Вторая жизнь

Дни Зинаиды Петровны становились все длиннее. При этом они словно бы сливались в один: ночи не отделяли дни один от другого – ночь была тем же днем, просто Зинаида Петровна в это время не ходила, а лежала. Слава богу, бессонница ее не мучила, и сон редко когда сопровождался сновидениями. Обычно – черный провал, а потом свет солнца или торшера. Зинаида Петровна поднималась, и начинался новый день, но почти такой же, что и прошлый, и позапрошлый. В общем, тот же самый. И, наверное, найти там, в прошлом, рубеж, за которым было иначе, у Зинаиды Петровны вряд ли бы получилось.

Ее навещали. И соцработница, и соседки, и бывшие ученики, и внучки иногда приезжали, но все это укладывалось в бесконечный день. Вот придут гости, посидят и уйдут, а день продолжается.

Зинаида Петровна с детства не любила вспоминать. Сначала воспоминания были такими, что от них становилось страшно: война, которая выметала людей и у них здесь, в Сибири, дрожавшая при виде почтальонки мать, она сама, плачущая на руках отца, но не от радости, а от страха – успела его забыть. Потом голод; в мозг врезались слова девочки-соседки на удушливой кухне их коммунальной квартиры: «Мама, а почему хлеб стали делать из земли?» И это спустя год с небольшим после Победы…

Там, далеко, остались припадки отца, который из-за контузии или еще чего заболел эпилепсией, его похороны морозным февральским днем пятьдесят первого; уроки в школе, на которые она ходила со все меньшей охотой – учителя были сухие, строгие, рассказывали неинтересно. И, наверное, тогда она решила стать учительницей и учить детей совсем иначе.

Ей нравилось читать книги про путешествия, открытие новых земель, про далекие страны. Первой брала в библиотеке свежие номера «Вокруг света». И хотя экономическая география, которую проходили в последних классах, ей была скучна, Зинаида Петровна выбрала географический факультет их педагогического института.

Окончила его в пятьдесят седьмом году, в хорошие, в общем-то, времена. Вернее, во времена, когда по-настоящему стало вериться: дальше будет лучше и лучше. Даже ее маме, уставшей, прибитой бедами, казалось, совсем не хотевшей жить. Но захотела и прожила еще долго. Восемьдесят четыре года. А Зинаиде Петровне сейчас восемьдесят семь.

В их родове женщины долго жили. Может, и мужчины бы тоже жили долго, если бы их не убивали на войнах, по приговорам троек, на рудниках и лесоповалах…

Пять лет проработала в школе в том же Ленинском районе города, где жила, а в шестьдесят втором вместе с мужем-инженером уехала в строящийся рабочий поселок Синие Горки.

Название было почти сказочное, но дело, происходившее там, – очень серьезное. Неподалеку от поселка заканчивали возводить химический комбинат и машиностроительный завод. На комбинате должны были производить ракетное топливо, а на заводе – собирать ракетные двигатели. В поселке селились те, кто предприятия создавал, и их семьи; часто и мужья, и жены были строителями, инженерами, химиками.

Муж Зинаиды Петровны был инженером-технологом по водоподготовке. Нечастая и становившаяся очень востребованной специальность… А сама она пошла работать в местную, тогда еще совсем маленькую школу. Впрочем, нагрузка была серьезная – после пяти часов вечера начинались уроки для рабочих, стремящихся получить среднее образование, и два раза в неделю Зинаида Петровна возвращалась домой позже мужа.

Впрочем, и возвращаться было особенно некуда – им выделили комнату в общежитии-бараке. Стены между комнатами тонкие, все слышно. Кухня общая, не протолкнуться. И поначалу Зинаида Петровна сомневалась, правильно ли поступила, переехав сюда. Квартиру обещали дать весной, но эти осенние и зимние месяцы надо было пережить. Тем более в ноябре она поняла, что беременна.

Руководство не обмануло – в мае справляли новоселье. И не в однокомнатной квартире, а в двухкомнатной. «С перспективой на пополнение в семье», – как сказал главный инженер Тарницкий Евгений Владимирович, совсем молодой тогда, почти как они сами, новоселы.

