Записки у изголовья

И ежу понятно, что мы со средневековой японкой-фрейлиной находимся на разных берегах. Истории, но и не только. Можно, конечно, найти общие точки соприкосновения, ведь человек по сути не меняется, но менталитет, но положение в обществе, но манеры. Я всегда хотела консервировать время - некоторые моменты хочется затолкать в банку с плотной крышкой и сохранить на безотрадное будущее. Какой-нибудь полуденный зной микрорайона Широкий или восход солнца в Коктебеле. Сэй Сёнагон тоже консервировала, но её консервация и моя консервация - две большие разницы. Судите сами:
То, что вызывает брезгливость
у Сёнагон: внутренность кошачьего уха, изнанка вышивки, у меня: молочная каша, капучино, псевдокожаные липкие сиденья в учреждениях, объедки , намокшая губка для мытья посуды в раковине, дверные ручки в общественных местах.
То, о чем сожалеешь
Сёнагон: Чтобы посетить храм или полюбоваться красивым видом, дамы, примерно одного и того же звания, отправились вместе из дворца, где они служат.Дамы не наряжались в лучшие платья: осторожность не мешает в дороге. Но края их одежд красивыми волнами выбегают из-под занавесок экипажа. Увы, восхищаться некому!
Никто из знатных людей не встречается на дороге, ни на коне, ни в экипаже. Какая досада!
Я: О том, чего не успел и на что не решился: не прыгнул с моста на верёвке, побоялся парашюта даже с инструктором, не пробовал казу марзу, и, соответственно, не получал прыгучей личинкой в глаз, не катался на лыжах, не ломал ногу (почему-то этото видится блаженным покоем), никогда не пил мохито, самбуку и фирменную водку Аляска за стопятьсот тысяч денег (что к лучшему), не снизошёл когда-то до лишнего взгляда, слова, объятия – ну и пусть. Но сожалеешь, изредка.

То, что пленяет утонченной прелестью
Сёнагон: Знатный юноша, прекрасный собой, тонкий и стройный в придворном кафтане.
Письмо на тонкой-тонкой бумаге зеленого цвета, привязанное к ветке весенней ивы.
Веер с тремя планками. Веера с пятью планками толсты у основания, это портит вид.
Тонкий шнур, сплетенный из белых нитей.
Штора ярких цветов с каймою.
Письмо, завернутое в лиловую бумагу, привязано к ветке глицинии, с которой свисают длинные гроздья цветов.

Ну я не знаю, здесь Сёнагон лучше меня разбирается.
Я: Цветущий жасмин, первые зелёные ростки чего угодно, розовые бутоны, салями на рассвете

То, что редко встречается
Сёнагон:Тесть, который хвалит зятя.
Невестка, которую любит свекровь.
Серебряные щипчики, которые хорошо выщипывают волоски бровей.
Слуга, который не чернит своих господ.
Человек без малейшего недостатка. Все в нем прекрасно: лицо, душа. Долгая жизнь в свете нимало не испортила его.

Это легко:
Я: Жена, которая всем довольна
Люди, которые понимают с первого раза,
Молния, которая никогда не расходится,
Умный и весёлый одновременно человек

То, что в разладе друг с другом
Сёнагон:
В ночь, когда ярко сияет луна, вдруг встречается повозка без крытого верха. И в такую телегу впряжен бык прекрасного светло-каштанового цвета!
Женщина из самых низов общества надела на себя пурпурные шаровары. В наше время, впрочем, видишь это на каждом шагу.
Войдет такой в женские покои и повесит на занавес, пропитанный ароматом курений, сброшенные с себя штаны. Куда это годится!

Я: три живота и низкая посадка штанов, гроздья золотых украшений на пляже, белые волосы и чёрные корни,платье с парчовым корсетом в утреннем троллейбусе, церковь при автозаправке.

То, что дорого как воспоминание
Сёнагон:
Засохшие листья мальвы.
Игрушечная утварь для кукол.
Вдруг заметишь между страницами книги когда-то заложенные туда лоскутки сиреневого или пурпурного шелка.
В тоскливый день, когда льют дожди, неожиданно найдешь старое письмо от того, кто когда-то был тебе дорог.
Веер «Летучая мышь» — память о прошлом лете.

Я: Самодельная «Монополия», барби с отломанной ногой, но в шубе с норковым воротником из обрезков, старые письма и открытки, даже от уже незнакомцев, черновики курсовой по религиям древнего Египта, старые дневники с истериками и комплексами,а также одной неистовой несбывшейся любовью, рукописный словарик матерных и сленговых выражений, фотографии, где мама, папа и я черно-белые, или я с ежегодной обезьяной - уже в цвете.

То, что наводит уныние
Сёнагон:
Верша для ловли рыб, уже ненужная весной.
Зимняя одежда цвета алой сливы в пору третьей или четвертой луны.
Жаровня или очаг без огня.
Досадно, если к письму, присланному из провинции, не приложен гостинец. Казалось бы, в этом случае не должно радовать и письмо из столицы, но зато оно всегда богато новостями. Узнаешь из него, что творится в большом свете.

Я: Дождь в декабре, туман, который не заканчивается солнцем, парк поздней осенью, раздолбанный трамвай, размышления о деньгах и скоротечности жизни, вырубка деревьев, дома, однообразно обшитые пластиком, приступы ипохондрии посреди дня, ранние сумерки, неухоженный сад, старость

Практически сразу становится понятно, что мне не поможет даже слово "Осень", которое я могла бы добавлять после каждого отрывка (обычно это придаёт художественности, но не в этот раз)
Флэшмоб 2011, огромное спасибо countymayo за этот превосходный образчик изящного и тонкого снобизма и красоты момента. Есть чему ещё поучиться.

