Я успел услышать гудок отключения лишь за мгновение до того, как бросил свою машину в крутой вираж, уводя её из-под волны ревущего пламени, едва не снесшего мне носовую башню. Бой продолжался своим чередом.

Выжимая ресурсы из генератора, я уже рассчитывал траекторию возврата в строй, нужно снова прикрыть ребят, оставшихся сотней метров выше. Несмотря на отрывочность огневого контакта с противником, это было только начало, если мы всё-таки перестанем ползти и ринемся на прорыв, то дело нас ждёт нешуточное.

«Трудновато будет». Как много и как мало в этих двух словах. Однако не для этого ли мы здесь? Десант всегда делает своё дело.

«И хоть бы звено бронепехов в тыл…»

Долгожданное распоряжение к наступлению мы получили только через час, в 12:44 по базовому времени. Всё прозаично. Пополз по виртпанели текст, и «Гамма» просигналил о новом векторе продвижения. Один взгляд на стратегическую сетку, и всё стало на свои места. Пять Отрядов Третьего Крыла всё-таки прорвали оборону противника, и Легион тут же начал стягиваться к центру, ринувшись в эту двухсоткилометровую горловину. Клин строя указывал точно в центр основных промзон механоидов, и именно туда нацеливали наш Отряд Капитаны.

Задача сложная, но я уже знал, как её выполнить. Тысячекилометровый бросок Отряд должен пройти в одиночку, не останавливаясь, по самой кромке виртуальной линии фронта, при этом не завязнуть в мелких стычках и не потерять никого из своих. Я тут же, как можно более деловым тоном отдал приказ: «Борт к борту». Спустя мгновение все девяносто восемь машин Отряда собрались в один ощетинившийся во все стороны стволами «муравейник», центом которого были капитанские «Ксерксы». Бортовой церебр моего «Баньши» сам просчитал, к чему всё идет, и тут же пропел мелодию, соединяя машины Отряда в единый виртуальный силовой кулак, давая мне возможность управлять всем этим из единого центра.

Теперь наши маленькие размеры и загодя дарованная начальством скорость стали нашими главными преимуществами. Когда последний штурмовик слился с пением приборов контроля у меня в ушах своей басовитой нотой, я, мысленно плюнув пару раз через плечо, тронул Отряд вперёд. Некогда раскачиваться, время уходит. Разом взвыли воронки нейтринного потока, и пятидесятиметровая чечевица нашего строя рванула на десяти махах вперёд.

Экшн захлестнул меня словно помимо моей воли.

Потом ты это вспоминаешь как тяжёлый, вязкий сон, состоящий из чужих отрывистых выкриков и смазанных образов несущегося тебе навстречу пространства. Ты отстранён от этой реальности, ты над ней, паришь в небесах, впитывая в себя лишь самое главное, и действующий в ответ молниеносно, сокрушительно, бесстрашно. Бесстрашно, потому что это не ты, это твоё второе далёкое «я», живой эффектор в собственных руках, своеобразная Песня глубин для одного единственного слушателя. Только длится она совсем недолго.

Вернулась обычная скорость восприятия. КО исправно виражил вокруг меня и Капитанов, каждый уже занимался своим делом, словно это не мы только что осуществили многокилометровый прорыв. Пилоты штурмовиков терпеть не могут шутки с экшном в своей обычной работе. Для постороннего наблюдателя это больше походило на затяжной трансгалактический прыжок в недрах иной проекции, как его описывают, тот же, кому приходилось в таком состоянии управлять – лучше бы это сделал за тебя кто-нибудь другой.

Координаты прибытия подтверждались спутниковой привязкой. Я выполнил задачу. Рефлексы и бортовой церебр, скармливавший мне данные, всё сработало отлично, да только после подобных экспериментов слегка ладони трясутся. Поневоле.

«Если что и случилось бы, то огорчаться по этому поводу было бы некогда. И некому».

Как дела, солдат? Ты в норме?

Да, Капитан, сорр. Уже.

Тогда включайся, бой ещё не закончен.

Есть, сорр!

