Глава 6
Пробуждение «Проказницы»

У Брэшена сердце перевернулось в груди, а глаза обожгли мгновенные слезы, когда он увидел, что его капитана вносят на палубу на носилках. Вся жуткая правда дошла до него только теперь, при виде безвольного тела под льняным покрывалом. Его капитан в самом деле всходил на борт, чтобы здесь умереть. Тайная надежда Брэшена, что дела у Ефрона Вестрита вовсе не так плохи, как про то говорят, что вольный морской воздух и родная палуба корабля чудесным образом помогут ему оправиться от болезни, – эта надежда предстала жалкой и наивной детской мечтой…

Он почтительно отступил назад, покуда люди под началом Кайла Хэвена несли старого капитана по наклонному трапу и потом устраивали под пологом шатра, на скорую руку сооруженного Брэшеном из парусины. Там Ефрона встретила Альтия, бледная, точно лицо ее было вырезано из слоновой кости. Остальное семейство тащилось следом, словно стадо овец, в одночасье лишившееся пастуха. Вот они заняли места кругом ложа Ефрона, и Брэшену это зрелище неприятно напомнило накрытый стол и рассаживающихся гостей. Жена капитана и его старшая дочь выглядели испуганными и растерянными. Дети – включая какого-то мальчика постарше – явно не понимали, что происходит. Кайл даже отодвинулся прочь от своих домашних, разглядывая их с недовольным видом: так он, бывало, рассматривал плохо починенный парус или неудачно размещенный груз. Альтия первой сбросила оцепенение. Она тихо ушла, чтобы скоро вернуться с кувшином воды и чашкой. Опустилась на колени у изголовья отца и предложила ему попить.

Ефрон действительно повернул голову и сделал глоток – доселе неподвижное тело впервые пошевелилось. Потом приподнялась истощенная рука и неопределенным взмахом указала им, что его следовало снять с носилок и уложить на голую палубу. Брэшен едва ли не первым устремился вперед. Старая выучка взяла свое – он слишком привык повиноваться не просто команде Ефрона, но даже взгляду или короткому жесту. Он склонился над ложем старого капитана и только тут подметил недовольную физиономию Кайла.

– Если позволишь, господин мой… – прошептал Брэшен и был удостоен какого-то подобия утвердительного кивка (послужившего заодно и приветствием).

Альтия неожиданно оказалась рядом и подсунула руки под бесплотные колени отца, Брэшен же приподнял с носилок его торс. Правду сказать, весу в умирающем было совсем немного. Да и стариком его на самом деле не следовало называть… Брэшен с бесконечной заботой опустил своего капитана на обнаженные палубные доски. Он ждал, чтобы тот застонал или охнул от боли, но Ефрон, напротив, с явным облегчением перевел дух – так, словно избавился от страшного груза. Его глаза открылись, и в них даже появилась искорка былого огня. Он нашел глазами дочь:

– Альтия. Нагель…^[31] от носового изваяния. Дай…

Новый ужас мелькнул в глазах девушки, но все-таки она расправила плечи и вскочила на ноги, повинуясь приказу отца. Только возле углов побелевших губ залегли складки. Брэшен невольно подался назад. Капитан Вестрит не потребовал бы принести нагель, если бы не чувствовал приближения смерти. А значит, пора было оставить его наедине с семьей. Но тихо убраться прочь Брэшен не успел – Ефрон поймал его запястье и стиснул с неожиданной силой. Длинные пальцы капитана прямо-таки впились в тело, и умирающий притянул его обратно – поближе к себе. Рядом с ним действительно пахло смертью, но Брэшен не дрогнул, лишь наклонился пониже, чтобы расслышать голос Ефрона:

– Будь с нею, сынок… Ей понадобится твоя помощь. Помоги ей пройти… через это.