Да все они были тогда здесь молодыми. Пожилых, а тем более старых можно было ни одного за весь день не встретить. А теперь молодых не увидишь…

Строились Синие Горки буквально на глазах у Зинаиды Петровны. И быстро, стремительно. Вот появились их четыре пятиэтажки с видом на мутный, стремительный Иртыш, а на следующий год еще несколько; вот вырос двухэтажный детский комбинат (сад и ясли), а вот больница, непомерно, казалось, огромная. Местные жители удивлялись: зачем такая? Болеть никто не предполагал.

В шестьдесят пятом школа перебралась в новое здание. Два крыла, три этажа, по шесть классных комнаты на каждом. Широкие рекреации с большими окнами. Первое время школа была пугающе малолюдной. По классу учеников одного года, да и в классах по десять – двенадцать ребят. Кто бы мог подумать, что лет через пять в школе станет тесно и построят еще одну…

Сына, первенца, Зинаида Петровна родила в городе, за пятьдесят километров от Синих Горок, а дочку, через два года, уже здесь. Вскоре после ее рождения им дали трехкомнатную квартиру. Но увеличения жилплощади они не очень заметили – комнаты были маленькие, к тому же к ним переехала мать Зинаиды Петровны, нянчила детей.

Сын и дочь окончили школу и уехали подальше. С тех пор время от времени – нечасто – навещали; приезжали и внучки.

Муж умер в девяносто четвертом, в пятьдесят девять лет, мать через два года. И Зинаида Петровна осталась одна, еще через год ушла из школы. Трудно стало учить, дети пошли другие, да и она сама чувствовала, стареет. Да, стареет, но живет и живет. Живет этот самый бесконечный день.

Кажется, с тех пор как перестала работать, он и начался.

Старалась не закисать. Часто и подолгу гуляла, осматривая поселок. Гнала воспоминания, но они лезли, и даже радостные теперь были какими-то… с горчинкой, что ли.

Вот высокий холм над рекой. Зимой здесь организуют лыжный спуск, и ее дети, внучки катались на лыжах и санках… А в один из вечеров в декабре шестьдесят второго они с мужем стояли на этом холме вместе с несколькими сотнями синегорцев, и все смотрели в сторону машиностроительного завода.

Близилось первое испытание двигателя для ракет. Никто о нем не объявлял, но местные знали и пришли увидеть. И смотрели, смотрели за дома, за лес, туда, где находился испытательный стенд высотой с девятиэтажный дом и глубиной, говорили, больше пятидесяти метров.

И вот послышался гул, тональность его менялась, становилась острее, острее. Задрожала земля, потом черное небо озарилось разноцветным дымом. А потом загрохотало. Кто-то в толпе ойкнул, кто-то заикнулся молитвой… Наверное, многие со страхом ожидали взрыва. Взрыва не было, грохотало, клубилось, дрожало. Затем стало смолкать.

И в толпе запели:

 
…Я верю, друзья, караваны ракет
Помчат нас вперед от звезды до звезды!
 

Тогда, после полетов Гагарина, Титова, Николаева, Поповича была уверенность: да, скоро мы помчимся от звезды до звезды. С такой-то техникой, с такой энергией и космоса нам окажется мало…

Утром стало известно: испытание прошло успешно. И муж с гордостью сказал: «А горючее – наше!»

Да, у них возникла целая цивилизация: на заводе собирали и испытывали двигатели, на комбинате, в нескольких километрах, производили топливо для них. А в поселке учили, воспитывали, лечили, награждали, кормили, просвещали…

Вот огромный, с залом на шестьсот мест, Дом культуры. Здесь проходили торжественные собрания, на площади перед ним – демонстрации и уличные представления.

Зинаида Петровна не знает, как в других подобных поселках, но у них сделали очень разумно: времянки, бараки разбирали после того, как возводили капитальные здания, и теперь нет трухлявых деревяшек. Все современное… Правда, современное по меркам семидесятых годов. Администрация и жители содержат Синие Горки в чистоте, ремонтируют дома, тротуары, засеивают газоны травой и высаживают цветы, но той свежести, какая была здесь тогда, полвека назад, конечно, нет…

Она мало где бывала. Три раза в Москве, один – в Ленинграде, один раз – на родине мужа под Ворошиловградом. На море два раза – в Анапе и Сочи. Трижды гостила у сына, который со своей семьей жил на Урале; до семьи дочери во Владивостоке не добралась – ехать долго, лететь с пересадками.

