Святогорская пустынь

Местность под названием «Святые Горы» на берегах Северского Донца впервые упоминается в 1526 году в «Записках о Московских делах» австрийского посла при московском дворе Сигизмунда Герберштейна, где он упоминает воинов, «которых государь по обычаю держит там на карауле с целью разведок и удержания татарских набегов… возле места Великий Перевоз, у Святых Гор». В качестве «обители» эти места впервые названы в Государевой грамоте, датируемой 1624 годом, благодаря которой за монастырем закреплялись земли и устанавливалось ежегодное содержание «братии».

Монастырь неоднократно разорялся крымскими татарами. Особенно опустошительным был их набег в 1679 году. После восстановления во второй половине XVIII века монастырь утратил свое оборонное значение и стал духовной обителью. Приказом Екатерины II от 1788 года монастырь был закрыт, а все его земли и имущество были подарены фавориту царицы Григорию Потёмкину. Только в 1844 году указом Николая I деятельность Святогорского монастыря была восстановлена.

После провозглашения советской власти он вновь закрывается и реорганизуется в базу отдыха для трудящихся и крестьян. В пещерах бывшего монастыря открывается антирелигиозный музей. В 1992 году Успенский мужской монастырь возобновил свою деятельность, а в 2004 году получил статус Лавры.

* * *

…Перед тем как потерять сознание, Фрол услышал неприятный хруст. Это хрустнул его череп под ударом железного кистеня, который в руках выросшего перед его лошадью детины казался сущей дробинкой. Перед глазами мелькнула вставшая на дыбы гнедая кобыла его попутчика и верного товарища Мишки Томилова. Теплая кровушка залила ему глаза, и в следующую минуту над его головой сомкнулись холодные воды Донца.

– Ты у этого мертвяка по карманам пошуруй – вдруг, где полушка завалялась.

– Побойся бога, братец. Не видишь разве, человек смертушку мученическую принял. Да и по всему видать – из наших он, из православных.

Фрол слышал голоса где-то очень далеко. Он вспомнил глубокий колодец, в который они с сестренкой забрались, покуда нанятые отцом работники полдничали на завалинке у хаты. Голос матушки, которая стояла совсем рядом и звала их к столу, доносился как будто с противоположного края села.

– Фролушка-а-а-а-а! Нюрушка-а-а-а-а-а! Домо-о-о-о-ой!

Оцепенев, они с младшей сестренкой смотрели друг на друга, боясь пошевелиться. Фрол хорошо помнил, о чем он тогда подумал: «Мы, наверное, померли, а матушка про то и не ведает».

Чьи-то цепкие руки приподняли его из воды и попытались втащить в лодку. Грудью он почувствовал твердый край долбленки, а ноги так и продолжали оставаться в воде.

– Тяжелый бугай будет. Не иначе, на казенных харчах потчуется. Не то что мы, сиротинушки. Да чего мы с ним вошкаемся? Давай спихнем в воду, пущай плывет дале.

Судя по голосу, говорил совсем молодой мужчина. Фрол попытался открыть глаза, но этого сделать ему не удалось.

– Нет, Евтихей, мы не душегубы какие. Не вишь, что ль? Крест на нём. Наш значится, не басурманин.

Фрол почувствовал, как говоривший распахнул ворот его рубахи и просунул руку к груди. Через мгновение раздался радостный возглас:

– Живой! Ей-богу живой! Надобно его к старцу Макарию свезти. Помогай, Евтихей, мне одному не под силу будет.

После этих слов незнакомцы вцепились в его пояс и перевалили обмякшее тело в лодку. Лицо Фрола уткнулось во что-то скользкое и вонючее, а в нос ударил запах рыбы и прогнившего лыка.

– Ты смотри! – опять раздался голос молодого Евтихея. – Сума на боку у нашего мертвяка. Видать, государственный человек будет.

– Ну, вот видишь, – с укоризной в голосе ответил его старший товарищ. – А ты все «нехай плывет, нехай плывет». По всему видать, доброе дело мы с тобой, Евтихей, сотворили. Зачтется не токмо перед Господом нашим, но и перед царем государем-батюшкой.

Потом тело Фрола закачалось на мягких волнах родного Донца, а следом его подхватили и понесли над зеленой и сочной травой-муравой. Он качался на этом ковре, пока не достиг белых облаков, клубившихся далеко у горизонта. Кто-то невидимый приподнял его тело и бережно уложил на самое большое облако. Открыв на мгновение глаза, Фрол увидел над собой черного ворона. Большая птица подняла крыло, и прохладные струи дождя мягко коснулись его лица. Еще один взмах крыльев и горячее пламя обожгло висок Фрола так, что он вскрикнул и опять провалился в небытие…

Очнулся Фрол от холода. Спина и икры ног задубели так, как будто он всю ночь пролежал на лютом морозе. Приоткрыв глаза, он в полумраке разглядел что-то белое, окружившее его со всех сторон. «Неужто снег? Вчера вроде еще лето было», – в памяти Фрола пронеслись события вчерашнего дня.

