– Ладно, – они кивнули, поедут за ним. Приходилось возвращаться назад, движение в этом районе Неаполя было очень оживленным. Китаец и не подумал разворачиваться на площади; мопеды использовали пространство, оставленное между бетонными блоками пешеходам. Они выехали к отелю “Терминус”, оттуда снова на улицу Галлилео Феррариса и снова налево на улицу Джантурко. Николас и Тукан отметили, что на очередном перекрестке они свернули налево на улицу Брин. Яркие краски и суматоха остались позади. Брин – улица-призрак. На зданиях висели растяжки “Сдается в аренду”, у одного из них Хан остановился. Кивком пригласил их войти и занести внутрь мопеды. Переступив порог, они оказались во дворе, окруженном складами: одни из них были сломаны и заброшены, другие – забиты всяким барахлом. Вслед за Ханом вошли в гараж, с виду такой же, как и прочие, только внутри все было в идеальном порядке. Там лежали в основном игрушки, копии известных брендов, более или менее откровенные подделки. Выкрашенные в разные цвета бесконечные стеллажи, чего только там не было! Несколько лет назад, попав в такое место, они с ума сошли бы от счастья.

– Теперь мы знаем, что Санта-Клаус затаривается подарками у китайцев!

Хан усмехнулся. Он был неотличим от других продавцов китайского магазина, возможно, он и был там, когда они пришли, и тоже усмехнулся, узнав, что его ищут.

– Сколько у вас?

У них было больше, но решили начать с малого:

– Двести евро.

– Из-за двухсот евро я б и не пошевелился, у меня ничего нет за такие деньги.

– Тогда мы пошли, – сказал Тукан, направляясь к выходу.

– Поищите хорошенько, смотрите, что у меня есть…

Он сдвинул в сторону коробки с пластмассовыми пулеметами, куклами, ведерками и достал два пистолета:

– Это франкотт, револьвер. – И вложил его в руку Николаса.

– Черт, какой тяжелый.

Пистолет был очень старый, восьмимиллиметрового калибра, красивой в нем была только деревянная рукоятка, гладкая, сильно потертая, она напоминала камень, отшлифованный водой. Все остальное – ствол, барабан, курок – было блекло-серым, с пятнами, которые ничем уже не вытравишь. И потом от него исходило ощущение военного трофея или – еще хуже – пистолета, используемого на съемках старых вестернов; пистолета, который дает осечку два раза из трех. Но Николаса это не волновало. Он тер рукоятку, гладил ствол, а Хан и Тукан продолжали препираться.

– Исправен, да, мне привезли его из Бельгии. Могу отдать за тысячу евро… – начал Хан.

– О, похож на кольт, – сказал Тукан.

– Ну, что‑то вроде, родственник.

– Он хоть стреляет?

– Да, но там только три пули.

– Надо попробовать, а то не возьму. Отдашь за шестьсот?

– Нет, коллекционеры готовы выложить пять тысяч. Клянусь, – сказал Хан.

– Да, но коллекционеры‑то не подожгут тебе склад и в полицию, если что не так, не заявят… – Тукан попробовал угрожать.

Хан не дрогнул и, обратившись к Николасу, сказал:

– Ты чего за пса с собой привел? Почему он на меня лает?

– Хочешь убедиться, лаем мы или кусаем? Думаешь, мы не из Системы? – не замедлил огрызнуться Тукан.

– Ну тогда и за тобой придут.

– Да кто за мной придет?!

С каждым словом они опасно наступали друг на друга, пока наконец Николас не оборвал приятеля:

– Ну все, хватит, Тукан.

– Все, вы меня достали, убирайтесь или сейчас проверим, как он стреляет, – сказал Хан. Теперь он владел ситуацией, но Николас не собирался ее усугублять и выставил свои условия:

– Ладно, китаеза, угомонись. Один возьмем, но рабочий.

– Иди, пробуй. – И китаец вложил ему в руку оружие. Николас покрутил механизм, чтобы извлечь барабан для зарядки, но у него ничего не вышло.

Попробовал еще раз – безрезультатно:

– Черт, как она работает, эта штука? – И передал пистолет Хану, признав свое бессилие. Хан взял пистолет и сразу выстрелил, не меняя положения руки. Николас и Тукан подпрыгнули от неожиданности и тут же устыдились своей неконтролируемой реакции. Пуля начисто снесла голову пластмассовой кукле, осталось одно розовое тело. Хан надеялся, что не придется повторять выстрел.

– Да зачем нам, – начал Тукан, – этот металлолом?

– Это лучшее, что у меня есть. Или берите, или проваливайте.

