Читать книгу «В каждом молчании своя истерика» онлайн полностью📖 — Рината Валиуллина — MyBook.
image
cover





– Значит, не случайная, а уникальная.

– Я не понимаю: ты переживаешь или осуждаешь?

– Никто тебя не осуждает.

– Ты не знаешь, что такое настоящее одиночество. Это когда некому помочь расстегнуть платье.

– А по-моему, настоящее одиночество – это когда некому его застегнуть, – выплеснула на спинку стула голубую лагуну Лара. Платье обняло ее и застыло в ожидании бала.

– Значит, осуждаешь. Ладно, тебе можно. Только помни, что, если ты берешься кого-нибудь осуждать, неплохо было бы начать с себя, – прошла на кухню София, с желанием сварить себе какао с молоком.

– Это невыгодно: сразу захочется сделать маникюр, прическу и пойти за новым платьем.

– Так сходи и купи себе хоть раз платье вместо продуктов, – открыла она буфет.

– Схожу, только не сегодня.

– Не сегодня – значит, никогда.

– Ну почему же сразу никогда? Лучше расскажи, кого ты встретила?

– Да так, одного прекрасного юношу, – достала София пачку какао.

– А сколько ему?

– Феликс на семь лет моложе меня.

– Не знаю, почему мне всегда нравились взрослые мужчины?

– Не волнуйся, это возрастное, где-то после сорока потянет к юношам. Просто у меня это случилось раньше, – насыпала она в турку какао и налила воды.

– Не пугай меня такими цифрами. Если даже потянет, главное – не упасть, – оставила без света Зазеркалье Лара, закрыв шкаф.

– В разврат? – зажгла плиту и поставила жестянку на огонь.

– Скажи еще, в содом. Интересно, с чего же все началось?

– С мартини. Я думала, что же он скажет? Банально: «Как вас зовут?», «У вас глаза такие красивые, что голова моя кружится» или «Вам муж не нужен?». Я уже прокручивала варианты ответов: «Извините, нет времени» или «Я почти замужем», а он… – загадочно взяла паузу София. – Угадай, что он сказал?

– «У вас зажигалки не найдется?» – села Лара обратно на диван, где, закрыв глаза на ее болтовню, клубком свернулась кошка.

– Нет.

– Сдаюсь, – начала она гладить ее шелковую лоснящуюся шубку.

– «Давайте без лишних слов поцелуемся», – взял, да и обезоружил. Все выходные провели вместе. Вчера он меня в мексиканский ресторан водил. Обожаю латиноамериканскую кухню и музыку, – добавила она молока в турку.

– Романтично.

– Ну да, если не считать, что я все время тянула его танцевать, а он ни в какую.

– Зря, танцы – это пятьдесят процентов успеха в завоевании сердца женщины. Можно даже ничего не говорить.

– Ему это не мешало молчать. Весь вечер он смотрел на меня, как на богиню. Ты же понимаешь в знаках, скажи мне, если мужчина постоянно мнет салфетки и ломает пальцами зубочистки на свидании, что это значит? – достала из холодильника масло и нарезку из сыра София, подцепила изящно один тонкий дырявый пластырь и откусила.

– Что он не собирается ковыряться в твоем прошлом, а свое признание хочет изложить в письменном виде.

– Да? Я тоже так подумала. А если женщина?

– Что ей уже надоели переломы судьбы и эти любовные записки, – начала Лара будить кошку, касаясь ее локаторов.

– Блин, в быту гибнет настоящий психолог. Ты могла бы помогать людям.

– Да, но у меня образование филологическое.

– Слова – это именно то, чего многим не хватает. Поверь мне.

– Я чувствую, теперь и тебе не хватает.

– А ты думаешь, почему я тебе позвонила? Сегодня мы с Феликсом идем в театр. С утра думаю, какое мне надеть платье, – подала себе какао София и села за стол.

– Ты его любишь? – Лара снова посмотрела на свое платье, которое отдыхало на спинке стула.

– Да.

– А он тебя?

– Тоже.

– Тогда какая разница?

– Разница в возрасте, – сделала она глоток. Какао побежало утренней разминкой по ее жилам.

– Теперь ты постоянно будешь комплексовать? – с последним словом вспомнила вдруг Лара, что не сделала сегодня комплекс упражнений для пресса.

– Я бы не хотела, но эта мысль не дает мне покоя.

– Сколько у тебя их уже было?

– Ты про мысли или про мужчин? – пошутила София, и трубка ответила ей смехом. – Пять, – продолжила она.