Связавшись с новыми соседями, я действительно «включился», острие гигантского клина неслось неудержимым потоком вперёд, навстречу второму слою обороны врага, уже начавшему выстраивать боевые порядки парой сотен километров дальше.

Промзоны врага, выглядевшие как сумасшедшая мазня свихнувшегося художника поверх радарной сетки, готовились к нашему приходу. Впереди нас ждала самая жаркая часть всей операции.

Но мы были к ней готовы. Впереди уже начала ухать молотом о наковальню наша орбитальная группировка.

Цитата из Бортового журнала: «Атака за атакой залпы врага выгрызают дыры в твоей броне, кромсают твою защиту, без конца выматывают нервы. Ты, переживший непрерывных четырнадцать часов боя, становишься вопящей живой клеточкой, упрятанной в толщу машины, но от этого не переставшей быть беззащитной. Когда возможности штурмовика подходят к последней черте, за которой – лишь рёв всепожирающего пламени, тогда он, лишь кажущийся частью тебя, действительно становится тобой, вместо тебя. Твой «Ксеркс» дрожит, проносясь сквозь зону прямого обстрела, замирает от ужаса, провожая глазами волну огня, что должна спасти твоего товарища, и кричит от боли, когда из тела друга уходит жизнь.

Но снова и снова вступает в бой, копя где-то в своем н-фазном нутре поистине человеческую ярость.

А ты… ты просто замер и ждёшь чего-то, тебе неизвестного».

Кенстридж кружил по комнате, как дикий зверь в клетке. Ему было безумно тесно в этих стенах, хотелось вырваться отсюда, найти поблизости какое-нибудь место, где было бы много света, много пространства, много людей, лишь бы вырвать сознание из безумного кольца одних и тех же мыслей, превращающих ожидание в пытку.

Набрать многократно проклятый код Совета было делом считанных секунд. Сколько раз ему ещё предстоит активировать в памяти эту последовательность цифр, которая всегда означала одно и тоже – ожидание скорой беды. И вестником этой беды был он, инвестигейтор Кенстридж. В этом состояла его работа, именно этого от него ждали в Совете, но как же он ненавидел себя, такого нужного, такого полезного галактике, в эти тоскливые минуты.

Кандидат, кодовое имя «Небесный гость», подвергается непосредственной опасности.

И всё. Теперь можешь быть свободен. Ты уже сделал своё дело, разгадал очередной ребус, быть может, слишком поздно, но теперь, поверь, от тебя уже ровным счётом ничего не зависит. Тогда зачем ты стоишь посреди пустой комнаты и не можешь оторвать взгляда от двух десятков эрвэ-панелей, которые показывают тебе абсолютно устаревшее уже к этому моменту прошлое далёкой Галактики, не можешь оторваться от разворачивающегося перед тобой маховика судьбы.

Последние уточнения тоже не потребовали много времени.

Кенстридж за пару минут сумел убедиться, что пока он возился с информационным пакетом, «Инестрав-Шестой» уже успел дать подтверждение – план операции признан разумным и подлежит исполнению в любые сроки на усмотрение командования Легиона. С тех пор прошло шесть субъективных часов, и не было нужды гадать – с учётом текущего временного лага с ГД в пятьдесят две минуты, по времени «Небесного гостя» операция уже должна была длиться не меньше пяти часов.

Манипул «Катрад» так торопился сверстать свой грандиозный спасительный план, что не стал бы ждать ни минуты, в расчётный момент прибытия подтверждения машины Легиона уже должны были быть в воздухе. И если бы подтверждение опоздало, всё началось бы и вовсе без него, под ответственность капитанов.

В чём Кенстриджу и удалось убедиться, стоило его служебному церебру добиться подключения к трансляции по прямому каналу, который по всем правилам был запущен в момент первого огневого контакта. Штабы КГС кто-то очень любезный попросил поделиться с Кенстриджем информацией. И он даже догадывался, кто.

Иногда прямой контакт с Советом мог быть полезен, хотя обычно от него были одни неприятности.

