Большая часть классической японской литературы, мягко говоря, на любителя. Она депрессивна и мрачна. И нередко оставляет после себя ощущение душевного упадка, из которого прорастают ростки экзистенциального кризиса.
Рассказы Акутагавы не являются исключением из правил, они пронизаны утонченным цинизмом к традициям и моральным канонам японского общества. Глубоким анализом как собственного Я, так и попытками понять мотивы других людей. Индивидуальный и коллективный эгоизм — центральная тема, что тянется красной нитью через все его работы. Он мастерски выводит на поверхность вопросы на первый взгляд простые, но на деле выворачивающие душу наизнанку.
Во время чтения я то и дело откладывала книгу и пыталась найти ответ внутри себя: как бы сама поступила, окажись на месте героя в столь нравственно запутанной ситуации. Где именно заканчивается «добро» и начинается «зло»?
Что гуманнее: позволить заживо сгореть близкому человеку, придавленному балкой обвалившегося дома во время землетрясения, или добить его более быстрым и не таким болезненным способом? Безусловно, легче всего убежать в поисках помощи, чтобы не видеть, как он корчится в предсмертной агонии... Но нежелание видеть его смерть из боязни ранить собственные чувства – разве это не очередное проявление эгоизма?
Лаконичные, но эстетично острые и злободневные новеллы вынуждают заглядывать в себя и, что многим покажется однозначно неприятным, изучать собственные слабости. Если не халтурить, не отмахиваться от тягостных мыслей, то можно много нового о себе узнать. Естественно, преимущественно в отрицательном ключе. А это, в свою очередь, может привести к апатичному взгляду на жизнь и декаданскому настроению.
Одни новеллы меня эмоционально сильнее зацепили, такие как: Ворота Расёмон; В чаще; Кэса и Морито; Сомнение. Они заставляли шестерёнки в моей голове крутиться энергичнее. А затем оставляли колючее послевкусие, от которого, несмотря на горечь, не хотелось побыстрее избавиться — запить чем-то более лёгким и сладким. Последние же два рассказа: «Зубчатые колёса» и «Жизнь идиота» — пронизаны глухим отчаянием, что испытывал автор в преддверии собственного суицида. После них остаётся ощущение, будто соприкоснулся с чем-то болезненным. Чего в обыденной жизни старательно избегаешь. Всё равно что, увидев человека с физиологическим недостатком, не отвести привычно глаза, а наоборот — заострить на дефекте внимание, принявшись его в неприличной откровенности разглядывать.
Невероятно грустно, что в продаже невозможно найти качественных изданий этого замечательно автора. Приходится довольствоваться мягкой обложкой и газетной бумагой — всяко лучше, чем ничего. Но я не оставляю надежды, что однажды Азбука или Гиперион порадуют меня увесистым томом, где будут собраны все сочинения Акутагавы.