– Несколько месяцев назад, между келарем братом Ансельмом и братом Улфертом, он единственный чужак среди наших, фриз из Австразии (17), был назначен в монастырь в тот же год, что и Иоанн Скотт. Я почти не сомневаюсь, что брат Улферт «circatores» (18).

– Если ты прав, он не слишком удачно выполнял свои обязанности, – заметил я.

– Или напротив, – туманно ответил брат Тегван. – Сначала меня смутило то, что брат Улферт зачастил в библиотеку, раньше за ним такого греха не водилось. Читал он всё время одну и ту же книгу «О граде Божьем» блаженного Августина. Когда ты его увидишь, поймёшь, почему я насторожился. Здоровенный фризский неотёсанный мужлан, странно, что грамотный, удивительно, как он монахом оказался, такому боевой топор сподручнее, чем кадило.

– Пути Господни неисповедимы, – жёстко сказал я. – Каждый по-разному приходит к пониманию бога. Напомню также, что волк обычно скрывается под личиной овечки. Следить за братьями во Христе исподтишка не слишком достойное занятие для почтенного монастырского библиотекаря, не находишь, брат Тегван?

– А что мне оставалось делать? – возразил он. – Я чувствовал, что с появлением этого брата Улферта готовится что-то нехорошее. И я не ошибся. Они разговаривали за дровяницей, она находится позади кухни, я растапливал свиной жир, чтобы смазывать пергаментные куски для большей упругости, до обеденной трапезы ещё было долго, братья полагали, что на кухне никого нет.

– Этого скота Скотта не остановить, – сказал брат Ансельм. – Я ведь притворяюсь его другом, он мне читает главы из своего сочинения «Перифюсеон». Бесовская сила водит его рукой, дорогой брат. Он рассыпает похвалы блаженному Августину, а на деле камня на камне не оставляет от учения великого Гиппонца (19). Бог, видите ли, прост, между Божественным Откровением и разумом нет противоречия. Чтобы приблизиться к заветным тайнам мироздания, не надо ничего, кроме насущного желания и острого ума. Но если всё так элементарно, получается, что церковь нужна только для глупцов.

– Соглашусь с тобой, дорогой брат, – произнёс брат Улферт. – Это ересь, заумная, книжная, но от того не менее опасная. Однако ты ведь знаешь о том почтении, какое имеет Эригена среди королей и у Его Святейшества. Я могу донести, но вряд ли моё скромное письмо возымеет должное действие. Многие полагают, что Иоанн Скотт находится в том возрасте, когда проблема разрешится сама по себе.

– К сожаленью, он не затворник, – сказал брат Ансельм. – Его слушают, его пустые мысли повторяют, этот простачок брат Тегван усердно пишет целыми днями в библиотеке. Что он пишет, может быть, копирует труды Эригены?

– Брат Тегван не так прост, как кажется на первый взгляд, – сказал брат Улферт. – Он похвалился мне, что мечтает написать хронику англо-саксонских королей.

– Этого только не хватало, – сказал брат Ансельм. – Чтобы имя Эригены осталось в веках. Я знаю, ты не зря назначен к нам, дорогой брат, донеси, куда следует, что ересь буйным цветом цветёт в тихом английском болоте.

– И всё, – разочарованно произнёс я. – Желание очернить никак нельзя назвать благонравным, но при чём здесь убийство?

– Я не знаю, – хмуро сказал брат Тегван. – Я знаю лишь, что когда уходил в Гластонбери, Иоанн Скотт был здоров и спокоен духом, а когда вернулся, он был мёртв.

– Скажи, пожалуйста, ты рассказал аббату о подслушанном разговоре?

– Нет, я побоялся, что он отругает меня. Он и сам хорошо понимал, в каком окружении пребывает. И жаловаться епископу ему формально было не на что. И бежать некуда.

– Ладно, спорить не буду, – сказал я. – Пойдём в аббатство, нас, наверняка, уже заметили, решат, что замышляем что-то недоброе. У вас, как я понимаю, это принято.

Ворота открыл высокий худой монах с многочисленными следами оспы на лице.