Брэшен кивнул – дескать, понял, – и капитан Вестрит его отпустил. Бывший старпом уже поднимался на ноги, когда умирающий заговорил снова. Он сказал:

– Ты был отличным моряком, Брэшен. – Его голос теперь звучал ясно и на удивление громко, словно он желал, чтобы не только семья слышала его, но и все остальные. Он, сколько мог, набрал в грудь воздуха. – У меня нет претензий к тебе, Брэшен. – Новый мучительный вздох. – Если бы жизнь вернулась ко мне и я снова вышел в море, ты был бы моим старшим помощником… – Голос его снова угас, последние слова он скорее просипел, нежели проговорил. Его взгляд покинул лицо Брэшена и устремился туда, где стоял сердито насупившийся Кайл. Ефрон втянул в себя еще порцию воздуха. – Но мне больше не ходить по морям… «Проказница» никогда больше не будет моей…

Его губы начинали синеть. Он силился вдохнуть и не мог. Его рука сжалась в кулак и вдруг сделала яростный жест – мало кто понял бы, что он означал, но Брэшен понял. Он вскочил и рванулся следом за Альтией, чтобы скорее привести ее назад.

Назначение деревянного гвоздика никакой особой тайны не содержало. Ефрон сам рассказал Брэшену вскоре после того, как назначил его старпомом. На голове носовой статуи, среди завитков пышных волос, имелась защелка. Если нажать ее – высвобождался длинный нагель, вырезанный из шелковисто-серого диводрева. И поверье гласило, что умирающему следует крепко держать в руке этот нагель – тогда, мол, кораблю достанется елико возможная часть его мудрости и жизненной силы. Дело это было необязательным, но очень желательным. Ефрон показал Брэшену защелку и объяснил, как она срабатывает, просто на всякий случай – мало ли что может произойти с ними в море, бывает, что капитаны и погибают вдали от родных берегов, так чтобы старпом мог высвободить заветный гвоздик и вложить его ему, Ефрону, в руки, пока он будет еще жив.

Почетная обязанность, которую, как Брэшен сердечно надеялся, ему никогда не придется выполнять. Но вот поди ж ты…

Альтия только что не свешивалась с бушприта вниз головой, силясь подцепить нагель пальцами и вытащить из гнезда. Но у нее ничего не получалось. Брэшен без лишней болтовни свесился следом за ней, обхватил девушку за бедра и помог опуститься еще ниже, так, чтобы было удобней.

– Спасибо, – пропыхтела она, и нагель оказался у нее в руках.

Брэшен без большого усилия перенес ее через фальшборт и поставил на палубу. И она сразу бросилась обратно к отцу, зажав драгоценный гвоздь в кулаке. Брэшен не отставал.

Они подоспели как раз вовремя. И было видно, что смерть Ефрона Вестрита не обещала быть легкой. Вместо того чтобы тихо прикрыть глаза и мирно уйти, он отчаянно и мужественно сражался – так, как привык сражаться со всем, что ему в жизни противостояло. Альтия протянула ему нагель, и он схватился за него так, словно это могло спасти его.

– Тону, – просипел он. – Тону на сухой палубе, какая досада!

Странное равновесие сил между жизнью и смертью держалось некоторое время. Альтия и ее отец держались за разные концы нагеля. По искаженному страданием лицу девушки катились обильные слезы. Волосы растрепались и липли к мокрым щекам. Ее глаза были широко раскрыты и ни на миг не отрывались от столь же широко и пристально распахнутых черных глаз отца. Она знала, что ничего больше не может для него сделать, и смотрела, смотрела…

Вот рука Ефрона заскребла по палубным доскам, словно пытаясь схватиться за гладкое дерево. Он вдохнул еще раз, с хрипом и свистом. В углах рта появилась кровавая пена. Члены семьи столпились вокруг него. Старшая дочь уцепилась за мать, не в силах выговорить ни слова, но мать что-то тихо приговаривала, уткнувшись ей в волосы. Девочка, внучка, ревмя ревела от ужаса, схватив в охапку ничего не понимающего меньшого братца. Старший внук замер чуть поодаль, с лицом бледным и напряженным, – видимо, испытывал боль. Кайл стоял у ног умирающего, скрестив на груди руки. Брэшен так и не смог догадаться по его лицу, о чем он думал в эти мгновения.