С самого спозаранку они с Мишкой Томиловым наладились порыбачить. Накануне Мишка приглядел подходящую затоку, в которой, по его словам, «щуки кочевряжатся, аки басурмане, поднятые на пики». Но не успели они толком и снасти приготовить, как прибежал посыльный от воеводы, который велел им обоим срочно явиться в канцелярию при полной амуниции, да еще и верхи. Зная крутой норов Цареборисовского воеводы, друзья бросились седлать коней.

В городке еще не все петухи проснулись, а в канцелярии уже вовсю кипела работа. Воевода сидел за столом и самолично разбирал бумаги, которые ему услужливо подавал думный дьяк Любим. После того как царь-батюшка Михаил Федорович открыл особые приказы для разбора жалоб своих подданных, работы воеводам и старостам на местах прибавилось.

Переступив порог канцелярии, друзья замерли, вытянувшись, как того велит устав воинской службы, во фрунт. Мишка от усердия даже щеки надул.

– Ну вот что, орёлики. – Воевода встал из-за стола и сделал несколько шагов в их сторону. – Тут из высочайшего приказу царя нашего батюшки Михаила Федоровича бумагу переслали. А писана она была сродниками^[55] нашими – богомольцами с Северского Донца.

Воевода глянул в сторону дьяка, и тот, взяв со стола свиток, услужливо прочитал: «Бьют челом твои богомольцы Северского Донца Успения Пречистыя Богородицы Святой черный поп Ионища, да черный диакон Германища, да старец Макарища с братией».

– Просит эта братия известно чего – хлебушка ржаного, квасу хмельного да рубища льняного. – Воевода, обхватив широкой ладонью густую бороду, на минуту задумался, а потом продолжил: – Только вот, окромя ентого, извещают они царя-батюшку про то, что не токмо богомолье их запустело, а и все земли промеж Осколом и Тором обезлюдели. Что нет им жития от татарвы проклятой, что кочевья басурманские скоро из палат царских можно будет узреть.

Воевода подошел к Фролу и Мишке почти вплотную и, глядя им в глаза, спросил:

– Как такое могёт быть? У нас под боком какие-то Германища и Ионища пишут нашему государю челобитные, а мы про то и не ведаем?!

Мишка опять надул щеки, Фрол почувствовал, что его лицо стало пунцовым от стыда. Воевода говорил с такой обидой, что он почувствовал себя виноватым и за наводнение по весне, когда Оскол вышел с берегов и разрушил земляные стены городка. И этих старцев он невзлюбил сразу же – ишь, моду взяли, шастать мимо ихнего городка напрямую в Белокаменную.

Не дождавшись от друзей ответа на свой вопрос, воевода вернулся к столу и взял из рук дьяка письмо.

– Нет, вы токмо послушайте, что они пишут дальше, – не скрывая возмущения, воскликнул он. – «По урочищам гоняют нас татары, в полоне живот свой мучаем. Есть у нас пушчонка малая, ядерок с пяток, да с десяток зарядов к ней. Токмо не обучены мы обращению с силушкой ентою. Чтобы в басурманской вере не пропасть нам, челом бьем тебе, царь батюшка, великий государь Михаил Федорович. Не откажи в милости своей, пришли нам с пяток пищалей медных, да ведерка два дроби и пулек железных к ним. А еще выдели нам человека, к военному делу сподручного, чтобы нам с ним было жить бесстрашно и надежно».

У Фрола от этих слов заныло под ложечкой. Ему уже которую ночь подряд снился местный дурачок и попрошайка татарин Слаимка. Во сне Слаимка предлагал Фролу прокатить его за денежку на своей спине аж до Азова. «Ну вот, кажись, накаркал, басурманская морда», – выругался про себя Фрол и искоса глянул на своего друга. Мишка перестал от усердия дуть щеки и на глазах становился больным и немощным не то что ехать куда-то, но даже и ходить.

Воевода опять сделал несколько шагов в их сторону и, взявшись одной рукой за рукоять сабли, которая висела у него на поясе, а другую положив на плечо Мишки, сурово произнес:

– А приказ мой будет таков. Вырушайте в эти Святые Горы, найдите там богомольцев и учините им расспрос по всей строгости. Прознайте, что это за людишки. И самое главное, выведайте – правду ли пишут они в своей челобитной, что татарва повадилась своих коней поить у самого перелазу на Посольской дороге?^[56] На всё про всё вам четыре дня сроку. А там будем поглядеть, что с ентими старцами делать. То ли пороху дать им с пульками, то ли перцу в одно место.

