Уже, кажется, в перестройку появился слух, что Валентина Леонтьева, ведущая любимой передачи Зинаиды Петровны «От всей души», – американская шпионка. Какая шпионка, когда уже разоружение, Горбачев с Рейганом чуть ли не дружат?! Но Леонтьева пропала из телевизора. Ни «От всей души», ни в «Гостях у сказки», «Спокойной ночи, малыши»… Через несколько месяцев появилась, но какая-то поблекшая, словно обожженная. «Ну, простили, – отмахивались люди, если речь о ней заходила. – Теперь принято всех прощать».

Вот так расшатывалось, разбалтывалось. Свои становились чужими, друзья – врагами. Или друзей объявляли врагами, или друзья объявляли врагами недавних друзей… Вчерашние ценности превращались в мусор, самоотверженный труд оказывался бесполезным.

В начале девяностых и их Синие Горки сделались лишними и бесполезными. Со всем населением. Дескать, продукция вашего завода теперь не нужна, да и вообще изначально была убыточной, топливо вашего комбината устаревшее, страшно токсичное, предельно опасное. Оттого и смертность среди тех, кто на комбинате работал, такая высокая. (А работники действительно стали уходить один за другим – доживали до пятидесяти пяти – шестидесяти, худели, превращаясь чуть не в скелеты.) Все десятилетия работы предприятий была угроза мощного взрыва – недаром поселок построили на пересеченной местности, под этими самыми горками, чтоб не стерла его ударная волна… В общем, и предприятия, и сам поселок – одна из ошибок советской системы. Уезжайте, переселяйтесь, ищите другую работу…

Недалеко от Синих Горок есть старинная деревня Даниловка. От поселка ее отделяли километра три пустой земли, которую отдали под участки синегорцам.

Зинаида Петровна бывала и в самой деревне, а часто смотрела на нее со своего участка – Даниловка находилась немного ниже, была хорошо видна. И всегда такой тоской от нее веяло… Старые дома, кривые заборы, этот неприбранный, неопрятный деревенский быт, разбитые тракторами улицы, по которым легковушки не едут, а ползут, переваливаясь и хромая…

И вот в Синих Горках начался не то чтобы голод, но нечто его предвещавшее – магазины почти опустели. Старая система снабжения погибла, новой еще не было. Везти продукты из города государству стало невыгодно, а коммерсанты до их поселка пока не добрались.

Те, кто помоложе и с машинами, сами ездили в город, снабжали и знакомых, если те просили, но это было дорого – бензин тогда тоже оказался в дефиците, продавали его не на заправках, а с цистерн на трассе втридорога, на автобусах же… Перестали ходить вместительные «ЛиАЗы», вместо них пустили коммерческие «Рафики» по бешеным ценам; «Рафики» эти то и дело ломались.

И некоторые синегорцы пошли в Даниловку. Пошла и мать Зинаиды Петровны… Машины у них тогда еще не было, а мотоцикл на ладан дышал; раз, другой попросили соседей, ездивших в город, купить продуктов, потом увидели на их лицах неудовольствие, перестали… В общем, мать взяла и пошла в Даниловку.

Принесла две куриные тушки, желтоватые, опаленные, сетку яиц, свежей картошки, соленых помидоров… Через неделю отправилась уже Зинаида Петровна. Но стучаться в калитки, спрашивать, продает ли кто мясо, овощи, как советовала мать, не решилась. Было стыдно. И жутко. Вспомнились пушкинские строчки – «Смотри, какой здесь вид: избушек ряд убогий…» Померещился даже человек с гробиком под мышкой.

Помесила грязь на пустынных деревенских улицах и вернулась домой.

После этого насела на мужа: сколько лет собираемся машину купить, теперь никаких очередей, свободно продают хоть наши, хоть иномарки, а деньги с каждым днем дешевеют… В ближайшие выходные – муж еще работал, его должность, связанную с обеспечением комплекса и поселка водой, сокращать не собирались – поехали в город, за один день выбрали и оформили «Жигули» с небольшим пробегом.

Пришлось нанять человека, чтоб перегнал машину в поселок – у мужа были права на категорию А – управление мотоциклом. И Зинаида Петровна ворчала: «Сколько лет собирался переучиться. Ну вот что теперь делать?..» – «Переучу-усь», – вздыхал муж.

