Приказ генерала Глазенапа читали перед фронтом. Он отдавал всю справедливость начальникам за добрую распорядительность, похваляя отличную храбрость нижних чинов, изъявлял надежду, что при будущих случаях они также явят себя достойными тех милостей и попечений о них Государя Императора, какия Его Величество оказывать изволит, и что его дело будет – рекомендовать отличившихся.

Сражение продолжалось с 11 часов утра до 6 вечера; причем убито с нашей стороны: есаул 1, пятидесятник 1, егерь 1, драгунов и казаков 14; ранено 21 чел. Со стороны неприятеля убито множество.

Из частных дел отдельных лиц заметим, что драгун Кривошеин, из старых астраханцев, в единоборстве убил славнаго наездника-узденя и овладел его оружием, но лошадь из-под убитаго, бегая по полю, попала в руки таганрогских охотников, и их офицер завладел ею. Кривошеин требовал ее себе, по праву победителя, но чтобы не заводить с чужим полком вздора, Григорий Иванович пожаловал ему из экстраординарной суммы 15 червонцев и произвел в унтер-офицеры.

На другой день после этого дела, когда кабардинцы увидели, что русские снова готовы идти на них, то прислали письмо, в котором просили пощады, уверяя присягою и всем, что считали по своей вере святым, что раскаиваются в своих злодеениях, обещали быть верноподданными Государю Императору и избрать и учредить все, что надобно. «К этому принуждены они были, – прибавляет Глазенап^[12], – не увещаниями, которые на них никакого влияния не делают, а военною рукою».

18-го числа Глазенап обязал выбранных судей присягою, а прочих клятвенным обещанием в том, что будут неизменно верноподданными России и все повеления исполнять. Усмиря их таким образом, Глазенап, 22-го числа, воротился благополучно в наши границы.

При этом двукратном поражении кабардинцев, Государь Император, находя распоряжения Глазенапа деетельными и благоразумными, – как выражено в Формулярном о службе его списке, – в Высочайшем рескрипте от 21-го июля 1804 года изволил изъявить Григорию Ивановичу совершенное Свое удовольствие; а вслед за тем, 23-го августа, за усмирение кабардинцев, которых, – опять по выражению послужнаго списка, – искусным распоряжением привел он в надлежащее повиновеиие и восстановил у них вновь выбор родовых судей и, в частности, за подвиги в сражении 14-го мая, он Всемилостивейше пожалован орденом Св. Равноапостольнаго Князя Владимира 2 ст. большаго креста. В начале этого похода при главном начальнике, в его свите, и в обществе между преданными России горскими князьями, виден был кабардинский князь, считавшийся в лейб-гвардии Казачьем полку, полковник Росламбек Мисостов, из значительнейшей кабардинской фамилии.

Вдруг, к общему изумлению, он скрылся из лагеря. Не долго терялись в догадках о причине к такому поступку. У Росламбека был племянник, молодой человек, не окончивший еще курса воспитания на руках ментора своего (аталыка), – как водится у черкесов, знаменитаго наездника и, если хотите, разбойника, – наставляющаго прежде в теории, а потом в практике разбойническому ремеслу. В одной из практических лекций на охоте за чужбиною, он был застрелен казаками. Росламбек, – надобно заметить, всегда нам преданный, – узнав об этом, воскипел, как азиатец, кровомщением, доходящим у них до исступления и помешательства. Удалившись из лагеря, он собрал своих подвластных со всеми семействами, и, напав на мирных абазинцев, живших около Кубани, принудил и их, волею и неволею, вместе с собою бежать в горы.

По получении донесения об этом происшествии, немедленно был отправлен генерал Лихачев с отрядом к Кубани, для преследования и возвращения беглецов; отряд же Глазенапа, в июне месяце (1804), направлен опять на реку Баксан до вершины Кис-Бурунскаго ущелья, для преграждения пути другим кабардинцам к бегству, вслед за первыми бунтовщиками.