– Рад видеть визитатора Его Высокопреосвященства, – нарочито громко сказал он, как бы отвечая на вопросы собратьев о тех двух людях, что больше часа сидели на холме перед аббатством. «Не скрывает, что готовились», – подумал я.

– Ансельм, келарь монастырский. С возвращением в родную обитель, брат Тегван, – он небрежно кивнул в его сторону. – Дорога была спокойной?

– Бог миловал, – сказал я. – Происшествий не было.

– Слава Вседержителю. Вы вовремя пришли, как раз к обеденной трапезе. Вкусим, а после, полагаю, почтенному визитатору хотелось бы отдохнуть после долгой дороги. Мы подготовили гостевую келью, – лицо брата Ансельма излучало полную уверенность в себе. – Темнеет уже рано.

– Не буду нарушать ваш распорядок, – сказал я. – Ты прав, брат Ансельм, утро вечера мудренее.

Отобедав варёными пастернаками и «Karpie» (20), я с наслаждением закрылся в назначенной мне келье.

Признаться, за время пути из Оксфорда я устал от общества брата Тегвана. Как хорошо известно Его Высокопреосвященству, я не раз выполнял щекотливые поручения епископской кафедры и поэтому глаз на людские пороки у меня намётанный. Брат Тегван, вне всякого сомнения, человек нервный, мнительный, не способный обуздывать собственные фантазии, возможно, из-за того, что больше общается с книгами, нежели с людьми.

Однако не бывает дыма без огня, во всей риторике брата Тегвана сквозила интонация, с которой, пожалуй, в душе, а не разумом, был согласен и я. Не может быть так, чтобы такой великий учёный муж, как Иоанн Скотт Эригена, светоч божественной мудрости, как льстиво называли его при дворе короля франков, подаривший нам как бы новую Вульгату (21) – простой и понятный перевод «Небесной иерархии» святого Дионисия Ареопагита, умер вот так запросто, во сне, словно обычный пастух или королевский нотариус, без толпы неутешных учеников у смертного одра, без последнего напутственного слова потомкам, в тиши английского болота, как зло выразился брат Ансельм, если, конечно, принять на веру слова брата Тегвана. Было в такой неинтересной смерти нечто нелепое и даже оскорбительное для пытливого ума.

Я растянулся на циновке, брошенной на обычную деревянную скамью. Что я, собственно, знаю о великом богослове Иоанне Скотте Эригене? Не так много, на самом деле. Эригена человек, имя которого у всех было на слуху, но если задаться изучением его биографии, сразу возникнет множество вопросов. В Галлии, при дворе Карла Лысого, он появился внезапно, среди огромного количества беглецов из Ирландии. Достоверно, что он из «египтян» (22), заверили меня на кафедре архиепископа Кентерберийского, иначе откуда такое блестящее знание греческого и восточных богословов. Тогда ему было лет тридцать пять, подумал я, как ни фантастично это предположение, он действительно мог путешествовать и побывать в Афинах и Константинополе, надо будет расспросить брата Тегвана, не упоминал ли Иоанн Скотт о том периоде своей жизни. Впрочем, это не столь важно. Важно другое, человек он был упрямый и несгибаемый. Если магистр Оксомий верно изложил суть его учения о предопределении, это самый короткий путь на костёр. Тем не менее, на костёр он не попал, что, конечно, чудо, но должна быть и приземлённая причина.

Причина, вероятно, кроется в том, что он был лекарем и учителем молодых франков из знатных семей, подумал я, несколько лет назад из аббатства Лан в Южной Галлии к нам на кафедру доставили книги, в одной из них, как помню, были рецепты Иоанна Скотта для лечения водянки и других болезней, а в другой – его замечания по латинской грамматике. Для практичного короля Карла эта деятельность Эригены была не менее важной, чем теологические споры. Судя по всему, франкский король был вынужден согласиться на отъезд Эригены из континента, зная, что Его Святейшество Иоанн VIII распорядился изъять из монастырских библиотек все экземпляры трактата Иоанна Скотта «О божественном предопределении» и сжечь их как еретические книги. Вскоре после отъезда Эригены римский понтифик короновал Карла императором Священной Римской Империи.