А так – родной город и этот поселок, ставший родным.

Сначала покидать его было непросто. Разрешение надо получить, трястись по ухабистой дороге почти двадцать километров, пока автобус не выберется на трассу. Дорогу, говорят, специально держали такой, почти проселок, чтоб не бросалась в глаза тому, кому не надо знать, куда ведет.

Еще во время строительства комбината и завода проложили к ним железную дорогу, но по ней ходили только грузовые поезда, да и то ночью, без фонарей. Что-то привозили, что-то увозили. На картах дорога эта до сих пор не обозначена, хотя все про нее знают; а теперь она и не действует давно. Вернее, до самого недавнего времени не действовала…

Конечно, детская мечта поездить по дальним, диковинным краям долго не отпускала Зинаиду Петровну. Понимала, это выглядит странно: учить детей географии, рассказывать о Риме и Париже, о Китае, Африке, Андах по прочитанному, а не увиденному. Но ведь если так буквально подходить, то каждый географ должен объехать мир, каждый учитель иностранного языка пожить там, где на этом языке говорит каждый первый…

В конце восьмидесятых и начале девяностых часто ловила на лицах учеников иронические улыбки, а несколько раз самые наглые спрашивали с издевочкой: «Зинаида Пална, а вы откуда знаете? А вы видели?»

Сначала она терялась, потом нашла ответ: «Вы сейчас это от меня узнайте, а потом проверите и нам расскажете. Договорились?»

Многие из ее учеников побывали и в Риме, и в Париже, в США, в Китае, некоторые и до Африки с Южной Америкой добрались, но мало кто из них возвращался сюда, в Синие Горки. Новых специалистов стало приезжать меньше и меньше, так что строительство прекратилось, а потом начался и так называемый отток населения.

Машиностроительный завод с выпуска ракетных двигателей под конец восьмидесятых перешел на производство совсем другого: поршней, автомобильных коробок передач, электродов. А химкомбинат постепенно превратился в нефтебазу.

В конце девяностых завод и вовсе закрыли. Его охраняли, но так, вполглаза. Говорят, тащили оттуда приборы, металл, по стенам испытательного стенда лазали альпинисты, по подземным бункерам разные сталкеры…

Да, Зинаида Петровна не любит вспоминать, мучительно это, но вот сочатся и сочатся воспоминания. Против воли прокручивается ее длинная жизнь. И пусть не так уж много в ней было событий – вспомнить есть что. Больно только, больно. Даже от хороших воспоминаний больно теперь.

Если рисовать график ее жизни, то высшей точкой будет тот вечер на холме. Грохот и разноцветное зарево, ликование. Тогда у них с мужем почти ничего не было, но было главное – ожидание лучшего. И оно вроде бы оправдалось: сначала двухкомнатная квартира, потом трехкомнатная, дети, устроенный быт, дачный участок плюс участок под сад, мотоцикл «Иж» с коляской, а после, правда, незадолго до смерти мужа, «Жигули» шестой модели. Но на графике линия после того вечера на холме все равно как бы съезжала вниз, лишь вздрагивая этими событиями.

Ее возмущало мелькавшее на телевидении, слышимое на улице выраженьице: «Что-то пошло не так». Ведь придумал же острослов какой-то, явно с иронией сказал, а теперь повторяют вполне серьезно. Она морщилась, и всегда хотелось сказать:

«А что пошло? Вы подумайте, объясните». Но вот в ее жизни и вообще, кажется, в жизни страны однажды взяло и пошло что-то не так.

Можно было объяснить это тем, что их поколение стало старше, поблекла романтика, исчезла та самая энергия. Или на другое стала тратиться. Но и следующие поколения были какими-то… Не созидающими, что ли.

