Когда всё утряслось, и я успел проделать, что мог, с Отрядом, своей машиной и всем остальным, начали поступать свежие данные о полётной программе, так что я тут же углубился в изучение, краем уха вслушиваясь в то, как один из сержантов в общем канале травит байки. Боевой настрой нулевой. Мне это не нравилось – мы летели не в отпуск, а к линии фронта.

Прервав рассказчика, я сперва хотел парням сказать что-то бодрящее, потом плюнул, приказал всем спать, а сам вернулся к плану.

Спустя час уснул и я. Нужно беречь силы. Если что, автоматика нас разбудит.

Изолия Великая была миром, полным противоречий. Я её не любил, но, вместе с тем, улетая в который раз, почти сразу начинал по ней скучать. Странный мир. Космос знает, когда заселенный, он был одной из самых старых человеческих колоний в этом Секторе Галактики. Мир-подмостки. Мир-театр.

В периоды межсезонья, тянущееся порой годами, количество её жителей могло не достигать и пары миллионов. И вместе с тем – ажиотаж в остальное время, наплыв туристов, почитателей, галактических социологов и представителей множества Галактических Служб, переполненные залы Колизеев и Пантеонов. Брызги смеха и скрежет зубовный. Море эмоций. Огромное множество зданий всех немыслимых форм, размеров и расцветок, соперничающих порой по величине и великолепию с самим ирнским И-Сто, были разбросаны безо всякого смысла и цели по всем континентам, – вы бы ошиблись самым ужасным образом, если бы подумали, что это и есть знаменитые Двадцать Три изолийских Театра. Во-первых, вне всякой логики, их было гораздо больше, а во-вторых, это на самом деле музеи на потеху приезжим, а то и вовсе – самые обыкновенные, прозаические жилые дома местных жителей. Одни тут предпочитали жить в сотворённых собственными стараниями дворцах, другие – чуть не в соломенных хижинах.

А Театры… посмотрите там, маленькое такое. Вот это один из них.

Творцы жили в башнях, пилонах, пагодах. Жили, отделясь друг от друга сотней метров высоты, что пролегали меж этажами или предпочитая чисто мнимое соседство, например, традиционной таежной разрозненности постиндустриальных миров. Всё это смотрелось странно, непонятно, где-то и вовсе чуждо, но Творцы для меня, по непонятной причине, были теми людьми, которые до конца оставались непонятными даже сами себе, кроме того, однажды они почему-то вообразили, что и я сам им интересен. Я, изгой без дома и семьи, без вкуса к жизни и без вкуса к творчеству, всей своей жизнью опровергающий их ценности, смысл их жизни…

Если вы думаете, что я понимаю, почему, то вы ошибаетесь.

Мы довольно часто здесь бывали до того, последнего моего приезда, так всё время получалось, я уж и не помню точно, каким образом удалось меня сюда затащить в первый раз. По-моему, это было еще в бытность нашу кадетами. Но лишь в последний раз я прилетел на Изолию сам, по собственной воле, без уговоров с чьей-то стороны и проклятий с моей. Пусть почти всегда это было в шутку, на этот раз шутить было некому. Три года меня здесь не было, и вот, судьба меня принудила нанести этому миру прощальный визит. Раньше всё выглядело не так фатально, бывали и моменты ближе к жанру фарса.

«Не хочу я больше видеть этих фигляров! Митрон опять со мной шутки будет шутить, пока не выведет меня из себя, а потом мне же в жилетку плакаться, шмыгая носом. Надоело!» Надо мной потешались, меня уговаривали, меня стращали небесными карами. Как давно это было. В который уже раз, будто в прошлой жизни. Некому уже меня уговаривать.

Воспоминания, воспоминания… не успел я выйти на платформу Пересадочной, не успел глянуть на изборожденный разводами лик планеты, как тут же они меня захлестнули с головой.

– Что вы меня всё время одёргиваете?!!