Канал работал на полной мощности, но её хватало не намного. Позволить себе стационарный орбитальный ретранслятор с базой, разнесённой в плоскости эклиптики, Легион не мог, а орбитальная группировка была слишком мала, чтобы поддерживать достаточную входящую мощность сигнала, так что в результате приходилось довольствоваться малым – тактикой отдельных Отрядов, переговорами офицеров и телеметрией с базовых наблюдательных станций.

Всё это с дотошностью самоеда Кенстридж вывел вокруг себя, и теперь кружил в этой информационной клетке, не умея из неё вырваться.

Он смотрел на безумно далёкую историю и не мог заставить себя поверить в то, что все эти люди уже могут быть мертвы, а он об этом узнает лишь долгих пятьдесят две минуты спустя.

Плечо Эрхаузе было неумолимо. Субпространственные модулированные нейтринные пучки формально двигались относительно «физики» с бесконечной скоростью, не подчиняясь обычному ограничению на скорость сигнала, но эта условная бесконечность упиралась в другое ограничение – по темпоральной локализации. Фронт сигнала на межгалактических расстояниях начинал «растягиваться» во времени поперёк несущего потока, так что приёмник мог начать достоверно считывать получаемую информацию лишь спустя определённое время, соответствующее полуволне Эрхаузе, тем большей, чем большее расстояние прошёл сигнал. При текущих взаимных положениях Сектора Сайриус ГС и Двадцать четвёртого Сектора ГД это плечо и составляло пятьдесят две проклятых минуты. Обмен сигналами занимал вдвое больше.

Это было сейчас равносильно просмотру хроники вековой давности. Кенстридж наблюдал, как колеблется вражеский фронт под ударами тяжёлых штурмовиков Ковальского, как стягиваются для контрударов боевые машины механоидов, как сбивает их слаженное взаимодействие шумовая завеса от спецсредств, как накрывает плацдармы средней дальности орбитальная группировка, получившая сегодня возможность хоть частично не стесняться в средствах, ограниченная главным образом требованиями к безопасности для проникших глубоко на чужую территорию штурмовиков Легиона.

Кенстридж наблюдал за этим всем, как за танцем смерти, который разворачивался перед ним без возможности как-то повлиять на его исход. И всё чаще слезящиеся от долгого напряжения глаза инвестигейтора косились на единственную беспросветно-тёмную виртпанель.

В его мозгу свербела безответная мысль – а будь у него право и возможность прямо сейчас связаться с «Небесным гостем» и сказать… что он вообще мог сообщать Ковальскому такого, что стоило бы произнесения.

Попытаться объяснить, зачем он и его ребята нужны Галактике? Что Ковальский должен быть счастлив, что за него есть, кому искать и находить ответы? Те ответы, которые не предназначались самому Ковальскому.

А может, его стоило бы предупредить? Раскрыть карты, сказать, что теперь он не один, на его стороне работает могучий механизм разнообразных Галактических институтов во главе с Советом Вечных, и что его план уже не нужен, что можно отводить Легион, готовиться к худшему и беречь силы?

Кенстридж кисло ухмыльнулся.

Посмотри на этот театр военных действий, инвестигейтор. Всё идёт, как шло. Никто не собирался сворачивать операцию.

Можно гадать, какие выводы сделал для себя из полученных от Кенстриджа данных сам Первый, но покуда последствия этих решений оставались сокрытыми под непроницаемым пологом пятидесяти двух минут.

Где-то там, далеко, что-то происходило, что-то грандиозное, но вот что?

Совет мог отправить Ковальскому сигнал опасности, не вдаваясь в подробности. Мог приказать свернуть операцию. Мог раскрыть все карты, расписавшись в собственном бессилии.

Кенстридж снова покосился на чёрную виртпанель.

Да, ответа всё не было. И это изводило его больше всего.

Его многострадальная находка на самом деле не изменила ничего. Хотя бы приблизительно было понятно, где искать. И даже, наверное, что искать. Но чем искать и самое главное, что потом с этой находкой делать – оставалось непонятным.

Да, флотская разведка наверное в этот момент работала в авральном режиме, по тревоге поднимался персонал космических крепостей, архивы перелопачивались в поисках свежих разведданных, и самое главное – собирались все силы, которые можно было стянуть в тот отдалённый участок пространства ГД.