Смею предположить, что и наш король Альфред, приглашая Иоанна Скотта в Уэссекс, надеялся увидеть в его лице достойного наставника для молодёжи, хотя, безусловно, не моё дело изучать волю миропомазанника.

Рискну также предположить, что теологам Оксфордской школы авторитет Эригены показался уж слишком великим, подрывающим основу их благополучного существования, и они, пользуясь выражением брата Тегвана, выжили его, убедив принять монашеский сан и удалиться в монастырь. У меня нет сомнений в искренности христианской веры Иоанна Скотта, но, допускаю, что ему приятнее было бы проводить время при королевском дворе, чем в аббатстве Малмсбери. Но поскольку наш король чрезвычайно занят войной с данами, произошло так, как произошло.

Подводя итог своим первым размышлениям о случившемся происшествии, готов сделать очень осторожный вывод: если Иоанн Скотт Эригена умер собственной смертью, то для немалого количества людей очень вовремя.

Утро в монастыре было обыкновенным. Братья занимались текущими делами, не обращая на меня внимания. Брат Ансельм показал келью аббата, никаких следов борьбы я не обнаружил. С другой стороны, с момента смерти Эригены прошло столько времени. На столе возле большей чернильницы лежало несколько остро заточенных грифелей.

– А где его книги? – спросил я.

– После смерти аббата перенесли в библиотеку, – сказал брат Ансельм. – Каждой вещи должно быть своё место.

– Как прошёл его вечер перед смертью? Может быть, он чувствовал недомогание, на что-нибудь жаловался?

– Он был здоров, – сказал брат Ансельм. – Думаю, что я был последним, кто видел его живым. Обычно за час до сна мы беседовали на разные богословские темы. В тот вечер, кажется, говорили о грехопадении. Брат Иоанн, апеллируя к блаженному Августину, утверждал, что Бог, заранее зная обо всём, что произойдёт, облачил человека в его животное тело, неким образом подготовил к жизни в миру. Я, как обычно, возражал.

– Ты не был согласен с утверждением Иоанна Скотта? – спросил я.

– Я был не согласен с другим, – сказал брат Ансельм. – Более важным, чем данная частность. Брат Иоанн верил, что всё произошло одномоментно: рождение времени и места, сотворение небес, ангелов, тверди земной и тварей неразумных, сотворение человека и его грехопадение, всё произошло сразу, как вспышка света из мрака, а ветхозаветный Шестоднев лишь поэтическая метафора, призванная доходчиво объяснить простодушным людям Божественное волеизъявление.

– Ты считаешь, что это ересь?

– Моей компетенции недостаточно, чтобы обвинять в ереси, – сказал брат Ансельм. – Кроме того, я не книжник, мои скудные знания несравнимы с тем багажом, которым владел Иоанн Скотт. Я знаю другое – искать в Священном Писании тайный смысл нелепо, надо верить букве Его, оно изречено для всех, то есть для тех самых простодушных людей, к которым отношу и себя. Парадокс учёности: брат Иоанн уподобил себя язычникам римлянам, которые назвали Сатану именем первой утренней звезды – Люцифером.

– Что было на следующее утро? – спросил я.

– Брат Иоанн не вышел к рассветной молитве, я, брат Улферт, ещё двое братьев, зашли в его келью. Иоанн Скотт лежал на спине на постели, руки были сложены вместе. Я проверил пульс. Пульса не было.

– Может быть, ты видел кровоподтёки, следы ударов, уколов или удушья? – спросил я.

– Тело было без повреждений, – сказал брат Ансельм. – Мы внимательно осмотрели его, когда омывали.

– В таком случае, кто же сложил его руки на груди?

– Видимо, тот, кому он служил.

– Зачем дьяволу складывать Эригене руки? – сказал я. – Ты ведь на это намекаешь, брат Ансельм.

– Он не служил дьяволу, – сказал брат Ансельм. – Он служил исключительно собственному уму, искренне веруя в то, что через него проявляется Божественный Разум. Дьявол для него был мелок и неинтересен, он сказал мне однажды, что лукавый это была не слишком удачная шутка Бога перед тем, как окончательно бросить человечество на произвол судьбы.