Это голос одного из пассажиров, ожидавших, как и я, открытия шлюзов. Маленький, лысоватый, с хаотичными порывистыми движениями. Он всю дорогу нервничает, словно первый раз в космосе, и при этом старательно выбрасывает излишки эмоций наружу. Его явно задевает кажущаяся беззащитность перед лицом Пустоты. Да, на открытой террасе Пересадочной у неподготовленного человека возникает ощущение, близкое к агорафобии. Только вместо многолюдности здесь пустота. Ничего, или пройдет, или просто парень больше никогда этого не увидит, его будут перевозить, как багаж. В закрытой таре.

– А вы тоже в первый раз?

О, Вселенная, только этого не хватало. Я так надеялся, что меня оставят в покое. Мечты не сбылись. Прицепился.

Я постарался дать ему понять, насколько сильно я не хочу ни с кем разговаривать, и разворачивался нему со всей возможной, в пределах приличий, медлительностью. Как главная орудийшая башня на флагшипе.

– А похоже? Нет, не в первый.

– На концерт Селив прилетели? Сейчас вроде ничего приличного и не идёт. Только не говорите, что вы на эту ужасную выставку Зелёных Волос? Это же не искусство, а маразм, мне кто-то сказал, что чуть не половина этих ребяток не совсем здорова психически, и, к тому же…

Слова полились из этого маленького лысоватого человечка непрекращающимся потоком, он тут же, совершенно не нуждаясь в моих ответах на его реплики, принялся излагать мне всё, что думал о разнообразных течениях и направлениях современного искусства, и, в особенности, искусства Творцов.

– И главное, я им говорю…

– Подождите секунду, послушайте.

– Да? – он аж потянулся ко мне, встав на цыпочки. Не ожидал, что я ещё и разговор поддержу. Заранее радовался собеседнику. Кошмар.

– Я очень устал после перелёта. Я бы очень был рад, если бы вы перенесли то внимание, которое вы мне так любезно уделяете, на кого-нибудь другого. Заранее благодарен.

Надо было видеть, как он сник.

– Извините, я не должен был…

Зря, но тогда я действительно едва сдержался, чтобы попросту на него не наорать. Полёт мне стоил последних сил.

Отправляющимся вниз просьба пройти к четвертому доку для посадки на паром. Орбитальная гостиница в настоящий момент исчерпала все возможности по размещению, поэтому всем прибывшим настоятельно рекомендуется не задерживаться на Пересадочной. Спасибо за понимание.

О, Творцы, вы даже в голос бездушного демона оповещения постарались вложить что-то, вызывающее у меня жестокую головную боль.

Спустя полчаса я уже пристально наблюдал за разворачивающейся на эрвэ-экранах грандиозной картиной ринувшейся на нас планеты: как постепенно шар превращается в необъятную плоскость, как пропадает атмосферный налёт, видимый лишь из пустоты Пространства, как становятся различимы отдельные горы, реки, озерца. Наконец, как перед самым моментом касания грунта становится виден каждый трепещущий на ветру листок знакомых эвкалиптов, высаженных до самого горизонта вокруг посадочной площадки. В этом была такая высокая поэзия, что злосчастный инцидент совершенно забылся.

Прибыли.

Мы благополучно прошли к поджидавшему нас вагончику монорельса, мерно тронувшемуся спустя пару минут в направлении приземистого здания космопорта. О, эти местные порядки, я помнил их до зуда в подмышках, Творцы отнюдь не страдали галакто- или тому подобным центризмом, после космологического представления, продемонстрированного нам при посадке, они предпочитали преподнести нам то, что они понимали под прекрасным. Спектакль начинался сразу после прилета. И, поверьте мне, продолжится до самого конца. Творцы.

Описывать бесполезно, слова бессильны пересказать всё великолепие медленно проплывающего вокруг нас пейзажа, рукотворного до последнего листочка, но от этого ничуть не менее прекрасного. Противопоставление естественной дикости Космоса уюту старых миров так и лилось на меня со всех сторон. Да и скорость вагонетки не давала пропустить ни одной детали… пешком быстрее.

«Ну их, что ли, надоели со своими фокусами», – отчетливо подумалось мне, покуда слух мой, как это следовало в данном случае, сконцентрировался на шелесте листьев на ветру.