Лихачев форсированным маршем поспешил к Кубани, но достигнув до Каменнаго моста, узнал, что Росламбек был уже за рекою и что при нем находится сильная партия из кабардинцев, абадзехов и закубанцев. Это не остановило предприимчиваго генерала. Взяв с собою шестидневный провиант, он пустился за Кубань; но едва успел отойти от реки на один переход, как был атакован превосходными силами. Трое суток сряду Лихачев сражался с свойственною ему храбростию, но убедившись, что ничего решительно сделать не мог, начал отступление. Однако мирные абазинцы, пользуясь этим временем, с своими семействами перебежали к нашим войскам и были направлены к границам. Неприятель жарко преследовал отряд, и бой кипел беспрерывно. При обратной переправе чрез Каменный мост, – природою в вершинах Кубани созданный, – натиск горцев особенно был силен и при этом, второпях, одно из наших орудий с моста свалилась в реку.

Отряд, отойдя не более двух верст, остановился и присоединил к себе вагенбург. Преследование прекратилось.

На другой день Росламбек начал присылать своих гонцев, и, говоря о раскаянии и покорности, просил личнаго свидания с Лихачевым, один на один. Согласие дано и, вдали от лагеря, они съехались. Росламбек просил Лихачева, как давнишнаго знакомаго, исходатайствовать ему прощения, оправдываясь в своих поступках тем, что он, как мусульманин, не потеряв чести и не лишившись благословения пророка, не мог оставить без мщения смерть племянника, и обязан был воздать кровь за кровь. Но когда это совершено, то готов сам, вместе с кабардинцами и абазинцами, оставшимися при нем, возвратиться на прежнее место жительства. При этом, между прочим, он объявил, что утопленное орудие приказал в сохранности доставить, ибо ему хорошо известна ответственность за подобныя потери. Лихачев дал обещания и ручательства, какия только мог и считал в праве сделать, и расстался весьма довольный Росламбеком.

На другой день послана была 16-го егерскаго полка рота капитана Волкова, 35 казаков и несколько артиллеристов, под командою майора Пирогова, для извлечения из Кубани орудия.

При Пирогове находился и сам Росламбек, с двумя узденями и переводчиком. Егеря и казаки, оставив оружие и раздевшись, пустились в реку искать пушку, не подозревая близкой опасности. Но как только они занялись этим, Росламбек, дав условный знак поднятием двух плетей, пустился бежать. Засада, лежавшая в лощине у самаго берега, с криком бросилась на наших, и они, не успев добежать до оружия, были побиты. Этой участи избавились только капитан Волков с 8 егерями и барабанщиком; успев засесть в кустах, они удачно отстреливались, получили по несколько ран, но не сдались и были выручены подоспевшею из лагеря помощью. Майор Пирогов, бывший на лихом персидском жеребце, пустился к лагерю. Но черкесы успели ему пересечь дорогу и захватили в плен. Этот достойный офицер, подававший большия надежды, в тот же вечер был убит выстрелом в спину из пистолета, сделанным совершенно неожиданно горским мальчиком, мстившим за смерть своего отца, где-то нашими убитаго. Так кончилась эта ужасная трагедия. Росламбек бежал за Кубань и многие годы продолжал набеги и испил много крови, не насытив свою бешеную азиатскую месть.

Лихачев воротился на линию, – а вслед за тем и остальныя войска вышли из Кабарды и расположились в вершинах реки Малки, у Беломечетскаго поста, для наблюдения за неприятелем; но как дальнейших покушений с его стороны не было, то осенью отряд распущен.

С 3-го декабря по 9-е января 1805 г. Глазенап снова начальствовал над войсками, ходившими за Кубань, для наказания тамошних народов, и «за отличную деетельность, усердие и благоразумныя распоряжения, при произведении экспедиции и к сохранению спокойствия на Кавказской Линии», – как сказано в послужном о службе его списке, – Всемилостивейше пожалован, 1-го марта 1805 г., кавалером ордена Св. Анны 1-й степени, с алмазным украшением.

Кабардинцы, как у них всегда водилось, скоро забыли свои обещания: они опять принялись за хищничество и угнали с Линии скот, и тем вынудили с нашей стороны новую экспедицию.