– Прости, брат Ансельм, – сказал я. – Я понимаю, что богословские споры требуют преуспеяния в фигуральных выражениях, но меня интересует конкретный факт: руки умершего, как ты заверяешь, во сне, не могли сложиться сами по себе.

– Эригена всегда говорил, что не знает, зачем Бог создал человека, и негоже и бессмысленно об этом рассуждать. Но, сдаётся мне, что втайне он всегда искал ответ на этот вопрос. Перед смертью Бог улыбнулся и простил его.

– Ясно, – сказал я. – Я хочу поговорить с братом Улфертом.

– Я позову, – сказал брат Ансельм и вышел из кельи.

Я сел за стол покойного аббата. Пока подтверждалось одно, Эригена производил на окружающих неизгладимое впечатление, зачастую негативное, и настолько сильное, что оно вполне могло спровоцировать проявление необузданных страстей. Как вспышка света во мраке, подумал я, появился в этом мире внезапно и также неожиданно угас.

Брат Тегван оказался недалёк от истины. Брат Улферт походил на монаха также как я на римскую гетеру.

– Ты давно в Малмсбери? – спросил я.

– Полтора года.

– В каком аббатстве служил прежде?

– В нескольких, – уклончиво ответил брат Улферт. – Четыре года до переезда на остров жил в монастыре святого Пруденция  (23) в Труа. Входил в число тех братьев, что по поручению архиепископа Гинкмара разбирали архив покойного Пруденция.

– Пользуешься доверием реймсского архиепископа?

– Я всегда выполняю порученное мне дело и не задаю глупых вопросов.

– Честный ответ солдата, – насмешливо произнёс я.

– Я и был солдатом, – сказал брат Улферт. – На войне с саксами меня пронзили насквозь копьем и, когда кровь текла из тела ручьём, я увидел огненного серафима – такого, как он описан у Дионисия Ареопагита – о шести крылах и с горящими очами. Я выжил и с тех пор служу Господу нашему.

– Похвальное стремление. Ты мне покажешь как-нибудь след от той страшной раны на груди и на спине?

– Божьей волей она затянулась так, – сказал брат Улферт, – что не осталось и шрама.

– Удивительно. «Circatores» ты тоже стал по желанию явленного тебе серафима?

– Нет, по поручению архиепископа Гинкмара, – толстые губы брата Ульферта скривились в ухмылке. – Я не обязан отчитываться перед тобой, уважаемый визитатор архиепископа Кентерберийского.

– Напомню тебе, уважаемый брат Улферт, что Его Высокопреосвященство архиепископ Кентерберийский не подчиняется архиепископу Реймсскому, они равновелики по чину. В моих же правах обратиться к королевским властям с требованием арестовать тебя по подозрению в убийстве.

– Я не убивал Иоанна Скотта, – сказал брат Улферт. – Более того, я не стал бы убивать его, даже если бы мне приказали. Я его любил.

– Я слышал о том, что бывают охотники, которые любят дичь, которую убивают.

– Я не охотник, – сказал брат Улферт. – Да, я был солдатом, много лет, с юности, на моей совести достаточно загубленных душ, на войне по-другому не бывает. Тебе не важны причины, по которым я стал монахом, они не имеют отношения к делу. Опять же не вникая почему, я оказался в школе Фульдского монастыря, основанную Рабаном Мавром (24). Я прочитал много книг и чем больше я читал, чем быстрее строгая и точная картина мира, которую я хотел видеть в своём воображении, рассыпалась как разбитая мозаика. Я понял, что требуется поводырь, который проведёт меня через философские дебри, иначе я сойду с ума.

– На континенте много великих учёных, которые способны разъяснить премудрости мира увлечённому уму.