– Возьмем, – отрезал Николас. – Но это дерьмо ты отдашь нам за пятьсот евро, и точка.

Николас принес пистолет домой. Спрятал его в трусы раскаленным стволом книзу. Спокойно прошел по коридору, выложенному белой и зеленой плиткой. Отец ждал его в столовой.

– Давай ужинать. Мать придет поздно.

– Ага, щас.

– Что за “щас”! Как ты разговариваешь?

– Как умею.

– Пишешь ты лучше, чем говоришь.

Отец в клетчатой рубашке сидел за столом, наблюдая за собственным сыном, как за чужеродным созданием. Столовая была небольшой, но аккуратной, можно сказать, оформленной со вкусом: простая мебель, красивые бокалы за стеклом буфета, керамическое блюдо из Деруты – трофей, привезенный из поездки в Умбрию, – где обычно лежали фрукты, скатерть с рыбками и выцветший коврик на полу. Немного перестарались с освещением, но так уж вышло. Мена хотела, чтобы в доме было много света, отцу же было все равно. Книги стояли на полках в коридоре, ведущем в гостиную.

– Позови брата, и идите за стол.

Николас, не двинувшись с места, заорал:

– Кристиан!

Отец досадно поморщился, но Николас не обратил на это внимания. Слегка убавил громкости и снова позвал брата. Прибежал Кристиан – в шортах, белой рубашечке, на лице широкая улыбка – и тут же уселся за стол, с шумом придвинув стул.

– Эй, Кристиан, знаешь же, что мама ругается. Поднимай стул, а не волочи его.

Кристиан приподнял стул вместе с собой, во все глаза глядя на брата, стоявшего неподвижно, как статуя.

– Может, ты сядешь, синьор Щас? – отец приоткрыл кастрюлю. – Я приготовил макароны со шпинатом.

– Макароны со шпинатом? Это что? Низида?

– А ты откуда знаешь, что едят в Низиде?

– Знаю.

– Он знает, – эхом повторил братишка.

– А ты помолчи, – сказал отец, наполняя тарелки, и старшему: – Сядь, пожалуйста!

И Николас сел перед тарелкой с макаронами и шпинатом, с китайским пистолетом в трусах.

– Что делал сегодня? – спросил отец.

– Ничего, – ответил Николас.

– А кто с тобой был?

– Никто.

Отец замер с вилкой у рта:

– Интересно, что значит “ничего”? И кто такие эти “никто”? – Он посмотрел на Кристиана, как будто искал у него поддержки, но тут вспомнил, что оставил на плите мясо, и убежал на кухню. Оттуда донеслось бормотание: – Никто! С ним был никто! Он же ничего не делает, понятно вам, ничего. А я пашу как проклятый на это ничего. – Последнюю фразу он повторил, внося в столовую на блюде дымящееся мясо: – Я пашу на это ничего!

Николас пожал плечами, он сидел и рисовал узоры вилкой на скатерти.

– Ешь давай, – сказал отец, увидев, что младший уже опустошил тарелку, а старший ни к чему не притронулся.

– Ну, что ты делал? В школе был? А в школе никого не было? По истории тебя спрашивали? – Он сыпал вопросами, а Николас сидел с выражением любезного безразличия, как иностранец, не понимающий язык.

– Ладно, ешь, – продолжал отец, но тут встрял Кристиан:

– Нико уже большой.

– Большой? Да где он большой? Ты лучше помолчи, а ты ешь. – Это Николасу. – Ты понял? Ешь! Пришел домой, сел за стол и ешь.

– Если я поем, потом захочу спать и не смогу делать уроки, – ответил Николас.

– Значит, будешь делать уроки? – отец оставил раздраженный тон.

Николас знал, куда бить. В школе его хвалили многие учителя, особенно по литературе: если тема ему нравилась, никто не писал сочинения лучше его. Де Марино, преподаватель литературы, еще на первом родительском собрании сказал: “У вашего сына талант, он очень точно подмечает многие вещи и описывает их. Умеет, так сказать, – учитель улыбнулся, – улавливать звуки в этом мире и находить нужные фразы, рассказывая о них”.

Эти слова грели отцовскую душу, он пестовал их, как дитя, повторял про себя всякий раз, когда поведение Николаса его расстраивало и злило. Он всегда успокаивался, когда видел, что сын читает, учит уроки, ищет что‑то в интернете.

