© Семён Колосов, 2025

ISBN 978-5-0065-9175-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

дисклеймер

Данная книга является художественным произведением, не призывает к употреблению наркотиков, алкоголя и сигарет и не пропагандирует их. Книга содержит изобразительные описания противоправных действий, но такие описания являются художественным, образным и творческим замыслом, не являются призывом к совершению запрещенных действий. Автор осуждает употребление наркотиков, алкоголя и сигарет. Пожалуйста, обратитесь к врачу для получения помощи и борьбы с зависимостью.

I

Вы помните?

Что первое приходит вам на ум?

Я помню: уставшая босая ночь в туальденоре шла за нами по пятам, лишившись в этот летний час своих инсигний, тьмы и холода, мы оборачивались на неё смеясь. Её тщеславие было смешно, она была не властна ни над нами, ни над городом, ни даже над самой собой. Конечно, пройдёт время, и она вернётся отомстить с довеском в зимний час, когда на босу ногу она натянет кожаные сапоги со скрипящими под снегом каблуками, что были неким мастером обувщиком подбиты металлическими подковами, точно копыта вороного скакуна, а туальденоровую ткань, что отдаёт не то сермяжным облачением бедняги, не то саваном, заменит бурая медвежья шкура с плеч абрека.

Вы всё, конечно, помните…

Но почему же вы? Разве после стольких лет я не могу к вам обращаться, как и встарь, на «ты»? Вы разрешаете? Да, я обращусь к тебе на «ты», и если после этих строк вдруг будет неприятно далее читать, ты бросишь, ты всё, конечно, бросишь… но тогда ты не узнаешь и конца. Ты думаешь, что он, конец, произошёл тогда, когда стояли мы у двери, и я произносил: «Надеюсь больше никогда…» О нет, то был финал, но, к сожалению, отнюдь не финиш.

Так что же первое всплывает в памяти? Ах да, мне кажется, тебе мерещится, её не должно ворошить. Воспоминания подобны увязшему в предметах эху. Кому придёт на ум их извлекать из стульев, штор, столов, стаканов, антресоли, шкафа, лампы, утюга, гардин, фортепиано, рам картин, обоев, спичек, шоколада, аппликаций, книг, одежды, пыли под кроватью, зубных щёток, одеяла, каблуков, розеток, ванны, старых песен или… поцелуя.

Вот мы стоим. Всё та же хилая худая ночь плетётся на задворках и не может к нам пробиться через свет вольфрама и цветы петунии и левкои. Над нами полукруглая оштукатуренная арка, и она не то чтобы проезд во двор, а величавый вход, пештак ведущий к новой жизни.

– Скажи серьёзно, что ты обо мне думаешь.

Все эти дни я медлил, как подросток, и даже, к своему стыду, и в этот вечер.

– Ты мне нравишься.

Я приближаюсь, чтоб поцеловать тебя.

– Нет, подожди, серьёзно, – ты не даёшь мне это сделать.

– Я серьёзно.

– А почему ты мне до этого не говорил?

– Дурак. Я думал, что ты мне откажешь.

– Почему?

Я делаю плечами жест. Тогда не знал я даже своих мыслей, а ты просила, чтобы я угадывал ещё твои.

Я больше ничего не говорю, но это и не значит, что молчу, ведь души могут петь глазами. О, плавная меланхолическая баркарола! Твои глаза. Мои глаза. Лукавое подмигивание месяца, он знает, что произойдёт, он видел это миллиарды раз!

Мы приближаемся друг к другу. Поцелуй. Он славный апогей надежд людей, что только лишь влюблялись – не любили. За ним, им думается, счастье. Я отрываюсь от влажной теплоты твоих изысканных и тонких губ. Вкус поцелуя всё ещё в виде фантома ощущается на розовых губах и языке. Да, поцелуй имеет вкус. Из-за него-то в вечер тот я погибал.