В начале марта 1805 года, в самое удобное время для овладения их стадами, которые зимою, по холоду и глубине снегов, не могут находиться в горах, а пасутся на равнине за Малкою, уже знакомой нашим войскам, внезапно был собран отряд в станице Прохладной, будто для поисков в Чечню, о чем с намерением распустили слух. В нем находилось до 300 человек спешенных нижегородских драгунов, по невозможности иметь фураж, а казаков состояло более нежели прежде. Выступление последовало ночью на 9-е число, без всякаго шума; переход был назначен в 60 верст, с намерением днем быть в средине равнины, чтобы успеть захватпть их табуны. Так и исполнилось. Горцев застали совершенно врасплох; они и не предвидели опасности. Значительное число голов скота паслось в разных местах. Казаки немедленно захватили почти все стада. На ночлег отряд пришел к Кис-Бурунскому ущелью, при реке Баксане, не ранее часов 10-ти вечера. После сделаннаго огромнаго перехода, по мокрому грунту, от усталости, люди ради были придти на место. Обозы растянулись, даже принуждены были кормить утомившихся лошадей и прибыли только на другой день. В ущельи, где отряд расположился, с правой стороны находится огромный отвесный утес, а с левой – река Баксан, по которой везде броды, а за нею тотчас начинаются отлогия и удобопроходимыя горы. По речке находился большой аул, беспорядочно разбросанный. Следовательно, правая сторона, по своей неприступности, была безопасна от нападения, но левую надлежало сильно охранять. Расположить на ночь пикеты за Баксаном, по горе, было опасно. Поэтому ограничились сильною лагерною цепью вдоль реки, с секретами и резервом. Ночь была очень темная. Едва отряд принялся за ужин, как был встревожен сильною ружейною пальбою. Горцы, спустись по отлогой горе, подошли к лагерю, и с криком открыли пальбу; секреты не дремали и живо отвечали. Суматоха в отряде сделалась общая: думали, что горцы уже ворвались в лагерь. Наконец, с большим трудом, все войска заняли свои места. Беспорядок, в подобном случае почти неизбежный, чрезвычайно затрудняет действия. Артиллерия открыла огонь картечью наудачу, бросив несколько брандскугелей. Однако крупный горошек и живая стрельба, рассыпанных по берегу егерей и гребенцев, скоро разогнали горцев; хотя они после и еще несколько раз повторяли тревогу, постоянно кричали и посылали ругательства. Это продержало отряд почти всю ночь под ружьем. Утром не было и следа неприятеля; но рекогносцировка, произведенная в три стороны, открыла, что далее в ущельи, верстах в восьми от лагеря, находится большой аул, занятый значительным скопищем. Между тем, люди и лошади требовали отдохновения и необходимо было время для распоряжений добытым скотом, который отправили на линию, под прикрытием; потому и отряд должен был остаться на Баксане.

В следующия ночи повторялись такия же тревоги, как и в первую, и хотя наши подвинулись ближе к скалам, но пули долетали и ранили; однако ж солдаты принимали эти тревоги уже за рассеение и не обращали на них внимания.

Секреты лежали с взведенными курками и на прикладе; лишь только появлялась вспышка, наши, как по команде, гремели залпами. При непроницаемой темноте такая перестрелка представляла чудесный эффект, и невозможно было ею довольно налюбоваться.

19-го марта часть отряда была командирована вверх по Баксану для прикрытия фуражиров, в то же самое ущелье, при начале котораго стоял лагерь. Это ущелье постепенно суживалось; дорога шла под утесом справа; с левой же стороны находилась речка, с возвышенным берегом, и горы, у подошвы которых и был раскинут аул, составленный из каменных саклей. Засевшие в нем горцы, пропустив отряд, открыли пальбу по фуражирам, от узкости места очень растянувшимся. Аул от дороги лежал на расстоянии менее ружейнаго выстрела; отчего фуражиры очень терпели, а отряд, зайдя в теснину, не мог им помочь. Наконец фуражиры стянулись, и, с четырьмя батарейными орудиями, заняли обрывистый берег, на котором стоял аул, и открыли огонь – безуспешный, потому что производился снизу вверх. Горцы стойко держались; а доступ к ним был весьма труден. По получении об этом известия, Глазенап двинул в бой почти весь отряд. Пехота перебралась за речку и начала по горе обходить деревню; прикрытие фуражиров делало то же с противоположной стороны, а 6 орудий Донской конной артиллерии, роты полковника Карпова, удачно действовали гранатами. Горцы стали перебегать из дома в дом, и принуждены были оставить аул и удирать в горы. Неприятеля преследовали, с значительным для него уроном. Тем дело и кончилось. Отряд сделал движение к рекам Чегему и Большой Шалухе, не встретив горцев; а как для лошадей не было подножнаго корма; фураж же, какой мог находиться по аулам, был сожжен вместе с домами, то ничего не оставалось, как возвратиться на Линию, – что и последовало, к общему удовольствию.

