III

Визгливо и противно, натужно заскрипели тормозные колодки. Поезд замедлил ход и остановился. От толчка сосед очнулся, покряхтел, вверх потянулась его рука с часами. С виду «Orient», а на самом деле – дешевая китайская подделка.

– У, это надолго. Аккерман. Стоянка – сорок минут…

То ли для нее, то ли уж больше для самого себя произнеся тираду, мужчина живо подтянул к себе ноги и через секунду сидел, натягивая простенькие и затасканные зимние полусапожки. «Made in China». Или, как говорили в простонародье, «Купил и чини».

– Может, и вам что-то принести? – подумав, спросил он, заметив, как за ним весьма внимательно следит пара настороженных глаз.

– Спасибо, у меня все есть, – без всякого желания ответила она, чтобы не показаться совсем уж невежливой.

– А если хорошенько подумать? – сосед прищурился.

– Спасибочко, мне ничего не надо. В особенности от вас… – сухо добавила женщина и, не удержавшись, язвительно хмыкнула.

Выразила она ему, так сказать, фунт презрения. В настойчивости пьянице никак не откажешь. Возможно, таким банальным образом он все еще пытается завязать знакомство. Сделай лишь шаг навстречу и потом ни за что не отвязаться. И придется ей всю ночь выслушивать его пьяную болтовню. Как начнет нести всякий бред. Будет рассказывать ей сказки про свою не сложившуюся жизнь, про жену-изменницу. А там вовсе недалеко и до желания получить утешение, понятно какое…

– Как знаете, как знаете, – мужчина пожал плечами и вышел.

– Иди-иди… – Сана с облегчением выдохнула.

Подумала она о том, что хотя бы несколько минут сможет посидеть одна, не испытывая на себе чужой и неприятный взгляд…

Следовал по этому пути Малахов далеко не в первый раз. Маршрут ему был прекрасно известен, и все его действия давно были расписаны и до полного автоматизма четко отработаны.

Мягко спрыгнув на перрон, подполковник присел, гася скорость, пружинисто выпрямился, оглянулся и вразвалочку двинул к призывно светящимся окошкам ларьков. Ничто вокруг за время его отсутствия не изменилось, и цены, вроде бы, остались на прежнем уровне.

Подумалось ему о том, что в последние годы инфляцию зажали, и рост цен заморозился. А то он еще помнит те времена, когда получал зарплату, а к концу месяца на те же самые деньги удавалось купить раза в четыре меньше, чем в первых числах. Да, были же времена.

Когда он в первый раз получил на руки сумму чуть большую, чем миллион, то рассудил, что вот и сбылась мечта идиота и он, наконец-то, стал миллионером. Только вот толку вышло совсем мало. В Италии все в миллионерах ходят. Ну и что? И скоро их разноцветные купоны из туалетной бумаги перещеголяли и итальянские лиры по количеству своих нулей. Без калькулятора их было просто не высчитать.

Нашлись в стране умные люди, предложили ввести новые деньги – гривны. Отрезали, вычеркнули со всех ценников по пять нулей, и снова на рубль, то бишь, на гривну можно было что-то купить.

– Чего стоим, мужчина? – скрипнуло из приоткрывшегося окошка.

Нагнувшись, Малахов приветливо улыбнулся упорно борющейся с одолевающей ее зевотой безвкусно накрашенной девице и заказал себе сто пятьдесят грамм водки, полстаканчика минералки и хот-дог.

Одним махом опрокинул Жека в себя противно попахивающую жидкость, страдальчески поморщился, запил и неторопливо зажевал.

Как ни растягивал удовольствие, но с аппетитной сосиской в тесте он справился довольно быстро. Машинально глянул мужик на часы. До отправления поезда времени оставалось еще много. И дурные мысли зашевелились. Постоял он, посмотрел и махнул рукой. Заказал еще. Чтобы не мучиться раскаянием, прихватил бутылку водки.

Развернулся Жека и двинул к вагону. Но, посмотрев на свое окно, он вернулся, попросил еще бутылочку «Пепси». Зачем он так поступил, Малахов и сам, вообще-то, не мог себе внятно объяснить. Ведь ясно, совершенно же ясно видно было, что его попутчица наотрез не хочет с ним общаться. Не хочет и все. И ничего тут не поделать.

«Но ты сам на себя посмотри! И на кого же ты сейчас похож?» – внутренний голос без всякого стеснения расставил все по местам. Ясно, с ним теперь ни одна приличная женщина рядом не встанет, не то что еще и беседу с ним вести. Но ему и не нужно с ней беседовать. Просто хочется ему сделать этой женщине хоть что-то приятное.

Все-таки очень она ему напоминает Сану. Он плохо помнит лицо той Саны. Но вот ее чудные глазки, наверное, уже на всю оставшуюся жизнь запечатлелись в его памяти. Как сильно он любил ее глаза.