Ах, да… Я повернулся к лысому человечку и протянул ему руку.

– Рэд.

Тот посмотрел на меня, хитро прищурился. Протянул руку в ответ. Надо же, не обиделся.

– Ну, будем знакомы. Миша.

Мы пожали друг другу руки.

– Ты, Миша, прости меня, я действительно тогда не был настроен ни с кем разговаривать, – сказал я, быстро переходя «на ты».

– Ничего страшного, я всё прекрасно вижу на твоём лице, и понимаю. С войны?

– Я всё-таки забыл снять китель?

Миша горделиво улыбнулся, шутка ему понравилась.

– Профессия такая. А узнать-то нетрудно…

А вот я в нём ошибся. Вскоре выяснилось, что Миша – психолог с ближайшей Галактической Базы, решил в отпуск слетать на Изолию, благо здесь у него по старой ещё памяти куча знакомых. А «поганое его настроение» вполне однозначно объяснялось «жутким завтраком, по глупости заказанным из стандартного меню». Поговорить Миша любил.

Под журчание его голоса и мои редкие ответные фразы мы прибыли к космопорту.

– Ну, ладненько, я пойду, меня должны встречать. Вот тебе мой идентификатор, найди меня, когда будет лишнее время. Поговорим. Счастливо!

Я машинально сохранил карточку в архиве, глядя, как он бодрым шагом направляется в сторону одного из выходов.

Хорошо. Хоть не испортил человеку настроение. Что ему цель моего прилёта и вообще мои проблемы.

Ладно, нечего тут стоять. И я поплёлся к лодочной станции.

Одна из причин, почему я не направился ещё на Пересадочной к частной палубе, где меня ждал собственный скаут-заатмосферник, а спустился вниз паромом, заключалась именно в этой самой станции. Сейчас мне было бы очень неплохо выйти в море, подумать. Да, в общем, и просто прогулка под легким морским бризом тоже не помешала бы.

Когда я уже собрался сесть в понравившийся мне глиссер, сзади ко мне кто-то подошёл. Я не стал разворачиваться, подождём, когда он сам заговорит.

– Рэд.

– Да? – я только теперь повернул голову. Читай мои движения, Творец!

– Рэд, я только узнал, что произошло. Ты знаешь, вы всегда мне нравились… страшно это.

Я всё не двигался, оставаясь в напряжении, общаться с человеком вот так, спиной, было верхом того, на что я сейчас был способен:

– Я думал, ты не решишься. Похоже, я ошибался.

– Она просила больше не… Требовала, если честно. Ото всех наших.

– И ты всё-таки приехал?

Запоздалая пауза. Что ж, думать надо было до этого. Почти щенячий взгляд в мою сторону. Они всегда так, сначала сделают, а потом пугаются:

– Я… зря я это сделал.

– Угу. Вот это – правда. Вот поэтому мне и нужно было прилететь самому, – я смотрел на него, не мигая.

Когда Симеон всё-таки кивнул, я всё-таки отвёл глаза. Пусть его.

– Она знать не желает, по крайней мере так говорит, всё время проводит на репетициях, ты же знаешь… Весёлая, как всегда.

Ещё бы.

– Как ты меня нашёл?

– Информатор сообщил, что ты прибыл на Пересадочную. Дело техники. Как раз успел сюда. Так и знал, что полетишь паромом. Ты ужасно предсказуем.

Ясно. На Изолии приватность всегда была не в чести.

– Скажи, Рэд, о тебе тоже ходила какая-то противоречивая информация…

Я молча швырнул ему пакет мыслекода, пускай переваривает. И остальным передаст. Живой я для Галактики или нет, при всём хорошем, что было между нами в прошлом, это теперь касалось только меня и Лианы, остальные пусть идут… своим ходом.

Глиссер беззвучно швырнул меня в сторону голубой глади залива, облака прекрасно гармонировали с оттенком воды. Творцы и здесь оставались сами собой. Вода тоже была великолепна, я проплавал на мелководье вокруг глиссера добрых три часа кряду, пока не сумел выбросить из головы все дурные мысли. И даже эхо этих мыслей словно решило отдохнуть.