Ты думаешь, я этого не помню? Прошло немало лет. Да, чувства и воспоминания способны также постареть, поизноситься, словно вещи или люди. Но знаешь, для меня и самого то чудо, что за долгий срок события тех дней, да что там дней, той жизни, не превратились в жалкие реминисценции, они ясны и чётки, словно призрачная явь, живущая, ну скажем, где-то по соседству.

Я помню, мы стояли близко. Я чувствовал твоё тепло, пытаясь разгадать секрет лица. Никак не мог понять: ну в чём его очарование! Я позже разгадаю, но тебе об этом не скажу, хотя, быть может, ты сама его когда-то осознала. Тогда я был наивен, юн, полон романтики, мечтаний и душевного подъёма. И вот мечта нашла дурака: хотел влюбиться, как мальчишка, и вот на тебе.

Тогда, не зная всех этих лиричных слов, но чутко чувствуя, что есть ещё какие-то иные грани, я взирал на россыпь родинок на твоём лице и чувствовал душою: не щёки у тебя – ланиты; светлых волос отлив, переливающийся под луною, – нежный мягонький пушок котёнка, беря на руки этого котёнка, всегда боишься уронить.

Мы виделись тогда с тобой ночами, но облик их не отличался и от дней, пожалуй, только не было людей. Ведь там на севере, откуда мы – о, как это звучит, заметила?! – летом ночь светла как день. Они всегда там тихи и пусты. Тогда они ещё там были тёплыми, и мы гуляли до рассвета в имбирной свежести восхода, и нам двоим эти невнятные северные ночи казались необычайно чудными, а вот одному такие ночи всегда кажутся полными печали, меланхолии, рюмкой водки выпитой в одиночку.

Ты, верно, всё это сейчас читаешь, думая, что я пишу напрасно. «Ты цепляешься за прошлое». Я знаю, дорогая, но сама же посуди, что может меня ждать в настоящем? Я не сошёл с ума, и я не сделал твоей куклы, как Кокошка. Я только лишь пишу. Ты знаешь, что один поэт вдруг как-то написал в стихах письмо к женщине. Я взялся написать роман. Эссе, если угодно. Почти документальная работа о любви. Что может быть банальней жизни, но что же может быть её прекрасней? Ведь каждый, оглянись, записывает одну книгу – жизнь. Но только я увековечу её на бумаге. Ты обладала ею в миг, в пору, в моменты, которые, увы, так мимолётны, увы, так скоротечны, увы, так коротки.

Даю верхний моляр, что у тебя сомнения: читать ли дальше? О, если хочешь сберечь хороший сон и аппетит, брось, не читай. Любой тебе такое же ответит: «Не трать на это свою душу». И что с того, что я её потратил? Но книги не узнаешь, пока ты не начнёшь читать. Ведь эта песнь хромого соловья, что накарябана чуть выше, ещё даже не экспозиция романа. А то, что будет дальше, – письмена этрусков, и у тебя одной имеется к ним ключ.

Второй вопрос, который крутится в твоём встревоженном мозгу, и это справедливо: «А разве ещё есть любовь?» Ты полагала, что она конечна, что у любви имеется запас, что всё на этом свете смертно. С устройством мира не поспоришь, только кто сказал о том, что мои чувства к тебе догорели? Моя любовь – соцветие из чувств таких порядков, что их сложно чем-нибудь застлать. Не зря пииты в своих песнях часто сравнивали страсть с простудой. Известно, что простудой на губах нередко называют альфа-герпесвирус, а их изоморфизм с любовью явственно понятен тем, кто непосредственно знаком с обоими не понаслышке. Раз заразившись ими, ты уже не можешь из себя изгнать их. Бывают времена затишья, забываешь их, бывает, как сейчас, когда они особенно напоминают о себе. Не надо думать, что любовь моя всё та же, что была так много лет назад, не надо думать, что такая же, как и в начале, или та, что привела к разрыву. Она другая, её сложно описать, быть может, даже этот труд попытка её объяснить словами на бумаге, попытка разобраться в том, что было между нами. Предполагаю, что тебе это не нужно, готов биться об заклад, но мне эти вопросы не дают покоя. Почему? Пожалуй, это тоже предстоит понять!