Даже жену он выбрал себе, чтобы ее глаза чем-то напоминали ему те, столь очаровавшие его, глаза. Глаза, глаза. Да, он все отдал бы за то, чтобы снова увидеть их. Да вот отдавать ему практически нечего.

Дожил. Докатился. Допился до ручки, чего стыдливо скромничать и умалчивать. Надо прямо так и сказать, что допился до полной ручки. Жена не выдержала, ушла. Со службой сплошная неразбериха…

Плавно откатилась дверь, и в проеме показался попутчик.

– Это вам, – Малахов поставил небольшую красивую бутылочку на столик. – Угощайтесь, будь ласка…

– Я же русским языком сказала вам, что мне ничего не надо, – Сана демонстративно отвернулась к стенке.

В полумраке проглядывался ее страдальчески отрешенный силуэт, и попутчик, весело усмехнувшись, проявил настойчивость:

– Да пейте вы, девушка, не стесняйтесь. Я давненько понял, что нет у вас с собой никакой воды. В питьевом бачке тоже сухо. Я проверил. Если не желаете умереть от жажды, глотните…

– Спасибо, – на этот раз Сана не стала отказываться.

На самом деле, если сухость во рту ее еще и не начинала мучить, то подступала вплотную. И если попутчик не соврал про сухой титан, то чего уж тут понапрасну и назло себе строить из себя великомученицу.

– Да, вам второе одеяло принести? – спросил Жека, открывая дверь и выходя в коридор.

– Зачем? И без него жарко, – Сана весьма скептически отнеслась к его, как ей показалось, совершенно нелепому предложению.

– Пока оно жарко… – без всякой интонации пробурчал-произнес, пробубнил попутчик. – Проводница наша бравая давно без задних ног дрыхнет. Засыпала весь уголек в топку и на этом ее работа закончилась. Уголек весь прогорит, и тогда уж вагон мигом выстудит, – проворчал он, неспешно подходя к служебному купе.

Взяв себе одно одеяло, Малахов хотел, было, уйти. Не желают его слушать, пусть потом под утро и мучатся. Он даже чуточку злорадно усмехнулся, мысленно живо представив себе эту картину. Но тут же его совесть поборола спонтанное и малость подловатое желание отмстить. Потянулся он за вторым. Почему у него всегда так получается? Хочет сделать маленькую пакость, но не может. Воспитание не позволяет?

Вернулся он в купе, кинул на полку над собой. Соседка уже легла, спала или, скорее, делала вид. А его все мучило неотступное желание заглянуть в ее глаза. Вот только увидеть их и успокоиться. Понять, что он глубоко ошибается, принимая ее не за ту особу.

Эх, Сана-Сана! Куда же она в то лето-то пропала? Снова на душе стало тяжко, и Малахов скрутил пробку. Вагон тихо покачивало, и он старательно целился, боясь, что промахнется и бесценный продукт зря пропадет. Не слизывать же его потом со столика…

Тихонько приоткрыв один глазик, Сана скосила его и посмотрела. Сосед сидел в своем углу. Вел незатейливую беседу с принесенной с собой бутылкой. Пьет себе человек и пьет без продыху, и не хочет остановиться. Ладно, хоть не буйный мужичок-пропойца ей попался.

Состав кидало из стороны в сторону на расшатавшихся, давненько, видно, не ремонтировавшихся путях. Усталость исподволь подкралась, и неожиданно для себя Оксана уснула. И снилось ей, что она, как Зоя Космодемьянская, подкрадывается к вражеским складам.

Ночь. Кругом темень. Хоть глаза выколи. С большим трудом она продирается сквозь непроходимые дебри незнакомого леса. Бисеринки пота выступают на лбу, но она не обращает на них внимания. Главное для нее – выполнить поставленную перед ней задачу.

Но, несмотря на столь поздний час, вокруг хранилища толкутся полицаи. Один из них, по всему видать, не самый последний по своему чину, достал фляжку, отвинтил пробку.

От него кругами стал исходить тяжелый сивушный запах. Мужик сделал из фляжки огромный глоток, передернулся, стянул с головы шапку-ушанку, вытер вспотевший лоб, и почему-то его лицо и коротко остриженные седые волосы показались ей странно знакомыми. Где-то она его совсем недавно, нет, только что видела.

Вжимаясь телом в колючий снег, она затаилась. Трескучий мороз. Невзирая на толстый бушлат, ей стало зябко. Но вот она дождалась своего часа и метнула бутылку с зажигательной смесью. Пламя резво взметнулось вверх, дохнуло на нее своим опаляющим дыханием, и ей снова стало тепло. Тепло и хорошо, безмятежно и спокойно…

Заскрипели тормоза, состав замедлил ход и остановился. Глянув в окно, Малахов резко поднялся и пошел к выходу. Открыл Жека дверь и спрыгнул вниз, на землю. Оглянулся. Он не ошибся.