Тогда он уже менялся. Не то чтобы становился равнодушным, но на работу уходил как на повинность, садом и огородным участком интересовался меньше и меньше, зато часто сидел один, листая книги из их домашней библиотеки. Книг было несколько сотен, в том числе и многотомные собрания сочинений, приобретенные по подписке, но читать всё не получалось, было недосуг, и вот муж, кажется, начинал увлекаться чтением. И это Зинаиду Петровну тревожило.

Хотя, пыталась себя успокаивать, что ж, дети выросли и разъехались, на комбинате дела неважные, да и возраст уже… Не молодость, в общем.

Потом перемены стали заметней. Муж предлагал переехать к нему на малую родину, под Ворошиловград, у которого к тому времени сменилось название на прежнее. Зинаида Петровна с матерью были против категорически: «Во-первых, это другая страна теперь, а во-вторых, кто нас там ждет, кому мы там нужны?» Мужа увезли оттуда в начале войны в один райгородок соседней области, где он и прожил до поступления в университет в их городе. На родине за все время побывал два раза – один раз студентом, второй – с молодой женой. Какие-то дальние родственники, с которыми хорошо за столом посидеть, но которые вряд ли обрадуются, если к ним заявятся насовсем… И теперь Зинаида Петровна была рада, что не согласилась. Теперь там снова война…

Муж пристрастился к алкоголю. Не то чтобы напивался, но пил часто, шумно. На берегу с давних пор были вкопанные в землю деревянный стол и лавки, и вот там он и его приятели стали проводить время. Еще и грибок железный смастерили, чтоб от дождя прятаться.

В выходные сидели, а то и после работы. И муж пел. Никогда раньше она от него не слышала песен, а тут – прорвало. И песни какие-то… не из их краев.

 
…Ой, да офицер-майор,
Отпусти домой,
Ой, да отпусти домой
До матки до родной!..
 

Пошли скандалы, взбухали обиды. Какая-нибудь мелочь из далекого прошлого вдруг становилась важной, начинала болеть, и они упрекали, корили, а то и попросту оскорбляли друг друга. Мать пыталась мирить их, но сама быстро заражалась их раздражением, ругалась и с зятем, и с дочерью.

Новые права муж получил, но ездить на машине желания не выказывал. Стояла под дождями, снегом, палящим солнцем рядом с соседскими гаражами. Чтоб купить или строить гараж, Зинаида Петровна и не заикалась. Тем более увидела однажды – как глаза открылись, – муж-то тает.

Первой мыслью было: допился. Заставила пойти на обследование, оказалось – лейкемия. Какая-то уже последняя стадия. И через полтора года его не стало. Следом ушла и мама. И осталась Зинаида Петровна одна в трехкомнатной своей квартире, с садом и огородом, «Жигулями» под окнами. В гибнущих постепенно Синих Горках.

Сын и дочь звали ее к себе, впрочем, не очень настойчиво. Да она бы в любом случае не поехала. Здесь прошла ее жизнь, и себя в другом месте она уже не представляла.

Дети в первое время приезжали часто. Гостили, иногда с внучками. Машину и сад продали, деньги поделили. Постепенно наезды стали реже, да оно и понятно – дочь совсем далеко, у сына работа, внучки учились сначала в школе, потом в вузах, а теперь уже и работают, взрослые… А у Зинаиды Петровны тянется и тянется один и тот же день… Да, она помнит, был такой фильм – «День сурка», его часто показывали по телевизору; но ее повторяемость событий не пугает, наоборот, пугают мысли о неожиданных переменах, о том, что может выбить ее из той самой колеи. Выбьет, и полетит она в тартарары.

Запросто полетит – она чувствовала: и физическое, и, как говорится, моральное здоровье у нее на пределе.

Держала себя, не позволяла скиснуть. Часто гуляла, бывало, и по вечерам. Вечера, особенно летние, ей очень здесь нравились. Живительная свежесть с реки, запах трав и цветов, тишина. Правда, тишина бывала совсем уж полной, мертвой какой-то. И очень мало окон горело в домах…

Несколько лет назад произошел страшный случай. Для поселка в неполные теперь пять тысяч жителей это была трагедия.