Шла война, все наличные силы и так были задействованы на своих участках боевых действий, флотские резервы были не бесконечны, и нужно было время, многократно проклятое время, чтобы перегруппировать корабли, не оголяя при этом другие участки. Ведь если подумать, планета не стоила таких усилий, к тому же вся свистопляска по факту началась из-за смутных догадок одного старого усталого инвестигейтора, у которого только что родились ещё две внучки.

Или из-за паранойи Капитана Ковальского. Или из-за них обоих.

Да стоило ли вообще сообщать об этом?

Через пару часов всё и так разрешится само собой. Ковальский с наскока возьмёт штурмом центральный промсектор врага, а вся эта кутерьма забудется, как страшный сон.

С чего ты взял, инвестигейтор, что только ты в этой истории прав?

Каков шанс того, что Совет сообразил, в каком цейтноте оказался, и не стал ничего предпринимать, что эта виртпанель так и останется чёрной, сколько не сверли её глазами? Что, если уже ничего нельзя сделать, и у этих ещё живых воинов на поверхности бесконечной далёкой безымянной планеты уже нет шансов, и им просто оставили возможность до последнего думать, что судьба – в их руках?

Нет, так нельзя. Это бесчеловечно.

А что человечно?

Швырнуть в сторону уже завязшего в боях Легиона инфопакет, так, мол, и так, мы делаем всё, что в наших силах, но помочь вам в данный момент не представляется возможным, потому что мы и сами не знаем, чего вам ждать, и мы не уверены даже в том, верны ли наши вводные данные, что наша слежка за вами несовершенна, потому что мы вам слишком доверяем, Капитан Ковальский, а вот держали бы вас на коротком поводке, и возможно, ваши люди бы сейчас не гибли.

А может, Совет так и поступил? Признался во всём, после чего «Небесный гость» в своих сумрачных глубинах стиснул зубы и продолжил действовать по старому плану, ведь решил же он однажды, что это единственный путь?

Кенстридж со злостью стукнул раз и второй по собственной раскрытой ладони, да только боль в запястье не помогала.

Это был замкнутый круг, из которого не выбраться. Что он знает о Первом? Что он знает о Совете? Что он знает о Ковальском, кроме тех крох, что они ему доверили.

Знаток душ Кандидатов, гроза подчинённых, трижды дед инвестигейтор Кенстридж.

Ничего-то ты не знаешь. Твой удел – вот эта чёрная виртпанель.

Оставалось молиться, чтобы Капитанский Манипул «Катрад» всё-таки сумел довести свой самоубийственный план до конца.

Только чёрные небеса «Сайриуса» были глухи к подобным мольбам, там не было ничего, чему можно было бы молиться. Живые боги человечества обретались внутри силовой скорлупы титанической космобазы. И они сделают, что могут. История покажет – уже показывала миллионы раз до того – как много и как одновременно мало они могут.

Между тем драма, скрывающаяся за схемами и визуализациями, продолжала разворачиваться перед Кенстриджем во всей своей неприглядной красе.

Ударный клин Легиона сначала ринулся в обнаружившийся просвет вражеского строя, ломая чужое построение, на полном ходу, на немыслимой для тяжёлых штурмовиков скорости, не давая противнику опомниться, собрать силы для контратаки. Но без прикрытия отстающих флангов центр с каждым пройденным километром подвергается всё большей опасности отсечения и блокирования над территорией вражеских промзон.

Рискнёт Ковальский или нет?

Кенстридж не был великим военным стратегом, но он недаром столько лет по крохам изучал психологию «Небесного гостя». Он видел, как колеблется Капитанский Манипул, разрываясь между такой близкой, такой ускользающей с каждым мгновением победой и необходимостью удерживать своих людей от рискованных манёвров. У Легиона не было сейчас так необходимой ему поддержки с поверхности, не было мобильной бронепехоты, лёгкой авионики и зенитной артиллерии. От орбитальной группировки же при такой плотности боя не было никакого толка. А значит, нужно во что бы то ни стало держать линию фронта, тормозя прорыв, подставляя под огонь столкнувшиеся с яростным сопротивлением фланги, теряя людей.