Станция Бородино. До боли знакомые ему места. Столько всяких и разных воспоминаний связано с ней, со станцией Бородино…

Откуда только село получило столь громкое название, он не знал и как-то об этом даже и не задумывался. Но именно отсюда он сам для себя лично отсчитывал начало своего становления как боевого офицера.

Именно здесь их курсантский дивизион впервые выгрузился по пути следования на Тарутинский общевойсковой полигон.

На тех тактических учениях с боевой стрельбой он понюхал порох и понял, что это его, это то, к чему он всегда подсознательно стремился.

Столько раз они здесь побывали, что уже и не счесть. Один раз всю ночь провели на железнодорожной рампе в ожидании состава. Поезд останавливался всего на две-три минутки. Не то, что сейчас. За то время сотня бойцов должна была успеть вскочить в двери вагона.

За спиной курсанта, мешая общему движению, болтался до отказа набитый вещмешок. Упорно цеплялся он за выступы притороченными к нему плащом и чулками ОЗК – общевойскового защитного комплекта. В правой руке бойца зажат боевой товарищ – автомат. Одно неловкое движение, и приклад норовил угодить по зубам другого товарища, того, что поднимался сзади. Цветочки. Все ягодки их ждали впереди.

Вагоны оказались набитыми другими пассажирами – гражданскими людьми, для которых появление четырех сотен чумазых вояк воистину явилось не слишком-то приятной неожиданностью. Ехали курсанты, стоя в проходах, тамбурах и даже туалетах. Всякое бывало…

Помнит он, как зимой на втором курсе они высаживались, следуя из Одессы, свежие, и встретили ожидающее погрузки побитое, иначе не сказать и иного слова не подобрать, войско выпускного дивизиона.

Куда, хотелось ему знать, девались присущие им гордость и спесь? Угрюмо поникшие плечи. Стыдливо опущенные головы. Обгоревшие валенки, шинели и шапки. В глазах выпускников видно одно лишь желание – поскорее избавиться от всего этого кошмара под названием зимние стрельбы. Кишка тонка оказалась у четвертого курса. Не выдержали испытание холодом и сломались, как сопливые пацаны.

А как много они о себе мнили. Как их все училищное начальство превозносило до небес. Многих из них он потом встречал в войсках. В частях из них непомерный гонор быстро вышибли.

Да, чего только не было. Если обо всем вспоминать, то и ночи не хватит, чтоб заново пережить. Каждый раз, проезжая мимо, он выходит тут и отдает дань прошедшим дням. Давно это было, но ему кажется, что случилось с ним только вчера. Как же хотелось ему снова вернуться в счастливые времена. Когда впереди светило яркое солнце надежды, и ни одного темного облачка не маячило на его небосклоне.

Тихонько зашел Малахов в купе и опустился на лавку. Знобко. На улице продрог, или их вагон остыл? Он кинул быстрый взгляд на свою соседку. Да нет, видно, вагонная печка остыла и больше не греет.

Девушка зябко поеживалась во сне, невольно собиралась в тугой клубок. Коленки почти достали до ее подбородка. Он покачал головой.

Одни вечером отказывались от одеяла. Тут как раз и второе не помешает. Жека осторожно укрыл крепко спящую красавицу, что-то так сильно переживающую во сне. Тени пробегали по ее лицу. Лобик ее морщился. Она беззвучно шептала…

Проснулась Оксана лишь под утро. Сильно озяб носик, а изо рта наружу вырвалось едва заметное облачко пара, когда она, распрямляя грудь, с силой выдохнула. Удивительно. Но не именно это, а вот другое поразило ее. Именно то, что она сама не мерзла, и было удивительнее всего. Холода она сама не ощущала. Ей было уютно и тепло.

Она скосила глаза на себя, и они побежали вдоль тела. Кто-то, видать, ночью заботливо укрыл ее одеялом. Да еще и не одним, а двумя.

Неужто, ее накрыл одеялами сосед? Эта не просыхающая пьянь способна еще на поступки джентльмена? Но и не проводница же ее, в конце концов-то, укрыла?! Чудеса в решете и не иначе…

За час до прибытия проснувшаяся хозяйка вагона подняла в своем сонном царстве этакий шум, что мигом поставила всех на ноги. Тут и мертвый проснулся бы от невообразимого гама и ее визгливого крика.

Сосед по купе промычал, недовольно поморщился. Поднялся он, сразу же потянулся рукой за бутылкой. Не открывая глаз, сосед выпил, пожевал губами, замер. Кожа на его лице разглаживалась, но щетина за прошедшую ночь стала еще страшнее. При дневном свете смотреть на человека стало до омерзения неприятно, если не сказать, что…