились литературный агент со своим добрым автором виртуальной сибириады. Они подошли позже, но улетели раньше, посматривали украдкой в его сторону, вроде как бы пытаясь узнать, но не поздоровались. Он так же не подошел к ним, не поздравил с победой, и даже издали не раскланялся, оставив, верно, о себе память неприветливого сибирского невежи.