У старших принято поругивать молодежь; Зинаида Петровна читала, что в одном из древнейших письменных документов, найденных то ли в Месопотамии, то ли в Египте, было о том, какая легкомысленная и испорченная молодежь, и с такой молодежью скоро придут последние времена, поэтому относилась и к своей критике молодежи со скидкой на это свойство возраста. И в то же время с тревогой и болью наблюдала за теми, кто здесь, на земле, остается, кто будет жить двадцать, тридцать, пятьдесят лет после нее…

В последние времена она не верила, даже ядерная война ее не пугала. Не может такого быть, чтобы человечество все погибло. Останется, расплодится, победит заражение территорий, приспособится… Может, тогда и появится у него, этого самого человечества, новая большая цель. А сейчас вон сонные все, растерянные, снулые. Нет цели. Нет смысла жизни.

А у нее были? Да, и смысл был, и цель. Дать знания, заразить потребностью открывать новое. Она на уроках часто читала фрагменты из книг Тян-Шанского, Миклухо-Маклая, Обручева, Потанина. И дети, и взрослые вечерники слушали ее внимательно и увлеченно… Зинаида Петровна заходила в библиотеку, интересовалась, какие книги берут. Те, что она читала, были почти всегда на руках.

Стоит надеяться, что для кого-то из сотен ее учеников те уроки не прошли даром. Пусть хотя бы в их воображении мир расширился, не стал черной пустыней за рамками увиденного их собственными глазами. Знать, что есть далеко-далеко Копенгаген или Фарерские острова, Новая Гвинея, то самое Рио-де-Жанейро из романа «Золотой теленок», и там живут люди, по большому счету, мало чем от нас отличимые, уже немало. Главное, чтоб не эта черная пустыня незнания. Невежества.

Но постепенно, сама чувствовала, она учила со все меньшим вдохновением. И мир, такой в шестьдесят втором, когда смотрела на разноцветное зарево, маленький и понятный по сравнению с космосом, становился сложнее, больше. И жизнь усложнялась, убыстрялась, как-то пошатывалась, как школьный глобус на плохо закрепленном стержне.

Застряло в памяти такое… Они с мужем ходили почти на каждый новый фильм в их Дом культуры. Пошли и на этот… Название простое, бледное, не запомнилось. Там Шукшин играет морского капитана, фронтовика с сединой в волосах, который теперь в порту работает. У этого капитана есть сын-подросток, а мать… Сыну говорят, что она задерживается в командировке, но он узнаёт: мать сбежала с каким-то мужчиной. Он ругается с отцом, говорит ему: «Слабак ты, батя», – и едет к матери. Оказывается, она работает на строительстве ГЭС. Братской или Красноярской – сцена встречи с матерью происходит прямо под стеной плотины. Мать рада, она бежит отпрашиваться со смены, встречает, видимо, того, с кем уехала на стройку, они мимолетно обнимаются. Сын видит это и уезжает обратно. По дороге с почты звонит отцу: «Отец, ты был прав». Дескать, не нужна нам такая жена и мать.

Сложная история. И как в ней разобраться? Ведь можно трактовать так: живет семья, кажется, в Ленинграде. А может, в Новороссийске, Одессе, Севастополе. Немаленьком городе с морским портом. И вот женщине, еще молодой, сильной, становится в нем тесно, душно. Наверняка она обсуждала с мужем возможность переехать, отправиться на новое место, созидать. Он против. И она уезжает с тем, кто разделяет ее порыв. Строит ГЭС. И становится предательницей для мужа и сына…

Сложных фильмов появлялось все больше. Фильм «Ты и я» запомнился. Очень странный фильм «Долгая счастливая жизнь», фильм «Странная женщина»… И книги тоже становились сложнее и сложнее. Вернее, сюжеты.

Говорят, что сложность – это хорошо. Заставляет думать. А с другой стороны, сложность разъедает, лишает опоры. Должна быть опора. Такое вот слово часто теперь повторяют – скрепа. Да, именно – скрепа.

В семидесятые стали исчезать книги некоторых известных писателей. Гладилина, Виктора Некрасова, Владимира Максимова, автора романтических повестей, потом замолчали о Василии Аксенове. И автор слов той песни, какую пели тогда на холме, оказался плохим человеком – написал глумливую книгу о красноармейце и сбежал на Запад.