Цитата из Бортового журнала: «Счастье солдата – игра. Даже великий воин ничто без него, но только лучшие из них могут управлять этой странной силой. Я редко веду записи, но именно сейчас мне бы хотелось с кем-нибудь поделиться.

Бывают мгновения, когда воин должен быть немного философом. Тебя окружает смерть, может, легкая и быстрая, а может, долгая и мучительная, какая разница, конец-то один. Но её ожидание, оно хуже всякой смерти, которая для солдата – дело привычное и даже обыденное.

Когда твой штурмовик идёт в атаку, когда его броня сверкает, а энерговоды гудят, ты иногда вспоминаешь о ней, но никогда не сжимаешься на ложементе, воображая возможное будущее. Ты просто летишь, отчётливо сознавая возможный исход. И когда это состояние удается сохранить на годы, вот это я и называю частью настоящего солдатского счастья».

Подопечные Кенстриджа и его ребят иногда знали о негласном контроле за их делами, связями и перемещениями, но почти всегда – хотя бы подозревали о самой возможности такого контроля. А когда имеешь дело с Кандидатами, то ты никогда не ошибёшься, если будешь считать, что подозрение у них переходит в уверенность спустя минуты эдак полторы. Как вообще можно пытаться понять, что происходит в голове у человека, который не только способен в любой момент просто исчезнуть из поля зрения любого прибора, но и, при желании, скормить ему любую липу, какую ему заблагорассудится. Как?

А вот так и можно. То, что эти люди – Кандидаты, не меняло ничего. Они оставались людьми до последнего, цепляясь за свою человеческую природу как за спасительную соломинку. Соломинка не спасала, но тем не менее. А значит, они терпели и будут терпеть пусть самый тонкий, самый ненавязчивый, самый необязательный, но контроль, потому что человек верит человеку. А в команде Кенстриджа работали люди.

И сам Кенстридж был человек. Никогда он бы не переступил черты сам, и не дал бы её переступить любому другому. Их вечные в обоих смыслах оппоненты в Совете могли решить для себя что угодно, но это должно быть их решение, а не его, и не его ребят. И исполнять эти решения предстоит уже не людям.

А значит, помни первое правило инвестигейтора – доверяй свидетельствам, по крайней мере до тех пор, пока они не начинают противоречить друг другу. И не доверяй ничему, как только подобное противоречие будет обнаружено.

Кандидат, сокрытый за очередным безумным «кодовым именем», был террой инкогнитой не только для Кенстриджа, но прежде всего для самого себя, а потому, решив в уме простейшую задачку, легко становился собственным соглядатаем, более даже не отдавая в том себе отчёта. С их непогрешимой памятью это было немудрено, старое решение просто терялось в завалах мелких каждодневных деталей, но продолжало оставаться в силе.

Если подумать – вполне логично.

Каждый Кандидат однажды задумывается, а что сделал бы я, если бы знал, что по Галактике в попытках найти себя шатаются десятки чёрных ящиков убийственной мощи. Что бы он сам сделал, доведись ему решать? Он бы стал наблюдать и ждать. Вот и они теперь – наблюдают и ждут. Других вариантов нет.

И потому Кенстриджу не приходилось каждодневно извлекать крупицы истины из отвалов шумовых помех, исходящих от весьма способного к тому объекта. Наоборот, информация лилась к нему рекой, кристально-чистая и… непонятная.

Хотя, если подумать, чего в ней непонятного. Бортовые журналы, переписка, дневники, отчёты, рапорты, распоряжения. Логи переговоров, список просмотренного и прослушанного. Ни единой попытки что-то зашифровать, малейшая двусмысленность во фразе помечена сноской и педантично расшифрована. Любой Кандидат на поверку оказывался открытой книгой, написанной для пятилетнего ребёнка – крупным кеглем и с развивающими картинками. Только толку.

Железная логика действий, немыслимая педантичность, суровый аскетизм воина в каждом слоге. Предельно последовательно, максимально предсказуемо и безэмоционально. И тут – откуда ни возьмись – раз, и словно после пятой страницы романа идёт сразу двести шестая. Целый мир прожил целую эпоху, а наблюдение этого не заметило, потому что в нашей вселенной прошла всего доля секунды.