– Много, прямо как чувств. – Взгляд Лары скользнул по паркету и докатился до противоположной стены с книжным шкафом. Она начала перебирать корешки книг. Имена знакомых писателей проносились у нее в голове, словно это была одна большая семья родственников, живущих где-то далеко, но, несмотря на это, готовых ее поддержать в минуты забвения. Квартира, как и часть ее мебели и книг, досталась им с Антонио от родителей.

– Вся надежа на шестого.

– Все принцы? – наткнулся взгляд Лары на корешок книги «Принц и нищий».

– Ты же знаешь, каково с ними. Бывает, встретишь принца, нафантазируешь с три короба, затем ходишь и спотыкаешься о них, пока не позвонишь кому-нибудь из бывших, чтобы помогли убрать это барахло, – накрыла она хлеб сыром и откусила.

– А этот?

– Феликс другой, он не принц, он искуситель, – соединяла София терпкий сыр, душистый хлеб и какао из детства в один чудный букет вкуса.

– Знаю я. Покусает и отпустит, сиди потом, зализывай раны, буди меня ни свет ни заря.

– Включи меня в черный список.

– В ночной, ты хотела сказать?

– Постараюсь быть сдержанной. Как твои дети, кстати? Давно их не видела.

– Дети растут. Фортуна в школу пошла, – довела кошку Лара, та фыркнула недовольно и скатилась с дивана.

– А младшая?

– Кира тоже пошла. Нет, не в школу, просто пошла. На днях сделала первые шаги. – «Марк Шагал» – опять выхватил ее взгляд из шкафа альбом о любимом художнике, и ей самой стало смешно: «Куда он шагал? До сих пор никому не известно».

– Поздравляю. Надо будет заехать как-нибудь с игрушками.

– Боюсь, к тому времени, как ты заедешь, она уже будет играть в другие игры, – вдруг постаралась вспомнить Лара, как давно она играла во что-нибудь. И не смогла.

Женщина мягкая и покладистая, с каждым годом Лара все больше убеждалась в том, что жизнь ее довольно скучна и однообразна, несмотря на полный комфорт в большом загородном доме, в котором жили еще две семьи, несмотря на достаток, который их постоянно преследовал, несмотря на частые вояжи на морское побережье, которые слыли лазурным индикатором того самого достатка. Если раньше она была уверена, что жизнь делит все человечество на два полушария: любимых и любящих, первые живут в южном и порой страдают от жары своих воздыхателей, другие обитают в северном, они почти всегда мерзнут в пылу безответных чувств, что лишь небольшая колония (где жила и она) обосновалась на экваторе, им повезло найти своего человека в стране вечной весны, то теперь все чаще Лару свербила мысль о том, что быт и дети были слишком слабым утешением смысла ее жизни, все чаще она задумывалась о том, что обласкивать и обслуживать мужа и двоих детей ей надоело. Эту мысль она всячески гнала, как голодную муху от ее раздобревших на блажи мозгов. Но та всякий раз возвращалась, стоило только начать мыть посуду.

Дела, любимого дела – вот чего не хватало. Жизнь ее прошла под крылом мужа. Там она свила гнездо. Там она вывела птенцов, но разучилась летать. Лара, конечно, знала, что жизнь слишком крохотна, чтобы тратить ее на нелюбимые дела. Но и они, вроде бы постепенно, стали тем необходимым, чем можно было заполнить время или, попросту говоря, его убить, оправдать свое земное существование, пассивную позицию, лень.

* * *

«Как-то мне надоело в душе наводить порядок», – решила Фортуна навести его на столе, хотя понимала, что и то, и другое – занятие бесполезное. Потому что в ее понимании вещи, что люди – часто занимают не свои места, сколько их ни переставляй. Она решила начать с книг, одна из них была раскрыта, это была пьеса современного автора:

– Откуда вы взялись, такая очаровательная?

– Не смотрите так строго, девушка всегда может быть лучше, достаточно предложить ей кофе.

– Может, лучше шампанского?

– Почему не кофе?

– Не люблю прелюдий.

– А кофе – это, по-вашему, прелюдия?

– Да. Шампанское – это флирт.

– Терпеть не могу флирт. А что нужно для безумия?

– Водка – это безумие.

– Тогда можно мне водки с апельсиновым соком?

– Почему с соком?

– Хочу сочного безумия.

– Так откуда вы?

– Я родом из одиночества. Вас не пугает, что я очень сексуальна?

– Кто вам такое соврал?

– Вы.

– Когда?

– Когда посмотрели. Кстати, кем вы работаете?

– Я работаю в одной крупной фирме.

– Менеджер по продажам?

– Откуда ты знаешь?

– Уже который день пытаешься впарить мне свою любовь.