Местная девушка пропала. Алина. Окончила школу, поступала куда-то в городе, не поступила, жила здесь, говорят, как в клетке. Никто ее не держал, но и возможности устроиться в другом месте не было. Или она эти возможности не замечала. Может быть, и боялась… Бывает так: хочешь изменить свою жизнь, но боишься. И маешься. Вот она и маялась. И однажды, поздняя осень была – Зинаида Петровна запомнила, что как раз лед на Иртыше вставал, – пропала.

Сначала думали – уехала. Но мать и отчим говорили: никуда не собиралась, денег у нее нет. Сидела дома, иногда в Дом культуры ходила, к подружкам.

Сутки нет, неделю, две… Отчима стали подозревать, хореографа местного, который танцевальную студию вел. С этим хореографом Алину видели накануне или даже в день пропажи. Допрашивали их, но вроде бы не арестовывали. Да и так – подозреваемым – приятного мало быть, видеть на себе косые взгляды. Отчим из выпивающих, про хореографа поговаривать стали, что и к Алине он знаки внимания проявлял, и к другим девушкам… Кажется, под подписками о невыезде были…

Искали девушку – прочесывали берег, дачки, подвалы. Весной рыбаки нашли далеко ниже по течению. В зимней куртке записка оказалась, сумели прочитать, что надоело ей все, никакого будущего не видит… Хореограф тут же переехал.

Зинаиде Петровне в силу возраста вроде как ничего не нужно, кроме тишины и покоя, но на нее порой такая тоска находит, что ей кажется, она понимает эту глупенькую Алину…

Года два назад вдруг начались в Синих Горках перемены. Не те, каких боялась Зинаида Петровна, а какие давно уже устала ждать, перестала верить. Поселок заметно наполнялся людьми. Не пенсионерами, которым иногда здесь покупали квартиры, чтоб доживали на свежем воздухе среди подобных, а молодыми, деятельными, активными.

Стало известно, что нефтебазу начинают снова переделывать в химкомбинат, изучают состояние завода и планируют восстановление…

Она смотрела телевизор, разговаривала со знакомыми – знала о происходящем в мире. Видела, страна проснулась, зашевелилась, заработала, начала показывать силу. Но в то, что это шевеление и работа доберутся до их Синих Горок, что обретут они вторую жизнь, и представить не могла. Слава богу, ошиблась.

Прошлой осенью расконсервировали больницу. Ту самую, которой сначала удивлялись – зачем такая большая? – потом гордились, а последние лет пятнадцать оплакивали, наблюдая, как она ветшает, буквально осыпается.

А этим летом, в июле, Зинаида Петровна решилась и дошла до своего дачного участка, на котором из построек был туалет и сарайчик для инструментов, собрала немного вишни с нижних кустов. Не пропадать ведь ягоде – в морозильнике заморозит… Глянула в сторону Даниловки и охнула: там желтели свежие срубы домов, зеленели новые крыши. Деревня тоже словно бы обрела вторую – или какую там за время с ее основания? – жизнь.

В августе приехала старшая внучка. Ей за тридцать, но мужа и детей нет. Не хочет. Много лет работала журналистом, а недавно переучилась на дизайнера.

Об этом и заговорили после приветствий, за чаем.

– Нет теперь журналистики, баб, – сказала внучка.

– Ну как же… – Зинаида Петровна сделала вид, что удивилась (отчасти она разделяла это утверждение, но работа дизайнера казалась ей какой-то нестоящей, игрушечной, что ли). – Как нет? И новости вон сплошные, репортажи о проблемах, – кивнула на телевизор, – и газеты выходят, в интернете тоже… – Интернетом она почти не пользовалась: не то чтобы не умела – боялась пропасть в нем, как в омуте. – Пишут, говорят, спорят…

– О разрешенном, баб, о разрешенном. Каждую мелочь надо согласовывать, перепроверять сто раз. Кого можно упоминать, кого нет…

– Разве это совсем уж плохо – перепроверять? Сколько лилось клеветы всякой, ничему верить было нельзя.

Внучка поморщилась:

– Да и сейчас ничему не надо верить.

Зинаида Петровна чуть не сказала: «Ну а как жить тогда, ничему не веря?» Остановила себя – не надо спорить, – спросила о другом, постаравшись сделать голос мягче, доверительней:

– Молодого человека-то не встретила?

– О-о, – снова поморщилась внучка – прямо как подросток морщилась, кривилась. – Много их встречается, только без толку.

– С таким настроем и замуж не выйдешь, и детей не появится.

