Глава 7
Улица миллионеров

Рокфеллер быстро приобрел респектабельность, казавшуюся немыслимой еще пятнадцать лет назад, когда он и его павшая духом семья ютились в доме Хамистонов в Стронгсвилле. В августе 1868 года, после сделки с железной дорогой «Лейк Шор», он засвидетельствовал изменение своего статуса в Кливленде, переехав с Сетти с Чешир-стрит в солидный кирпичный дом на Юклид-авеню, 424. Этот переезд подчеркивает громадный путь, который он проделал за несколько лет в нефтяном деле. Местные патриоты уже называли Юклид-авеню «самой красивой улицей мира», ее дома стали зеркальным отражением местных состояний, сделанных на нефти, железе, банковском деле, древесине, железных дорогах и недвижимости. Эта улица солидных домов олицетворяла собой все новое богатство города. Став адресом жительства Генри Б. Пейна, Амасы Стона, Джона Хея и других местных знаменитостей, Юклид-авеню заполнилась столькими особняками, что по праву заработала себе прозвище «улицы миллионеров».

Просторный и величественный викторианский проспект, всегда оживленный, с изысканными экипажами, запряженными красивыми лошадьми, с двух сторон обрамляли вязы, создающие высокий тенистый навес над головой. В глубине стояли солидные дома, а постриженные лужайки и аккуратные кустарники отделяли парадные ворота вдалеке от дороги. Ограды имелись лишь у немногих домов, поэтому улица иногда производила впечатление одного большого парка с элегантными домами на бескрайнем просторе зелени.

Хотя дом Рокфеллера выглядел маленьким и тесным по сравнению с огромным дворцом Амасы Стона и других кричащих чудовищных сооружений, это было прочное двухэтажное строение с мансардой, портиком и арочными окнами, скрытое от улицы железной оградой, которая полностью укрывала фасад в сто шестнадцать футов (ок. 35 м). Рокфеллер мог себе позволить нечто более роскошное, чем дом за сорок тысяч долларов, и идущие мимо, вероятно, думали, что его владелец имеет меньший вес в коммерции, но именно такого впечатления он и добивался. Он совершенно не желал выставлять богатство напоказ, хотел раствориться в пейзаже. Даже дома Рокфеллер вел себя осмотрительно, как будто скрывая секрет от любопытных взглядов. Он испытывал пуританский дискомфорт касательно обладания, мучительное баптистское беспокойство, что все украшательство может привести к идолопоклонничеству. Опять же, как идеальный капиталист Уэбера, «он избегает хвастовства и ненужных трат, а также сознательного наслаждения своей властью и смущен внешними знаками общественного признания»¹.

Рокфеллер любил просторные неприметные дома, которые он мог бы без усилий переделать, дом, не требующий улучшений, сковывал бы его. Как человека практичного, его больше заботили земли и интерьер, чем внешние архитектурные изыски. «Ненавижу излишние украшения, – сказал он однажды. – Полезные вещи, красивые вещи достойны восхищения; но украшательство, наигранность, притворство, что вещь качественная, вызывают во мне большую тоску»². Он любил открытые пространства, как сельский мальчишка, и ненавидел все узкое и загроможденное и скорее всего выбрал дом на Юклид-авеню за его большие комнаты с высокими потолками, с кабинетом, гостиной и столовой на первом этаже и четырьмя спальнями на втором.

Рокфеллер потратил больше времени и средств на деревья и кусты, чем на сам дом. Чтобы расширить сад, он купил прилегающий участок, но участок продавался вместе с домом, который загораживал вид. Питая отвращение к расточительству, Рокфеллер подарил дом новой школе для девочек, которая строилась через квартал. Каменный дом подняли лебедкой, поставили на промасленные бревна и перекатили в соседний квартал – событие назвали инженерным чудом того времени, посмотреть на это сбежалось множество зрителей, и все освещали местные газеты. «Господин Рокфеллер… поставил [дом] на новый фундамент, как будто он всегда там и был, – рассказывала Люси Спелман о выходке зятя. – Это была удивительная затея, но, с другой стороны, он всегда затевал удивительные вещи»³.