Она закрыла книгу, вспомнив своего надоедливого одноклассника, что каждый день приносил к ее двери сезонные цветы.

Сегодня это были астры. Внимание приятно щекотало гордость, но для любви этого было мало. Она еще никогда не любила, хотя иногда ей казалось. Она не любила ломать голову над своим будущим, уверяя себя, что если его начать любить, то не останется свободы для настоящего, которое и без того занимало много места в ее прелестной светловолосой головке. Череп которой был прекрасен, прекрасна натянутая на него кожа, все отверстия просверлены кем-то великим по назначению правильной формы. Сейчас ее, как никогда, вдохновляла собственная красота, девственность любопытствовала, а кокетство помогало легко расправляться со взрослыми вопросами этой жизни. На столе лежало несколько книг, которые она могла открыть на любой странице, как камертон, просто настроиться, найти пароль к своему безделью. Сейчас в руки Фортуне попался альбом Дали, при этом голова ее не шла кругом, не болела, она верила в тараканьи усики старого монстра, динозавра шедевров, который развлекался со своими поклонниками… «А мне ломать голову: подумаешь, слоны на ходулях, время стекает сыром, горячие бутерброды вкуснее», – Фортуна была уверена, что многое из того, что она не понимала, в самом деле не интересно.

«И незачем время терять, вот девственность – другое дело», – воткнула она альбом в свое гнездо на книжной полке и бросила взгляд на окно, затянутое осенней плеврой: «Какой же он, первый мужчина?» Книги наводняли стол, все убирать на полку не имело смысла, они нужны под рукой. Фортуна просто сложила их в стопку и сдвинула на угол стола, все, кроме одной, которую она взяла у Вики. Кинула ее на кровать, чтобы почитать после уборки… Стерла невидимую пыль с зеленой статуэтки бога Хотея, толстого смеющегося человечка с полным пузом смеха, улыбнулась ему и поставила обратно: «Запылился, видимо, как и я, с утра не смеялся». Далее были отправлены в мусорную корзину два использованных билета в оперу, где она поспала немного под музыку Чайковского вместе с бабушкой, так как слушать ее в течение трех часов было выше всяких сил: «Уж полночь близится, а оперы конца все нет», – вспомнила Фортуна шутку своей бабули.



Ручки и карандаши были сложены в одну большую сувенирную кружку, листы бумаги, чистые и исписанные разными почерками ее мыслей, по которым она пробежалась глазами и тоже отправила в урну: «Бред какой-то», две купюры по сто рублей: «Это точно не помешает», сложила деньги в карман брюк. Мандарин был очищен и тут же съеден, как награда за труд. «Все, все по местам», – упала Фортуна на кровать, ни взять, ни добавить, не то что в душе, в ней все было гораздо запущенней, если не сказать, хаос. Переплет, в который она попала, который нащупала под собой. «У каждого романа свой переплет», – подумала Фортуна, которая любила книги, и эта любовь не была похожа ни на какие другие, хотя и затрагивала все пять ее чувств. Ей нравился запах типографской краски, который исходил тонким ароматом от страниц, когда она перелистывала их, перебирая глазами буквы. Осязая бумагу пальцами, слышала ее шепелявую болтовню, которая с детства привила Фортуне хороший вкус, будто это была прививка на всю оставшуюся жизнь от творческого слабоумия, от болотного уныния, от собственной лени. Она открыла книгу на закладке:

– Может, еще по сигарете?

– Пожалуй, но сначала – по самолюбию.

– Значит, опять не останешься?

– Не останусь, покурю и домой.

– Поэтому прошу тебя, давай сегодня без флирта.

– Почему?

– Искренности ноль. Флирт только насмехается над чувствами. Будто две птицы в клетках признаются друг другу в любви, зная, что никогда не смогут из них вылететь, потому что крылья уже давно обрезаны, да и кормят вроде.

– Откуда у тебя дома женская заколка? – надевала Моника красный берет у зеркала, на полочке под которым лежал предмет ее любопытства.

– Видимо, от женщины. Кто-то поставил капкан для твоей ревности.

– Из всех мужчин я ревную только к тем, с которыми у меня что-то было. Зачем ты все время пытаешься мне о ней рассказать?

– Сбросить камень с души.

– Чтобы я построила из этих камней крепость?

– Точно! – застегнул он ей аккуратно верхнюю пуговицу пальто. – Это чтобы не надуло другой случайной любви.

– Зачем люди так стремятся быть вместе? – поблагодарила его улыбкой Моника.

– Потому что порознь они настоящие звери.

– А мне нравятся животные в мужчинах. Неужели ты считаешь, что настоящему мужчине так необходима красота?

