Вырастешь, Ксения,
          строки эти прочти…
Водосточные трубы
уже устали трубить!
Целый час ты живешь на земле.
Прими ее.
          И прости,
что земля еще не такая,
какою ей надо
          быть…
На земле умирают и плачут.
По земле ручьи бегут нараспев.
Задыхаются пальмы.
Чавкает тундровый мох…
Я хотел ее сделать
          самой праздничной!
И не успел.
Я хотел ее сделать
          самой улыбчивой!
И не смог.
Я над нею трясся.
          Я ее так просил!
Я земле открывался.
Понял ее язык…
Ты прости отца.
У него не хватило сил
 
 
накормить голодных,
          оживить убитых,
                    обуть босых,
Мы —
всегда продолженье.
И я
          не начал с нуля.
Мы —
всегда продолженье!
Распахнута настежь дверь,
Будет самой счастливой
          твоя и моя земля.
В это верит отец!
И ты —
          непременно —
                    верь!
 
 
Ты пока что не знаешь,
          как пронзителен шар земной.
Что такое «светло» —
          не знаешь.
Что такое «темно».
Что такое «весна».
(Хотя родилась ты —
          весной.)
Что такое «снег».
(Хотя снега
полным-полно.)
 
 
Целый час
          ты живешь на планете…
Привыкай дышать.
Продолжай сопеть.
Начинай басить
          с номерком на руке…
Даже имя свое
еще не можешь ты удержать
в малюсеньком,
почти невзаправдашнем
          кулачке.
 

 
Все казалось обычным.
Простым…
          Но внезапно,
зовя и звеня,
крик
          родившихся завтра,
родившихся завтра,
ворвался в меня!
Слышу я:
          по Земле,
                    качаясь, как в зыбке,
не боясь ни черта,
краснощеко и весело
          горланят язычники —
нам
          не чета!
Я их вижу —
          мне время тех дней не застит,
не прячет во мгле.
 
 
Я их вижу:
          широких,
                    красивых,
                              глазастых
на мудрой Земле!..
 
 
Я их вижу,
          порою таких же усталых,
как в мои времена.
Но они
          даже звездам поклоняться не станут
(а не то что чинам!)…
Крик
          родившихся завтра,
                    как сигнал на поверку,
          сердцем ловлю…
Кройте!
Кройте,
          родные мои Человеки.
Я вас очень люблю.
Матерям не давайте покоя!
          Кричите!
                    Кричите!
Все простится потом…
Я вас так люблю,
          как любят мальчишки
          босиком
          бродить под дождем!
Я вас так люблю,
          как влюбленные любят
          сумрак лесов…
Я вас так понимаю,
          как усталые люди
          понимают сон…
 
 
Я мечтаю о вас.
Ожидаю вас жадно
ночи
          и дни.
Крик
          родившихся завтра,
родившихся завтра,
          поскорей зазвени!
 

 
И опять он рождается
          в зябком окне.
Барабанит в стекло,
будто просит помочь.
В нем —
          коротком,
                    еще не потерянном дне —
непрерывная боль,
          сумасшедшая мощь!..
«Суета!» – говоришь?
          «Принесет – унесет?»
Говоришь, что поэту
          гораздо важней
о бессмертии думать
и с этих высот
обращаться к векам
          через головы дней?..
Я не ведаю,
чем тебя встретят
          века…
Для спешащего дня
          я кричу и шепчу.
И останется после
          хотя бы строка —
          я не знаю.
Я знаю.
Я знать не хочу.
 

 
Был ноябрь
          по-январски угрюм и зловещ.
Над горами метель завывала.
Егерей
          из дивизии «Эдельвейс»
наши
          сдвинули с перевала…
Командир
          поредевшую роту собрал
и сказал тяжело и спокойно:
«Час назад
          меня вызвал к себе генерал.
Вот, товарищи,
          дело какое:
Там – фашисты.
Позиция немцев ясна.
Укрепились надежно и мощно.
С трех сторон – пулеметы,
          с четвертой – стена.
Влезть на стену
почти невозможно…
Остается надежда
          на это «почти».
 