– Не, не буду. Нет уроков. – И огляделся по сторонам, как будто хотел еще раз убедиться в несостоятельности – этих стен, этой посуды, фотографии, на которой стоял отец в спортивной форме со своими учениками: лет десять назад они выиграли очередной турнир по волейболу. Волейболу? Это что вообще? Писать сочинение про эти жалкие чемпионаты для каких‑то придурков? Этого ждет от него отец? Описывать прыщавых волейболистов и их родителей-идиотов? Он вспомнил о твердом предмете, лежавшем в трусах, и машинально пощупал его.

– Что ты там щупаешь? Ты за столом! – На лбу у отца пролегла глубокая морщина, как обычно, когда он входил в роль главы семейства.

– Ешь, понял?

– Не, не хочу. – Николас посмотрел на отца пустым, ничего не выражающим взглядом, который хуже, чем открытый бунт. “Что я должен сделать?” – читал он в глазах отца. “Ты ничтожество, физрук”, – отвечал ему сын своим безразличием.

– Нужно учиться, ты молодец, у тебя получается. Я готов оплатить тебе потом серьезное образование, университет. Сможешь поехать в Англию, в Америку. Многие так делают. Да, я знаю. Возвращаются и легко находят работу. Я даже готов взять кредит… – Отец отодвинул тарелку и, чтобы не казаться жалким, набил рот и встал рядом с сыном-подростком, который в ответ на предложение оплатить ему “серьезное образование” чуть не засмеялся. Сдержался, конечно, но не из уважения к отцу, а потому, что впервые по‑настоящему задумался о том, что образование, это “серьезное образование”, он смог бы оплатить себе сам. Нет, даже не так: он купит себе его сразу, как поступают настоящие боссы, а не станет, подобно остальным, брать кредиты на машину, на мопед, на телевизор. Тут в поле зрения Николаса попал братишка, чья широкая улыбка вернула его на землю.

– Папа, мне надо сначала эту школу закончить, – сказал он, – эту дурацкую, никчемную школу.

– Нико, прекрати! Дурацкую, никчемную… Мы… – Он замолчал на полуслове.

Ужин был окончен. Отец отнес посуду на кухню, сам все убрал и, чтобы не остаться в одиночестве в этом домашнем театре, попытался возобновить разговор.

Кристиан ел молча, глядя в тарелку: он только и ждал, чтобы запереться в комнате с братом. Николас пару раз подмигнул ему и улыбнулся с видом знатока; ясное дело, он хочет рассказать что‑то важное. Отец тоже заметил эту улыбку и снова взорвался:

– Какого черта, Николас?! Ты столько дров наломал! Втянулся в опасное дело. Остался на второй год. Откуда столько наглости? Тебе даны способности свыше, а ты ведешь себя как последний идиот! – Отец пользовался моментом, пока матери не было дома.

– Знакомая песня, па.

– Так выучи ее наизусть! И прекрати хамить.

– А чё я такого сделал? – Однако ему показалось, отец что‑то учуял. Хоть Николас и умел хорошо притворяться, на нем неизбежно оставался налет его авантюр. Важное событие – это веревка, которая крепко тебя обвивает и с каждым твоим движением все больше впивается в тело, оставляя на коже следы, заметные всякому. Николаса, обвязанного за бедра, тянула назад веревка, закрепленная у китайского склада на улице Джантурко. Его первого оружия.

Проще всего в домашнем театре делать вид, что ничего особенного не происходит. Николас так и делал.

Когда отец решил, что урок окончен, Николас потихоньку ускользнул в свою комнату, Кристиан за ним.

– Чую, ты что‑то натворил… – Кристиан сгорал от нетерпения. Николас хотел еще немного потянуть ожидание и вооружился мобильным телефоном, но тут в комнату заглянула вернувшаяся домой мать. Сделав вид, что уже засыпают, братья легли в кровать, не включая телевизор, бросили вялое “Привет, ма” в ответ на ее робкое намерение завязать разговор. Тишина, последовавшая в ответ на вопросы матери, дала ей понять, что продолжения не будет.

Как только дверь снова закрылась, Кристиан прыгнул в постель к брату:

– Давай, выкладывай!

– Смотри‑ка! – Николас вытащил бельгийский металлолом.

– Вот это да! – Кристиан попробовал вырвать пистолет из рук брата.

– Эй, осторожно! Он стреляет!

Они тысячу раз перекладывали револьвер из рук в руки и любовно гладили.

– А давай откроем! – попросил Кристиан.

Николас открыл барабан револьвера, и Кристиан покрутил его. Как ребенок, впервые взявший в руки ковбойский пистолет.

– И что ты с ним собираешься делать?

– С ним я собираюсь работать.

– То есть?

– Получить то, чего хочу…