Мне думается, для начала я сформулировал простой, понятный синопсис причин, что подтолкнули меня к этим мемуарам. И я решился записать нашу с тобою жизнь, которая, конечно, для тебя уже прошла, но для меня, признаюсь, существует где-то рядом. Я не могу её забыть. Однако стоит сразу обозначить, что в мозг мой природой не заложен хронологический порядок для отображения воспоминаний. Они скорее в нём разбросаны, словно созвездия. Одни сложны, другие просты, а третьи ярче всех сияют. И мне, чтоб следовать по ним, нужна эфемерида. Но если для созвездий эфемериды составляла целая плеяда астрономов, к тому же в разные века, вооружённая рефракторами, то мне же предстоит ей заниматься в одиночку, используя лишь скудные записки, фотографии и материалы, что я прихватил с собой. Ну всё ж я постараюсь быть последовательным, насколько это мне позволит моя память. А она у меня прекрасно сохранила все воспоминания. Каюсь, было время, дни и ночи напролёт пытался гребнем я вычёсывать из головы воспоминания о нашей с тобой жизни, но то был тщетный труд: они в ней сохранились в первозданном виде. Быть может, только лишь чуть-чуть ну где-то, скажем, помутнели, погрубели, словно фотоплёнка, а вот иные, думается мне, наоборот, приобрели излишние изысканные краски, вкусы, запахи, тактильные контакты.

И вот теперь из-под моей руки выходит этот труд. И он отчасти посвящён тебе, отчасти мне, а по итогу нам обоим. Как впредь, как раньше, как в те времена, когда каждый из нас друг перед другом и другими всё чаще пользовался суммой наших «я», произнося заветное, лирическое «мы».

Я понимаю, что сейчас в твоём мозгу елозит, крутится вопрос, стремясь соскользнуть с полушария на кончик языка и уж с него сорваться, словно капля, и разбиться о страницы этой книги громким криком: «Всё это для меня? Ради меня?» Да, дорогая, это для тебя! Ту часть любви, которая была положена тебе, ту часть любви, которую я недодал, я отдал этой книге. Но не подумай, будто этим самым я пытаюсь возродить твою любовь. Как это мелко, вдруг пытаться отряхнуть любовь от пыли. Увядшие от засухи цветы не воскресишь, и даже слёзы это не нектар, живительной воды не существует.

Не нужно подносить руку к лицу, ведь это неосознанная попытка заслониться от написанных моей рукою строчек. И не волнуйся, успокой своё сердечко, не надо жадно кушать буквы и слова, читай расслабленно, я накидал порядочно графем, и разбираться в них придётся долго, может, и не раз, поэтому читай, не торопись, ведь это будет некороткий путь и, главное, нелёгкий.

Прости, что вывалил всё это на тебя, но мне, по чесноку признаюсь, больше некому писать. Мне хочется осмыслить то, что я за эти годы прожил, дифференцировать события, истоки их и результат. Прекрасно зная мою страсть к закономерностям и выводам, тебе будет несложно уловить этот мотив, зашитый в моё естество самой природой. Надеюсь, что, прочтя эссе, ты согласишься с тем, что я не мог иначе…

Но я начну писать, позволь, не с самого начала, а скорей с конца. Зачем всё это нужно, ты поймёшь потом, ты знаешь, для всего имеется своя причина. И дело даже не в детерминизме, а скорее в том, что удалось мне осознать, когда я пару дней провёл вот здесь, у моря. Я понял, что нельзя, несправедливо будет отделить мою историю, воспоминания и побудившие меня к ним силы оттого, что, собственно, меня здесь окружает, от людей, природы, общей атмосферы, моей жизни настоящей, ведь мышление человека, известно, неотделимо от окружающей его среды, там, где царит гармония, спокойный дух, где суета, агрессия – нервозность.

По вышеперечисленным причинам я решил писать сначала, я уничтожил первый экземпляр, он благо был мной не окончен, и… в общем, вот, перед тобою то, что, как я думаю сейчас, всецело передаст моё мышление, воззрения, историю и наконец итог.