 
Мы должны —
понимаете, братцы? —
 
 
нынче ночью
          на чертову гору
                    вползти.
На зубах —
но до верха добраться!..»
А солдаты глядели на дальний карниз,
и один —
          словно так, между прочим, —
вдруг спросил:
Командир,
может, вы – альпинист?.. —
Тот плечами пожал:
Да не очень…
Я родился и вырос в Рязани,
          а там
горы встанут,
наверно, не скоро…
В детстве
          лазал я лишь по соседским садам.
Вот и вся «альпинистская школа»…
А еще
          (он сказал, как поставил печать!)
там у них —
          патрули!
Это значит:
если кто-то сорвется,
          он должен молчать.
 
 
До конца.
И никак не иначе…
…Как восходящие капли дождя,
как молчаливый вызов,
лезли,
          наитием находя
          трещинку,
          выемку,
          выступ.
Лезли,
          почти сроднясь со стеной, —
камень
          светлел под пальцами.
Пар
          поднимался над каждой спиной
и становился
панцирем.
Молча
          тянули наверх свои
каски,
гранаты,
судьбы.
Только дыхание слышалось
и
стон
          сквозь сжатые зубы…
Дышат друзья.
          Терпят друзья.
 
 
В гору
ползет молчание.
Охнуть – нельзя.
          Крикнуть – нельзя.
Даже —
          слова прощания.
Даже —
          когда в озноб темноты,
в черную прорву
          ночи,
все понимая,
рушишься ты,
напрочь
          срывая
                    ногти!
Душу твою ослепит на миг
жалость,
          что прожил мало…
Крик твой истошный,
          неслышный крик
мама услышит.
Мама…
…Лезли
          те,
                    кому повезло.
Мышцы в комок сводило, —
          лезли!
 
 
(Такого
          быть не могло!!
Быть не могло.
Но – было…)
 
 
Лезли,
          забыв навсегда слова,
глаза напрягая
          до рези…
Сколько прошло?
Час или два?
Жизнь или две?
Лезли!!
Будто на самую
          крышу войны…
И вот,
почти как виденье,
из пропасти
          на краю стены
молча
          выросли
                    тени.
И так же молча —
сквозь круговерть
и колыханье мрака —
          шагнули!
Была
          безмолвной, как смерть,
 
 
страшная их атака!..
Через минуту
          растаял чад
и грохот
          короткого боя…
Давайте и мы
          иногда
                    молчать,
об их молчании
          помня.
 

 
Был он рыжим,
          как из рыжиков рагу.
Рыжим, словно апельсины на снегу.
Мать шутила,
          мать веселою была:
«Я от солнышка
          сыночка родила…»
А другой был черным-черным у нее.
Черным, будто обгоревшее смолье.
Хохотала над расспросами она,
          говорила:
«Слишком ночь была черна!..»
В сорок первом,
в сорок памятном году
прокричали репродукторы беду.
Оба сына,
оба-двое,
соль Земли —
поклонились маме в пояс
          и ушли…
Довелось в бою почуять молодым
рыжий бешеный огонь
          и черный дым,
злую зелень застоявшихся полей,
Серый цвет прифронтовых госпиталей.
Оба сына,
оба-двое,
 
 
два крыла
воевали до Победы.
Мать ждала.
Не гневила,
не кляла она судьбу.
Похоронка обошла ее избу.
Повезло ей,
привалило счастье вдруг.
Повезло одной на три села вокруг.
Повезло ей,
повезло ей,
повезло! —
Оба сына воротилися в село.
Оба сына,
оба двое,
плоть и стать.
Золотистых орденов не сосчитать.
Сыновья сидят рядком – к плечу плечо.
Ноги целы, руки целы – что еще?
Пьют зеленое вино, как повелось…
У обоих изменился цвет волос.
Стали волосы —
          смертельной белизны!..
…Видно, много
          белой краски у войны.
 