Кенстридж привык к такому, но всё равно каждый раз, натыкаясь на подобные провалы, мысленно принимался складывать в уме сложные идиоматические выражения на древних мёртвых языках. О, он это умел в совершенстве.

Особенно неведомым террианским предкам доставалось, если такой рывок случался во время отчётных консультаций на «Сайриусе». Потому что это означало одно – все красивые доклады, свёрстанные и подшитые, пошли коту под хвост, и пока кризис не минует, никуда Кенстридж отсюда даже не двинется. Будет сидеть и долбить по кругу, выискивая причину или хотя бы разбирая возможные последствия.

Он временами начинал подозревать, что Кандидат в такие моменты и сам не замечал – ни с собой, ни вокруг – каких бы то ни было изменений. Наблюдатель оставался вовне, но одновременно получал на руки все необходимые элементы мозаики. Только сложи, ты же посторонний, тебе проще.

Такова была вторая часть сделки. Ты сидишь за килопарсеки от места событий, ты не лезешь под ноги, ты не ограничиваешь свободного человека ни в чём, кроме самого гипотетического факта твоего существования. А он в ответ ждёт, что в случае чего, ему будет услужливо выкинут красный флажок – здесь осторожно, опасность, ты прошёл очередной излом, но вовне он ещё не проник. Значит, будь осторожнее вдвойне.

Правда, Кандидаты боялись своей силы куда больше, чем их боялся Кенстридж. И были бы искренне благодарны за любую помощь, только чтобы это была помощь, а не препона, которая будет только сужать и без того предельно узкий коридор выбора для самого Кандидата.

Так они работали в тандеме. Одинокое «кодовое имя» и его немой и безымянный наблюдатель. Оба пытались уловить ничтожный сигнал, который оправдает их долгое ожидание. И оба в него не очень-то верили.

Потому что помимо их двоих оставалось ещё и всё остальное. Вселенная против них обоих. А с ней не совладать. Никак.

Кенстридж помнил, как страшно было, когда на Элдории со сканнеров пропала поверхность. Он был тогда ещё совсем молод, грузный старый инвестигейтор, его дочки даже не собирались заводить никакие семьи, у него было мудрое начальство, масса времени для личной жизни и первое кодовое имя в рабочей папке. На, полистай пока, поприсматривайся.

С тех по их стало куда больше, а на доклад к Вечным стал таскаться уже он сам, каждый раз задумываясь, кому он пытается что объяснить.

Но в те дни, сложившиеся в итоге в недели, он постарел лет на десять. Недели зловещей тишины. Они остались без информации.

Потом Ковальский с манипулом вернулся, и даже сведения об истинной судьбе их коллеги сержанта Рихарда Дайфа иль Миттель-арен навсегда остались в недрах закрытых архивов отдела, но те варианты развития событий, один чудовищней другого, который они успели за это время перебрать… лучше не вспоминать.

Почему, всё-таки, Кандидатам оставляют такую свободу воли? Вопрос даже не о ней. Вот попросись сегодня тот же Кенстридж в полевые медики КГС, о чём он когда-то мечтал, его вежливо попросят вон, несмотря на все свободы. Если бы этого захотел Кандидат – всё сложилось бы к вящему удовольствию сторон, хотя, действительно, захоти Кандидат хоть играть на скрипке – заиграет так, что меломаны начнут падать в восторженные обмороки.

Но Кандидат Ковальский захотел после Элдории вернуться в кадровый флот. Спасибо, не в родное ГКК, иначе работа Кенстриджа становилась бесполезной. Дальний рейдер привозил бы по возвращении данные прямиком в архив, инвестигейтор не должен становиться археологом, он работает здесь и сейчас, в динамической обстановке боя со временем.

Вот и в этот визит на «Сайриус» подопечный задал очередную задачку, навлекая на свою многострадальную голову напрасные проклятия Кенстриджа. И как обычно, ничего не предвещало беды.