На войне всегда гибли люди, разница лишь в том, становились ли они бессмысленными жертвами чужих ошибок или же до последнего сражались за своё понимание собственного предназначения, сознавая, что их смерть не была напрасной.

Кенстридж наблюдал на эрвэ-экране огненную дугу мучительно выгибающейся виртуальной линии фронта, сверлил взглядом опасные участки и с облегчением переключался на другие, когда опасность прорыва миновала.

Сколько невероятной силы воли было вложено в этот бросок, сколько сложнейшего стратегического расчёта и тактического таланта, а ведь те двое, что управляли сейчас этой слаженной боевой машиной, не сидели, как Кенстридж, в прохладе бункера, они были там, со своими людьми, в самом пекле, под огнём. И потому могли решать, насколько оправдан риск.

Десант всегда так воевал. Никаких телеуправляемых систем, только люди. И дело тут было не в потенциальной опасности взлома контрольных кодов, хотя механоиды были горазды на такие методы ведения войны, дело было в принципе.

Солдат и его война. Один на один. Неважно, что враг бесчувственен и безмолвен. Неважно, что он, вообще говоря, и неживой. Иначе всё бессмысленно, подвиг превращается в механическое подобие. За которым – поражение и всё равно смерть. Только уже не только твоя лично.

И потому Ковальский не мог бездумно бросать в бой отряд за отрядом, как это делал его противник, ему нужно было беречь тот единственный ресурс, который не восполнят никакие транспорты из метрополии. Людей.

И он сдался.

Решение было принято, это Кенстридж понял мгновенно. Чуть дольше сменным манипулам разрешили задержаться в тылу на отдых, замедлилось продвижение вперёд, начал сокращаться по краям фронт, ударные Отряды уже не так яростно бросались в любые открывшиеся просветы в обороне врага.

Что ты делаешь, Ковальский, на что надеешься?

Даже если Совет тебе так ничего и не сообщил, у тебя есть твой «Небесный гость», спроси его, спроси себя, что ждёт Легион уже вряд ли на новой Базе, а скорее на полпути назад из-под угрозы окружения. Он не может никого спросить.

Обессиленный Кенстридж снова убрался в угол к своему креслу и забытому матэ.

Если он был прав в своих построениях, то это был конец.

Что бы ни ждало Легион в дальнейшем, это будет уже не война, а гонка наперегонки со смертью. Иначе зачем несколько часов назад Ковальский так яростно тянулся своей армированной перчаткой к горлу врага? Зачем весь этот безумный риск и безумное же военное мастерство?

Всё теперь бесполезно. Легион поворачивал домой.

Нет, конечно, допусти сейчас чужеродный разум заметный просчёт, ему не дадут шанса его отыграть назад, здесь воевали величайшие мастера своего разрушительного, но одновременно спасительного ремесла.

Но враг ошибок не совершал.

Да, он тоже до предела измотан, если это слово применимо к толком не исследованной квазиживой плоти механоидов, он сжёг в пламени орудий Легиона большую часть своих сил, и на восстановление ему понадобятся годы, как будто они у него будут. Но то, что осталось, продолжало быть серьёзной угрозой для изношенного, оставшегося без спецсредств и забравшегося слишком далеко от дома Легиона.

Путь домой на взгляд отсюда, из бесконечного далёка пятидесяти двух минут, был ничуть не более безопасным, чем продолжение атаки. Но всё-таки Ковальский принял такое решение.

Кенстридж устало потёр глаза. Если он устал, стоя тут и глядя на симуляцию, то как устали десантники там?

А потому стой и смотри. Это твоё решение, возможно, оказалось слишком запоздалым. Это оно, возможно, завершит сегодня дело кодового имени «Небесный гость». Это оно, возможно, стоило жизни целому Легиону.

Который сейчас неторопливо, подобно левиафану, принялся подбирать растянувшиеся в пространстве щупальца Секторов и отдельных Отрядов, и постепенно начинал обратный ход.