Эта книга считается одной из важнейших среди написанных на персидском языке. С легкостью можно в это поверить. Взгляните внимательнее, кто сомневается, там над каждой буквой умастился кафкианский абсурдизм и страх перед миром, имплицитно где-то присутствует атмосфера По и Гоголя, – под этой книгой или даже «брошюрой» (она совсем маленькая) скрыты все те, кого мы с вами ценим и любим. Но больше всего, конечно, «Слепая сова» напоминает Кафку (Хедаят перевел много его произведений). Садегу также не казалось необходимым публиковать свои сочинения (как и страдальцу Францу), и он старательно их предавал огню, – так произошло с его последними произведениями, которые он спалил перед тем, как отравиться газом. Перед прочтением «Слепой совы» я ознакомился с биографией Садега и несколько тысяч раз во время чтения представлял то, как он забивает плотно окна, не отвечая на телефонные звонки, медленно доедает свою последнюю яичницу и запускает газ, а также кладет (это важный момент) возле кровати 100 тысяч франков, которые дадут ему возможность нормально захорониться, не сильно беспокоя своих окружающих, – все это выглядит искренне, учитывая степень экзистенциальной выразительности в «Слепой сове» (особенно суждения о смерти). Мне кажется, что именно так должен был закончить и Кафка – было бы в тыщу раз больше подписчиков на сайте вконтакте точка ру.
Сама книга о пропасти между людьми, бездонной и невыносимой, как вселенная. Садег снабдил повествование правдивыми метафорами: «сосущие рты» солнца вытягивают пот из тела, а пейзаж обязательно «безжизненный», а также Садег не остался равнодушным к тучам, которые у него «окрашены смертью», и бесстрашно давят весь город, как тиски, которые также зажали и его самого, то есть лирического персонажа. Давление и тиски, несоответствие миру, городу и одежде, «мир слишком большой для меня, ребенка», «комната уменьшается и давит меня», – там в книге размышлений такого рода много, и, возможно, они скрыто зашифрованы в каких-то иных мыслях. До щекотания в центре мозга меня довели рассуждения в книге о наших индивидуальных страхах, которые даже сложно вообразить, но они есть всегда при нас, хранятся в кошельке или где-то под шнурками новокупленных туфель, или в плевке случайного прохожего.
«Страх перед тем, что перья в моей подушке станут кинжалами, пуговицы на моем кафтане станут без меры огромными, как мельничные жернова, страх перед тем, что кусок лаваша упадет с полки и разобьется, как стекло, тревога из-за того, что, если я усну, масло из светильника прольется на пол, вспыхнет — и сгорит весь город. Страх перед тем, что лапы собаки, сидящей около лавки мясника, застучат вдруг по земле, как лошадиные копыта. Страх перед тем, что оборванный старик перед своим товаром вдруг расхохочется и так расхохочется, что больше уже не сможет остановиться, ужас перед тем, что червяк в водоеме в нашем дворе превратится вдруг в кобру. Ужас перед тем, что моя постель станет вдруг надгробным камнем, повернется на петлях и погребет меня, сомкнув мраморные зубы. Ужас перед тем, что я вдруг потеряю голос и, сколько бы я ни вопил, никто мне не придет на помощь…»