Таким образом, эта экспедиция была окончена Глазенапом, – по отзыву послужнаго его списка – с желанным успехом, действием военнаго оружия, и ему— по тому же выражению – «за благоразумный распоряжения и отличную деетельность», оказанную при этом, Высочайшим рескриптом, от 12-го августа, объявлено особенное Монаршее благоволение.

Вообще эта экспедиция доставила надолго спокойствие краю, а линейные обыватели получили за потери, понесенныя ими при набегах горцев, удовлетворение отбитыми, во множестве, табунами лошадей и разнаго скота.

Вслед за возвращением из экспедиции, Григорий Иванович был опечален известием о появлении чумы в Грузии.

На Линии еще не успели учредить карантинов, как Астраханская почта привезла страшную болезнь в Георгиевск. При разборе почты, почтмейстерский помощник вдруг упал, почувствовав припадок, а вслед за тем заболело и умерло несколько почталионов. Явились мортусы, названные простолюдинами мазаными (от дегтя, которым они были вымазаны), и крючьями начали таскать людей, чемоданы, бумаги и прочее. Всю губернскую почтовую контору вывели во временный карантин. Люди и многочисленное семейство почтмейстера, почтеннейшаго старичка, померли; его же самого судьба сохранила. Как ни бдительна была принятая предосторожность, но болезнь вскоре начала появляться: прежде на форштадте и в Казанском полку, а потом и в городе. Всякое утро прибавлялось по нескольку домов без окон и дверей, охраняемых караулом. Это значило, что в них кто-нибудь помер, или находились зараженные, вывезенные в карантин.

В цыганском таборе, бывшем под городом, чума взяла несколько жертв. Полковой квартирмейстер Нижегородскаго полка, большой добряк, имел кучера цыгана, который часто посещал своих чернолицых красавиц, и внезапно заболел. Квартирмейстер испугался, но имел неосторожность отдать больнаго, вместо карантина, цыганам, где он и умер. Чрез несколько дней деньщик, ему служивший, также заболел и отправлен в карантин. От этого квартирмейстер уже так потерялся, что бежал из дому ночью, вошел в спальню к адъютанту, когда тот находился в постеле, лег на полу посредине комнаты, имея штоф кизлярской водки в руках и, постоянно из него попивая, курил трубку. Положение адъютанта становилось незавидно. Однако квартирмейстер ушел еще ночью и, по милосердию только Божию, адъютант остался незараженным. Прачка адъютанта – жена музыканта – имела нескольких маленьких детей, и жила с ними недалеко от казарм лейб-эскадрона. Девочка, дочь ее, носила чистое белье в казармы и, придя оттуда, заболела. Тотчас отец, мать и девочка были взяты в карантин, а трое малолеток оставлены в землянке, потому что им в карантине, состоящем из балаганов, слегка прикрытых соломою, по осеннему тогда холоду и ненастью, была бы без смерти смерть. У землянки стоял часовой. Несчастная мать, в припадке чумной горячки, в темнейшую ночь, пробралась сквозь казачью цепь; по инстинкту, пришла в свою землянку к детям и, перевалясь чрез порог, умерла. Часовой, не умевший придумать, что ему делать, дал знать о происшествии дежурному офицеру. Тот, при виде малолеток, выбежавших от испуга на двор и замерзающих на холоде, приказал часовому, не касаясь ни к чему, длинным шестом достать из землянки шубу или одеело, – что и было исполнено; но часовой, сменясь с караула, в казармах заболел, а за ним и еще несколько человек.

Глазенап пришел в отчаяние, узнав, что лейб-эскадрон, предмет его особенных попечений, подвергся заразе.