С тем и выступили. Достигнув левого берега Донца, друзья гнали своих лошадей не таясь. И только ближе к вечеру пошли украдом^[57], удалившись от реки и прижимаясь к зеленым дубравам и зарослям кустарника. К перелазу через Донец они добрались, когда в небе появились первые звезды. Решив устроить привал на ночлег уже на правом берегу реки, они смело направили своих лошадей в воду. О том, что было дальше, Фрол помнил смутно. Позади них мелькнули какие-то тени. Лошадь друга, ехавшего немного позади, стала на дыбы, и Мишка, вскинув руки, свалился в воду. В это же время рядом с Фролом возник огромного роста мужик, который взмахнул рукой. Дальше была темнота и плеск воды.

Фрол попробовал перевернуть свое замерзшее тело, но ему удалось только судорожно пошевелить рукой, а в голове зашумело так, как будто он стоял под колоколом на звоннице в День Святой Богородицы. Из его груди вырвался слабый стон.

Справа от него послышался какой-то шорох. С трудом повернув в ту сторону голову, Фрол увидел гроб, сделанный из грубых досок, и копошащуюся в нем фигуру, одетую во все черное. «Ворон!» – вспомнил он свои ночные видения. Фигура, кряхтя и покашливая, выбралась из домовины и стала возиться в своем закутке. Через мгновение появился слабый огонек лучины. Фрол с интересом огляделся.

У гроба на коленях стоял старик в изношенном монашеском одеянии. Он смотрел в пол и молился перед крестом, который был вырублен на одной из стен кельи. Вокруг всё было белым. «Так вот оно что, – догадался Фрол. – Пещерка вырублена в меловой скале!» Он лежал на таком же меловом полу. Его тело занимало все свободное пространство крохотной пещеры, служившей монаху кельей. Под его голову, перевязанную серой от времени, но чистой тряпицей, был подложен толстый дубовый сук.

Пока он осматривался, в крохотное оконце проник серый лучик света. Монах закончил свою молитву и только после этого повернулся в сторону Фрола. Какое-то время они смотрели друг на друга. Первым не выдержал Фрол. Приподнявшись, он тихо спросил:

– Я с другом был. Что с ним?

Казалось, что монах его не услышал. Покачиваясь из стороны в сторону, старик безучастно смотрел перед собой, беззвучно шевеля губами и время от времени осеняя себя широкими крестами. Неизвестно, сколько бы еще пришлось Фролу лежать на холодном полу, но в это время за окошком раздались приглушенные голоса, и хлипкая деревянная дверь со скрипом отворилась. Раздался голос, который Фрол уже где-то слышал:

– Слава Всевышнему! Отец Макарий, ну что, наш утопленник – не помер еще?

Старик ничего не ответил. Взяв у пришедших туесок с водой и льняное полотенце, он закрыл перед ними дверь и принялся промывать рану на голове Фрола. Делал это старик без суеты, аккуратно, продолжая бормотать молитвы. Наконец, приложив к ране прохладные листы какого-то растения, он туго перебинтовал голову Фрола куском полотенца, собрал окровавленное тряпье и вышел из кельи. Несмотря на головокружение и тошноту, Фрол с трудом приподнялся и сел, а заглянувший в келью молодой инок помог ему перешагнуть через порог.

Обитель похожего на ворона монаха находилась в скрытом от посторонних глаз урочище – пройдешь рядом и не заметишь. Только еле заметная тропинка, ведущая к реке, говорила о том, что здесь иногда бывают люди.

– Ты, мил-человек, на нашего старца не серчай, – благодушно произнес монах, пришедший вместе с молодым иноком. – Много лет назад отец Макарий принял обет молчания, покинул братию и ушел в этот скит^[58]. Если бы не он, помер бы ты, парень, еще этой ночью. Как пить дать – помер.

После слов своего второго спасителя Фролу захотелось не только пить, но и есть. Словно прочитав его мысли, монах поставил перед ним небольшое лукошко с провизией и водой.

– Чем богаты, тем и рады. Подкрепись перед дорогой. Меня Степаном кличут. А ты кто таков, мил человек?

Фрол присел на пригорок и пододвинул к себе лукошко. «Да, небогато живут здешние богомольцы», – подумал он, доставая из лукошка ржаную лепешку и плохо мытую редьку. Запивая нехитрую снедь родниковой водой, он рассказал своим спасителям кто он, откуда и куда направляется.

– Ишь ты, – обрадовался Степан. – Значит, таки дошла наша челобитная! До самого царя нашего батюшки дошла. Услышал нас государь, смилостивился, раз направил сюда государственного человека.

С этими словами Степан бухнулся перед Фролом на колени и запричитал:

– Да раз такое дело, я тебя, господин хороший, до наших старцев на себе понесу. Надо будет – в телегу, как последняя скотина, впрягусь, а доставлю.

– Не нужно в телегу. – Поев, Фрол почувствовал себя гораздо лучше. – Показывай дорогу до вашей пустыни. Далеко ли идти?

Монахи взяли Фрола с обеих сторон под руки, и они двинулись вдоль реки к белеющему над берегом меловому утесу. Оглянувшись на свое ночное пристанище, Фрол не удержался и спросил:

– Ну, отшельником жить в пещере – это мне понятно. Токмо, зачем сразу в гроб ложиться?