За домом он построил каменные конюшни с каретным сараем, затмившие саму резиденцию. У здания более ста футов (ок. 30 м) в длину были прочные балки, сосновые панели и светильники тонкой работы. Рокфеллер прекрасно управлялся и с парой, и с четверкой лошадей и имел страсть к рысакам, а Юклид-авеню давала идеальный простор для быстрой езды. Если кто-то пытался обойти его, гиперконкурентный Рокфеллер моментально начинал состязание в скорости. Джон, Уильям и Фрэнк были акционерами клуба скачек, «Кливленд Драйвинг Парк Компани», первого любительского клуба такого рода в Америке. Рокфеллер, не способный относиться к какому-либо делу несерьезно, становился одержимым своими хобби и давал себе в них волю, иногда до сумасбродства. В 1870-х, как следует из его записей, он отдал колоссальные деньги – от десяти до двенадцати тысяч долларов – за чистокровных рысаков с такими выразительными именами как Полночь, Молния, Джесси, Барон и Трайфл.

Когда Рокфеллер начал заниматься промышленностью, он мучился от сильнейших болей в шее, возможно, из-за постоянного стресса на работе, и лошади становились для него лечебным отвлечением. «Днем я уходил из конторы и гнал пару лошадей из всех их сил: трусца, рысь, галоп – все»⁴. Сетти тоже любила лошадей, они часто выезжали вместе. Показателен был и стиль его езды: он никогда не был жесток и не принуждал, если лошади не слушалась, а внимательно изучал их и пытался уговорить, мягко и с большим терпением. «Помню, как мы выезжали на лошадях с братом Уильямом, – рассказывал он. – Я неизменно оказывался первым. Он приходил весь взмокший, такой же как его лошадь. Моя лошадь тоже – но она обычно оставалась спокойной, как я сейчас. Я всегда говорил со своими лошадьми – тихо, ровно, никогда не волновался»⁵. Это хладнокровие и рациональная трата сил были характерны и для его подхода к управлению обширной нефтяной империей.

В отличие от своего любящего поволочиться отца, Джон Д. Рокфеллер оставался глубоко, почти не в меру щепетильно домашним человеком. Во многом, как у Джея Гулда – тот не пил, не курил и не заигрывал с женщинами, – твердые деловые методы Рокфеллера уравновешивались примерным поведением дома, где он оставался приветливым почтительным викторианским мужем. Если позаимствовать слова Флобера, чтобы стать революционером в бизнесе, ему нужно было быть крайне традиционным дома. Религиозные убеждения Джона и Сетти, вечно воюющих с дьяволом, определили всю их культурную жизнь. Например, они держали абонемент в филармонию, но театр и опера были слишком неприличны для людей, считающих себя христианами. Сторонясь обстановки непредсказуемой и потому небезопасной, они общались только внутри небольшого круга членов семьи, делового окружения и друзей по церкви и никогда не ходили в клубы или на званые обеды. «Клубная жизнь меня не прельщала, – говорил Рокфеллер. – Со всеми, с кем нужно было встретиться, я встречался днем на работе… Моей семье приятнее было видеть меня дома – даже храпящего в кресле, – чем идти куда-то вечером, и, конечно же, я предпочитал оставаться дома»⁶. Он особенно любил общество священников, чей доброжелательный поучительный стиль импонировал его собственному. Так, Рокфеллера, огражденного от соблазнов, почти не коснулась распущенность нравов Позолоченного века.

В значительной мере Рокфеллер предпочитал домашнюю жизнь из-за своих строгих взглядов на трезвость. В более поздние годы как-то его пригласили на пикник, который устраивал один отель, и Рокфеллер отправился изучать местность. Увидев на территории пустые пивные бутылки, он быстро отказался от приглашения. Так как они с Сетти активно участвовали в работе против употребления спиртных напитков – делали все, от спонсирования лекций до лоббирования за включение принципов трезвости в учебники, – они даже не держали в доме алкоголя, что значительно ограничивало их общественную жизнь. И все же внутри своего очерченного мира они были счастливы.

Рокфеллера возмутило предположение, что он был повернутым на деле трудягой, рабом конторы. «Я ничего не знаю более позорного и жалкого, как человек, все часы бодрствования посвящающий заработку денег», – записал он в своих мемуарах⁷. Он работал в гораздо более спокойном темпе, чем многие другие руководители, спал днем после обеда и часто дремал в кресле после ужина. Позже, объясняя свое невероятное долголетие, он сказал, без сомнения преувеличивая: «Я здесь, потому что я уклонялся от дел: выполнял меньше работы, жил на открытом воздухе, любил открытый воздух, солнечный свет и физические нагрузки»⁸. Когда ему было около тридцати пяти лет, он провел телеграфную линию между домом и конторой, чтобы три или четыре дня в неделю проводить после обеда дома, сажая деревья, занимаясь садом и наслаждаясь солнечным светом. Рокфеллер делал так не для отдыха в чистом виде, а перемежал работу и отдых, чтобы соразмерить силы и улучшить производительность своего труда. Со временем он стал кем-то вроде проповедника по вопросам здоровья. «Примечательно, сколького мы можем добиться, если не будем толкаться, пойдем ровно и не будем посягать на слишком многое»⁹.