 
Вернуться б к той черте,
          где я был мной.
Где прилипает к пальцам
          хлеб ржаной.
И снег идет.
И улица темна.
И слово «мама» —
          реже, чем «война»
Желания мои скупы.
Строги.
Вся биография —
          на две строки.
И в каждой строчке
          холод ледяной…
Вернуться б к той черте,
          где я был мной.
Вернуться бы,
вернуться б к той черте,
где плачу я в полночной духоте,
где очень близко
          губы и глаза,
где обмануть нельзя,
          смолчать нельзя.
Измены —
          даже мысленно —
                    страшны.
 
 
А звездам в небе
          тесно от луны.
Все небо переполнено луной…
Вернуться б к той черте,
          где я был мной.
Не возвращаться б
          к той черте,
                    когда
          становится всесильной немота.
Ты бьешься об нее.
Кричишь,
          хрипя.
Но остается крик внутри тебя.
А ты в поту.
Ты память
          ворошишь.
Как безъязыкий колокол, дрожишь.
Никто не слышит крика твоего…
Я знаю страх.
Не будем
          про него.
Вернуться б к той черте,
          где я был мной.
Где все впервые:
светлый дождь грибной,
          который по кустарнику бежит.
И жить легко.
И очень надо
          жить!
 
 
Впервые «помни»,
          «вдумайся»,
                    «забудь».
И нет «когда».
А сплошь —
          «когда-нибудь».
И все дается малою ценой.
Вернуться б к той черте,
          где я был мной.
Вернуться б к той черте…
А где она?
Какими вьюгами заметена?
 

 
Я видел, как по Праге,
с прохожими
          встречаясь,
нейлоновое платье
          на плечиках качалось.
Качалось —
          незатейливое,
          цвета румянца.
Качалось
отдельно,
          чтобы не помяться.
Несла его
          девушка, —
          как счастье, несла.
Девушка зардевшаяся
          на танцы шла…
Но почему я вздрогнул
и холодок —
          по коже,—
весенняя дорога
          похожа!
Похожа!
С цветов,
          зарей вымытых,
сбивая росу,
я на руках вытянутых
          сердце несу…
Идти неудобно —
улицы
          круты…
 
 
Несу я сердце
          к дому,
в котором —
          ты.
Какое это сердце —
тебе
          разглядеть.
Какое это сердце —
тебе
          владеть!..
Веришь или не веришь,—
возьми его,
          прошу…
Я позвоню у двери
          и сердце положу…
А ты опять рассердишься, —
          есть из-за чего.
А ты не примешь
          сердца,
          сердца моего…
Я это знаю, знаю —
          и все же иду…
Улица
          сквозная
          пророчит беду.
А людям удивительно:
человек идет
и на руках
          вытянутых
сердце
          несет…
 

 
Звезды высыпали вдруг
          необузданной толпой.
Между летом и зимой
запылала осень трепетно.
Между стуком двух сердец,
          между мною и тобой
есть —
помимо расстояний —
          просто разница во времени.
Я обыкновенно жил.
Я с любовью не играл.
Я писал тебе стихи,
          ничего взамен не требуя.
И сейчас пошлю домой
          восемнадцать телеграмм.
Ты получишь их не сразу.
Это —
          разница во времени.
Я на улицу бегу.
Я вздыхаю тяжело.
Но, и самого себя
          переполнив завереньями,
как мне закричать
          «люблю»!
Вдруг твое «люблю»
          прошло?
Потому, что существует
          эта разница во времени.
 
 
Солнце встало на пути.
          Ветры встали на пути.
Напугать меня хотят
          высотою горы-вредины.
Не смотри на телефон.
          И немного подожди.
Я приду,
перешагнув
          через разницу во времени.