Позади них, на почтительном расстоянии, образовался еще один, внешний круг. Команда корабля комкала в руках шапки, наблюдая за уходом из жизни своего капитана.

– Альтия! – внезапно окликнула жена капитана младшую дочь. И выпихнула вперед, ближе к отцу, старшую. – Ты должна, – выговорила она странно напряженным голосом. – Ты знаешь, что ты должна!

У нее было такое лицо, как если бы она принуждала себя исполнить нечто весьма неприятное, но необходимое. В глазах старшей дочери – кажется, ее звали Кефрия? – стыд мешался с дерзостью. Она упала на колени подле младшей сестры. Протянула дрожащую бледную руку… Брэшен ждал, чтобы она прикоснулась к отцу, но нет. Она крепко вцепилась в нагель, поместив свою ладонь между руками Альтии и Ефрона.

Таким образом она недвусмысленно заявляла свои права на корабль. Ее мать облекла это требование в слова:

– Альтия, отпусти гвоздь! Корабль принадлежит твоей сестре! По праву рождения… и по воле вашего отца!

Голос Роники дрожал, но выговорила она ясно и четко.

Альтия вскинула глаза, не в силах поверить.

– Кефрия?.. – непонимающе спросила она. – Кефрия, ты что?

Та испытывала явную нерешительность. Даже оглянулась на мать…

– Именно так! – во всеуслышание объявила Роника Вестрит. – Так и будет, Альтия. Так должно быть – ради всех нас!

– Папа?.. – голос Альтии задрожал и сорвался.

Отец по-прежнему не отрывал от нее взгляда. Его губы дрогнули… шевельнулись… И он выдохнул свои последние земные слова:

– От… пус… ти…

…Брэшену довелось ходить некоторое время на корабле, чей старпом был жуть как ловок с деревянной дубинкой. Ее предназначением было глушить крупную рыбу. Но тот старпом ею в основном оглоушивал – причем тихонько подобравшись сзади – своих подчиненных матросов, которые, с его точки зрения, недостаточно рьяно трудились. Сколько раз Брэшен, сам того не желая, наблюдал вид и взгляд человека в тот момент, когда сзади на его череп обрушивалась увесистая деревяшка! И он отлично знал, как выглядит человек, чье сознание на миг погашено жестокой и неожиданной болью. Именно так выглядела Альтия, когда ее отец произнес свое последнее слово. Она выпустила нагель, ее рука на миг безвольно повисла – но тут же нашла и стиснула руку отца. Она схватилась за нее, как тонущий в бурю – за обломки разбитого корабля. Альтия держала и держала, а Ефрон Вестрит задыхался на палубе, точно рыба, вытащенная из воды.

– Папа… – снова прошептала она.

Он навряд ли услышал. Его позвоночник выгнулся, грудь высоко вздымалась в отчаянной попытке вдохнуть… Все-таки он повернул голову к ней…

И, внезапно обмякнув, рухнул на твердые доски. Долгая битва окончилась. Последние отсветы жизни и борьбы за нее угасли в открытых глазах. Бесплотное тело распростерлось на палубе, словно стремясь впитаться в гладкое диводрево. Его пальцы соскользнули с заветного нагеля. Кефрия поднялась на ноги. Альтия же упала на тело отца, прижалась к его груди – и зарыдала. Отчаянно, никого уже не стыдясь.