Ну ваще-то это ЖЖ. Средневековое японское ЖЖ. Фрейлина императрицы Сей Сёнагон написала свою книгу "Записки у изголовья" в виде маленьких, которотеньких заметочек. Например, у неё есть разделы:
"То, что утонченно-красиво";
"То, что радует сердце";
"То, что дорого, как воспоминание";
"То, что неразумно";
"То, что великолепным";
"То, что пленяет утонченной прелестью";
"То, что вызывает досаду" - и так далее, и тому подобное.
Кроме того, в этой книжке есть такие главки, как "Птицы", "Деревья", "Цветы", "Насекомые".
И маленькие сценки из жизни императорского двора.

Конечно, это японский импрессионизм - попытка, и попытка удачная, передать свои мимолетные впечатления.
"Немногословие прекрасно", - пишет Сёнагон в начале своего труда, и уж что-что немногословие ей удаётся. Крайне лаконично. И как бы мы не относились к автору, как бы нам не было странным, что такая тщеславная особа, которая искренне переживает за свои стихи, вдруг говорит: "Я вовсе не хотела, чтобы мои личные записки кто-либо прочитал", как бы мы не подозреваем её в лукавстве - что у неё не отнять - это чувство прекрасного. Видит красивое в некрасивом, и уродливое в прекрасном. Например, начало книги:

"Весною — рассвет.
Всё белее края гор, вот они слегка озарились светом. Тронутые пурпуром облака тонкими лентами стелются по небу.
Летом — ночь.
Слов нет, она прекрасна в лунную пору, но и безлунный мрак радует глаза, когда друг мимо друга носятся бесчисленные светлячки. Если один-два светляка тускло мерцают в темноте, все равно это восхитительно. Даже во время дождя — необыкновенно красиво.
Осенью — сумерки.
Закатное солнце, бросая яркие лучи, близится к зубцам гор. Вороны, по три, по четыре, по две, спешат к своим гнездам, — какое грустное очарование! Но еще грустнее на душе, когда по небу вереницей тянутся дикие гуси, совсем маленькие с виду. Солнце зайдет, и все полно невыразимой печали: шум ветра, звон цикад…
Зимою — раннее утро.
Свежий снег, нечего и говорить, прекрасен, белый-белый иней тоже, но чудесно и морозное утро без снега. Торопливо зажигают огонь, вносят пылающие угли, — так и чувствуешь зиму! К полудню холод отпускает, и огонь в круглой жаровне гаснет под слоем пепла, вот что плохо!"

И вся эта утонченная культура, воспитанная замечать такие вот мимолетности: цветение вишни, утренний иней, свежевыпавший снег, закаты, цветы, сияние полной луны, лицо девушки, читающей письмо возлюбленного - тебя потрясает.
Как много красоты в этом мире, и как мало ты видишь!
Печальная, грустная красота. Очень тонко и хорошо.

Но что потрясает ещё - эта книга написана 10 веков назад, 1000 лет пролегает между тобой и утончённой, тщеславной, тонко чувствующей и ясно мыслящей японкой - а чувства всё те же! Та же любовь, ненависть, желание покрасоваться, досада, нежность, преданность, гордость, спесь. Например, как точно, посмотрите сами:

"Он всё тот же, но каким он казался тебе, пока ты любила, и каким кажется теперь! Словно два разных человека".

Короче, конечно, я схалтурила. Это издание "Азбуки-классики" мало того, что сокращенное, так ещё и без всяких комментариев. Например, эти чёртовы лунные месяцы! Честно говоря, возможно я опростоволосилась, села в лужу и ваще так низзя, но я прикинула на глазок и считала их лунные месяцы и наши идентичными. К чему я веду? К тому, что в месте, которое нельзя называть, лежит перевод этой книжки - более полный и с комментариями. Так что, возможно, когда-нибудь я перечитаю. Но быть может, я всё-таки оправдаюсь в ваших глазах, когда скажу, что узнав о существовании более полной комментированной версии, я всё-таки выбрала эту - безо всяких комментариев. А всё потому, что я не хотела, чтобы между её впечатлением и моим кто-нибудь стоял. Даже комментатор с таблицей лунных месяцев.

И ещё. Эту книгу я читала по чуть-чуть, по глоточку, по 10 страничек в день, по утрам, когда дом ещё не проснулся и оголтелые родственники не бегают в поисках своих ключей и носок. Только я и она, и вся безграничная красота мира, которую так точно подметила и так афористично записала женщина, которая жила 10 веков назад.

В том году польстилась на красивое оформление книг (в частности, серия Black and White) у издательства "Аркадия", прикупила несколько изданий и осталась более чем довольна.
Скажу сразу - мне нравится японская культура и литература в частности. Да, европейцам их культурное наследие и творчество зачастую кажется сложным и непонятным, но мне, как человеку пропускающему увиденное/прочитанное через себя, это всё чрезвычайно импонирует. Особенно выделю тончайшие и вдохновляющие образы и сравнения в поэзии.
Как и всегда, буду кратка и на этот раз. Знаете, "Записки" для меня сродни японской еде: саке, моти, конфеткам с самыми разными вкусами. Описать невозможно, лучше один раз попробовать. Понравится или нет - дело десятое, главное, будет очень по-японски - ярко, необычно и абсолютно непонятно.
Главное достоинство "Записок" - красивый образный язык. Читая это произведение, буквально видишь главную героиню и описываемые ей события, а это дорого стоит.

То, что наводит уныние:
Собака, которая воет посреди белого дня.
Верша для ловли рыб, уже ненужная весной.
Зимняя одежда цвета алой сливы в пору третьей или четвертой луны.
Погонщик, у которого издох бык.
Комната для родов, где умер ребенок.
Жаровня или очаг без огня.
Ученый высшего звания, у которого рождаются только дочери.