– Много, – сказал брат Улферт. – Но случилось так, что когда жил в монастыре Пруденция в Труа, разбирая архивы, я случайно наткнулся на этот трактат Эригены «О божественном предопределении», из-за которого было столько яростного шума двадцать лет назад. Это был всего лишь фрагмент свитка, случайно сохранившийся после Высочайшего повеления о сожжении. Меня поразила чеканность слога: «Природа есть суть и не суть. Суть есть то, что мы видим, осязаем и понимаем. Не суть – то, что не подлежит постижению умом, но из неё проистекает всё сущее, поэтому суть всегда вторична по отношению к не сути. Всё, что мы можем познать, это то, что мы есть, но никак, что мы есть такое. Когда человек познает, что он есть такое, он теряет тело и превращается в Божественный Свет. Всё происходит из ничто и в ничто возвращается обратно. Будем верить, что существует единое вечное предопределение Господа, направленное лишь к тому, что есть, но никоим образом – к тому, что не есть».

Я внимательно смотрел на взволнованного брата Улферта. Не похоже, что он лицедей. Свихнувшийся на пути познания Бога, пожалуй, да.

– В тот год, – продолжил брат Улферт. – Эригена переехал на остров. Скажу откровенно, этому факту немало способствовал мой патрон, архиепископ Гинкмар. Не подумай, что он считал Иоанна Скотта еретиком. Я однажды слышал, как он высказался об Эригене: «Он родился слишком рано. Наш век для простых нравов среди варваров, которые когда-нибудь возможно станут людьми».

– Ты сам вызвался быть соглядатаем? – спросил я.

– Эта мысль блуждала в окружении архиепископа Реймсского. Король Карл воевал в Италии и Гинкмар фактически являлся регентом во франкских землях. Архиепископ властный человек, царить он предпочитает в людских умах. И хотя франки пренебрежительно относятся к вашим крошечным королевствам за проливом, он полагал богоугодным делом, чтобы за Эригеной и там присматривал надёжный человек. Я же хотел следовать за учителем, которого втайне от всех избрал себе.

– Ты слишком откровенен, чтобы верить тебе, – сказал я.

– Мне не обязательно верить, но подумай сам, уважаемый визитатор архиепископа Кентерберийского, если бы Гинкмар желал смерти Эригене, он легко мог удовлетворить своё желание, пока Иоанн Скотт жил в Галлии или переплывал на корабле пролив, сославшись на злодеяния норманнов. К чему такой замысловатый путь к греху, посылать наёмного убийцу в далёкий монастырь на острове, выжидать годами? Ведь когда Эригена уезжал по приглашению короля Альфреда, никто и не предполагал, что в результате он станет захолустным аббатом.

– В чём заключалась твоя задача?

– Следить за его жизнью, особенно, за тем, что он пишет. Никакого конкретного умысла, просто быть наблюдателем. Эригена был словоохотливый человек и радостно делился с братьями своими знаниями, так что мне повезло. Я стал его учеником без необходимости открываться, кто есть на самом деле. Предполагаю, что Иоанн Скотт догадывался о том, что я не так прост, как кажется на первый взгляд, но он был далёк от мирской суеты. И внимательно слушая его взгляды на мир, я понимаю, почему.

– Что же всё-таки произошло? – спросил я. – Обычная смерть пожилого человека или преднамеренное убийство?

– Его убили, – сказал брат Улферт.

– Ты знаешь, кто?

– Не знаю. Могу лишь догадываться.

– Расскажи подробно, – сказал я.

– В ту ночь мне было видение. Не первый раз, бывало и раньше, всегда один и тот же кошмарный сон – медведь с человеческой головой проламывает топором мой шлем. В монастыре Пруденция в Труа был один добрый брат, его звали Теодорик, он давал мне снадобье из трав, когда я начинал метаться в лихорадке, и видение уходило. Я очнулся перед рассветом, братья крепко спали в нашей общей келье, у меня невыносимо болела голова. Я решил подышать свежим воздухом, дверь в келью аббата была приоткрыта, из щели струился свет от зажжённой свечи. Я вошёл, Иоанн Скотт лежал на постели, в сердце торчал грифель.

– Такой? – я взял со стола один из остро заточенных грифелей.

– Такой. Я принюхался. Иоанн Скотт не дышал. Я сложил его руки на груди и вышел.

– Почему ты не стал будить братьев?