И она не увидела того, что увидел Брэшен: поднявшись, Кефрия передала нагель спокойно ожидавшему мужу. Брэшен не мог поверить собственным глазам, однако же это было именно так. Кайл принял длинный деревянный гвоздь – и пошел прочь с таким видом, словно ДЕЙСТВИТЕЛЬНО имел право его нести! Был миг, когда Брэшен едва не бросился следом. Но потом решил, что быть свидетелем этому у него совершенно точно никакой нужды нет. С нагелем или без нагеля – «Проказница» оживет. Никуда не денется, оживет. Брэшену казалось, он уже ощущал происходившую с ней перемену. Деревянный гвоздь лишь ускорит дело, но не решит.

Гораздо больше Брэшена занимало другое. Обещание, которое он недавно дал умирающему капитану.

«Будь с нею, сынок… Ей понадобится твоя помощь. Помоги ей пройти… через это…»

Он-то в простоте своей думал – речь шла либо о вытаскивании нагеля, либо о близившейся кончине Ефрона. Однако теперь понимал: капитан Вестрит имел в виду нечто гораздо более важное и глубокое. Знать бы еще – что именно.

«Что же я в действительности ему пообещал?»

Ощутив на плечах чьи-то руки, Альтия для начала попробовала стряхнуть их. Ей было, собственно, все равно, кому эти руки принадлежали. Всего за несколько мгновений она потеряла и отца, и «Проказницу». Легче было бы, наверное, расстаться с жизнью. Обе утраты были таковы, что разум попросту отказывался их вмещать. Лишь где-то вдалеке билась вялая мысль: «Это несправедливо. Такие огромные несчастья должны происходить по крайней мере по очереди, а не вместе. Тогда я успевала бы разобраться с ними порознь. Это несправедливо».

Альтия пыталась думать о кончине отца – и тут же наваливалась невыносимая мысль об отнятом у нее корабле. Но поразмыслить об этом было уже вовсе невозможно – не здесь, рядом с еще не остывшим телом отца! Ибо пришлось бы неминуемо задаться вопросом – как вышло, что отец, тот, кого она любила и чтила более всего на свете, смог столь полно и решительно предать ее. Как ни жестока была терзавшая Альтию боль, она старательно гнала прочь все мысли, которые могли привести ее в ярость. Ибо знала: ярость эта была бы из тех, что дотла выжигают душу, не оставляя ничего, кроме мертвой золы.

…Руки, которые она сбросила со своих плеч, вернулись – и стиснули крепко.

– Отвяжись, Брэшен… – бессильно пробормотала она.

В ней не осталось энергии даже на то, чтобы вырваться еще раз. Может быть, оттого, что ладони были теплыми и сильными… слишком напоминали отцовские. Так, бывало, отец подходил к ней среди ночи, когда она стояла на вахте и держала штурвал. Он, когда хотел, умел двигаться бесшумнее призрака, и вся команда это знала. Всем было известно: никогда не угадаешь, откуда и в какой момент появится капитан. Нет, он не станет вмешиваться в работу матроса, просто окинет происходящее взглядом знатока – и этого будет довольно… Вот и Альтия, стоя у штурвала и твердо держа заданный курс, не подозревала о его приближении – пока на ее плечах неожиданно не оказывались его родные, крепкие руки. А потом он либо уходил, растворяясь во тьме столь же беззвучно, как из нее появился, либо оставался выкурить трубочку, молча наблюдая, как его дочь направляет «Проказницу» сквозь ветер и тьму.

Явившееся воспоминание странным образом укрепило ее. Раздирающее горе превратилось в тяжелый ком тупой боли. Альтия выпрямилась, расправляя плечи. Она по-прежнему ничего не могла осознать. Ни того, как это он вдруг умер и оставил ее одну-одинешеньку, ни того, как он еще и умудрился отнять у нее корабль и передать старшей сестре.

– Но, ты знаешь, много раз бывало, что он просто рявкал команду, – проговорила она, – и я бросалась ее выполнять, хотя глубинного смысла не понимала. Но почему-то все выходило к лучшему… всегда к лучшему…