Жизнь Рокфеллера имела размеренность часового механизма и со стороны казалась механической, но сам он находил такой образ жизни успокаивающим. Похоже, ему не требовалось время на нормальную человеческую праздность или на преступную страсть. В его жестко структурированной жизни каждый час был четко распланирован – для работы, религии, семьи или отдыха. Возможно, этот ежедневный ритуал помогал справляться с внутренним напряжением, не выпускать из-под контроля, так как, хотя Рокфеллер и пытался излучать атмосферу неторопливого спокойствия, создавая свою нефтяную империю, он находился под невероятным давлением. Он постоянно беспокоился о компании, и за невозмутимым его видом скрывалось значительное напряжение. Он редко признавал свои слабости и однажды вспоминал, что «годами я не мог крепко спать, думая о том, как все сложится… Я ворочался в кровати каждую ночь, беспокоясь за результат… Все состояние, какое я заработал, не излечит тревожность того времени»¹⁰.

К моменту, когда Рокфеллеры переехали на Юклид-авеню, в семье уже был один ребенок, Элизабет (ее называли Бесси), которая родилась в 1866 году на Чешир-стрит. (Когда Сетти сидела дома перед родами и не могла посещать церковь, Джон делал пометки во время службы и потом зачитывал ей их.) Остальные дети появились на свет в спальне на втором этаже на Юклид-авеню. Второй ребенок, Элис, родилась в июле 1869 года, но через год умерла; затем появились Алта (1871), Эдит (1872) и Джон-младший (1874). Роды принимала доктор Майра Херрик, первая женщина-врач в Кливленде, создатель недолго просуществовавшего гомеопатического колледжа для женщин. Когда она открыла бесплатный пункт медицинской помощи для малообеспеченных женщин, где работали только женщины-врачи, Сетти и Мэри Флаглер стали главными благотворителями.

На удивление гибкий демократичный отец, Рокфеллер никогда не отказывался заниматься детьми. Его свояченица Люси, оставившая должность учительницы и переехавшая жить к ним, рассказывала, как Джон помогал Сетти, когда был дома: «Если он дремал, он просыпался, слыша плач ребенка, и носил малышку на руках, пока она не успокаивалась»¹¹. Рокфеллер всегда был терпелив с детьми, почти никогда не выходил из себя и не повышал голос. Как сын занятого собой вечно отсутствующего отца, он уделял особое внимание тому, чтобы быть любящим родителем и домоседом.

Но, в чем он был похож на Большого Билла, Рокфеллер мог быть веселым товарищем по играм для своих детей. Он становился на четвереньки и возил их на спине, вновь переживая мальчишеский восторг, редко встречавшийся в конторе. Когда они играли в жмурки, он будоражил их храбрыми выпадами, внезапными бросками и неожиданными поворотами, а если выигрывал, издавал ликующие возгласы. Он чувствовал их мир фантазий и любил собирать детей и рассказывать им сказки. Как и у его отца, у него был неистощимый запас трюков. За ужином дети завороженно смотрели, как он балансирует фарфоровыми тарелками на кончике носа; а еще сухариками на носу, а затем вдруг неожиданно подкидывал их и ловил ртом. Он учил детей плавать, грести, кататься на коньках и ездить верхом, и у него был талант придумывать интересные вылазки. В Форест-Хилл – кливлендском поместье, которое Рокфеллеры купили в 1870-х, – они отваживались на велосипедные прогулки ночью, при свете луны: Рокфеллер прикреплял большой белый платок себе на спину и ехал впереди по извивающимся таинственным лесным дорожкам. Джон-младший навсегда запомнил, как катался с отцом на коньках: «Озеро было глубокое, поэтому мы взяли длинные узкие доски под каждую руку, которые удержали бы нас, если бы лед треснул. В этом был весь отец. Он всегда наиболее тщательно изучал любой проект; затем, когда был убежден в его надежности, действовал без дальнейших рассуждений»¹².

Возможно, пытаясь заменить театр и другие развлечения, осуждаемые их религией, Джон и Сетти поощряли музыкальные таланты детей, и каждый выбрал себе по инструменту. У них получился квартет – Бесси играла на скрипке, Алта на фортепьяно, Эдит на виолончели, а Джон-младший на скрипке, – и в доме звучали произведения Моцарта, Бетховена и Генделя. Дети подходили к музыке, как к серьезному искусству, а не легкомысленному развлечению, и часто выступали на церковных собраниях. Им не запрещалось исполнять и современную популярную музыку.