– Может, оно и к лучшему…

Так ее ждала, так радовалась приезду, а теперь хотелось одной оказаться. Спокойней одной.

– Такое время, баб, – стала объяснять внучка тоже помягчевшим тоном, – не до свадеб, не до детей. Все вон горит, взрывается, ужас сплошной.

– И что теперь? Еще хуже было, и ведь ручки не складывали…

– На моем веку хуже не было.

Помолчали, без аппетита отпивая чай из чашек… Да, тягостный у них получался разговор, но в то же время в голове Зинаиды Петровны словно бы зашевелились давно заржавевшие шестеренки. И она задала новый вопрос, с подвохом:

– А на новой работе как?

Внучка мгновенно воодушевилась:

– Там все отлично! Дома строят, квартиры ремонтируют. Так что я, баб, нарасхват.

– Ну вот видишь, люди помирать не собираются. Еще, поди, и детские спальни просят придумать…

– Так, ладно. – Внучка поднялась. – Устала с дороги. Я пойду полежу, можно?

– Да-да, там белье свежее. Отдохни.

На другой день гуляли по центру. Острых тем старались не касаться. Зинаида Петровна ненавязчиво обращала внимание, что вот школу отремонтировали, заводоуправление реставрируют, больницу открыли. А все эти годы приходилось или скорую вызывать, которая ехала в лучшем случае час, а так – часа три, или к ним сюда приезжала бригада врачей раз в месяц – измеряли давление, выслушивали жалобы, слушали легкие, сердце…

Внучка и радовалась, и тут же морщилась. Накачали ее где-то там негативом, утонула, видимо, в интернетовском омуте.

– О! – вскрикнула совсем как в детстве, – черемуха!

И подбежала к дереву, стала срывать красные ягодки, бросать в рот.

– Красная вкусней черной! Сто лет не ела…

Да, кто-то еще тогда, во время строительства поселка, высадил целую аллею красной черемухи, которой в этих краях до того и не видывали. И вот до сих пор большинство деревьев живы, правда, подсыхают. Но за ними следят – сухие ветки спиливают, стволы понизу белят…

– Давай завтра до участка сходим, – предложила Зинаида Петровна. – Кизил надо собрать. – Она очень гордилась кизилом, который когда-то, саженцем, не просто выжил в их суровые зимы, но и превратился в огромное дерево. – Компота наварим. Может, и вишня еще осталась. Месяц назад хорошая была…

– Конечно, баб! – внучка совсем развеселилась, тянулась руками к ягоде, громко выплевывала косточки.

– Заодно посмотришь, какой деревня стала, Даниловка.

– А какой она стала?

– Будто новая. Дома перестраивают, крыши этим, металлочерепицей или чем там, кроют…

Внучка стала серьезной:

– Сейчас повсюду так. Деньги у людей появились. Но лучше, чтоб не появлялись… Это, баб, кровавые деньги.

Зинаиду Петровну как холодной водой обдало.

– С чего это?

– И завод с комбинатом тоже… Не для полетов на Марс там моторы будут делать, как вы мечтали и меня приучили… Для ракет, которые на людей полетят.

Зинаида Петровна смолчала. Вернулись домой; она сослалась на то, что плохо себя чувствует, ушла в спальню. Лежала, думала… Может, всё так, всё так. Внучке лучше знать. Хотя откуда? Наслушалась, начиталась… А телевизор она – сколько раз с гордостью говорила – не смотрит. Вот и черпает из того омута… «На людей»… На тех людей и ракет не жалко. И не люди они, такое творить…

Гнала, гнала, гнала от себя сомнения. Начнешь сомневаться – и разрушится эта вторая жизнь. Рассыплешься, превратишься в пыль, труху. И первая жизнь станет напрасной, ошибочной. Поэтому – нельзя, нельзя ей в восемьдесят семь лет сомневаться.

Поднялась. Постояла и села. Посидела, решаясь. Посмотрела на часы. Встала и пошла в зал.

Внучка сидела на диване и пристально смотрела в телефон.

– Знаешь, – заговорила Зинаида Петровна; внучка вздрогнула и перевела взгляд на нее. – Ты, наверное, поезжай. Все хорошо у меня. Поезжай. Автобус будет через сорок минут. Успеешь.

Вернулась к себе, закрыла дверь. И накинула крючок на петлю.

2025