– Уверен.

– Во внешности или в душе?

– Рядом. Я до сих пор не знаю, как найти подход к этой женщине. Я имею в виду тебя.

– Это потому, что ты уже подсознательно обдумываешь пути отступления.

Она перелистнула несколько страниц:

Я сидел за стойкой на табурете в баре, сзади подошла женщина:

– Угостите меня поцелуем.

Я ей налил, потом еще, позже разлил на двоих постель. Утром, чтобы голова не болела, за то, что было и будет, мы еще хорошенько хлебнули, так беспробудно друг друга пили несколько месяцев, пока однажды не поняли, что уже не можем без этого, алкоголики.

«Вот оно, современное искусство, – подумала про себя Фортуна, отложив книгу в сторону. – Открываешь на любой странице, и все понятно».

* * *

Фортуна повесила трубку и вспомнила Оскара, который налетел на нее, как шквал ветра, взял в руки лицо и прижал свои губы к ее губам. Теперь она сидела одна в своей комнате и дрожала от странного ощущения счастья, от страха того, что кто-то может вдруг отобрать у нее это счастье, если узнает, что произошло. Однако ни отец, ни мать давно уже не заходили к ней поцеловать перед сном. Фортуна слышала, как они ввалились в свою комнату веселые, пьяные, продолжив праздник в постели, но уже без гостей.

Она лежала в темноте с открытыми глазами, в который раз прокручивая в голове прошедший вечер от середины, когда мама только успела крикнуть: «Ваза!» А та уже бросилась танцевать под ритмы какофонии, которую устроили папа и Оскар, налегая своими задницами на клавиши. Ваза прокатилась по крышке пианино и лопнула, как электрическая лампочка, не выдержав напряжения. Осколки жалости были быстро собраны. Через несколько минут и взрослые, и дети уже играли в бутылочку, утопив дом в смехе и поцелуях. Но эти невинные поцелуи были легкой прелюдией перед тем, долгим, что обрушился на Фортуну на кухне, куда ее отправили готовить чай. Где через минуту появился Оскар и завязал одним поцелуем те самые отношения, к которым многие шли годами. Те самые отношения – это когда ты бросаешь кучку своих встревоженных чувств на плаху любви и ожидаешь, а что же будет дальше? Ничего. Ничего особенного: казнь состоится, тебе снесет башку, ты будешь бродить без нее какое-то время на ощупь, пока не акклиматизируешься и отец не прочтет матери в вечерних новостях объявление: «Найдена женская голова, потерявшую просим позвонить по телефону… Интим не предлагать».

Больше всего в этой истории Фортуну смущало то, что придется скрывать это от матери, пряча лицо, выступивший вдруг румянец, при одном лишь намеке. Только сейчас Фортуна поняла, насколько же она была похожа на мать, которая за всю свою идеальную семейную жизнь так и не научилась лгать.

* * *

Лара была спокойна: Антонио, каким бы он ни был мужем, любил настолько сильно, что любое ее отсутствие без уважительной причины, будь то посиделки у подруг или походы по магазинам, расценивалось как измена. После которой он мог молчаливо ковырять ужин в тарелке несколько вечеров подряд. Поэтому вся ее долгая и, как казалось, такая перспективная жизнь заключилась в четырех стенах времен года со своими вечными соседями и картинами окон с выцветшими пейзажами, где она безостановочно повиновалась мужу и растила двоих детей. Если дни были длинными, потому что вставать приходилось рано, чтобы отвезти детей, кого в школу, кого в садик, то сама жизнь на поверку казалась короткой из-за однообразия. Даже частые выезды за границу на отдых слились в памяти в один короткий вояж с видом на море, в котором было все включено, начиная от загара, кончая скукой. Когда отдых длился дольше десяти дней, она начинала дико скучать по своему приусадебному хозяйству. Лара настолько обожала свой дом, что любой выход расценивала как забавное приключение, из которого приятно было вернуться в родную обитель.

Жизнь ползла бы так же хорошо и дальше. Если бы не дела Антонио, которые неожиданно начали давать сбои, да такие, что в конце концов ему пришлось закрыть свой бизнес и устроиться на буровую в одной нефтяной компании, подолгу пропадая в командировках. Тогда единственной ее отрадой, исключая детей, становились растения, которые тянулись к ней, как к солнцу, своими нежными лапками – одни с цветами, другие с плодами. Сад был ее самым дорогим детищем. Цветами она кормила вазы, а овощами и фруктами – стеклянные банки, которые потом аккуратно томились в погребе, ожидая праздничных и обеденных столов.

Дети росли, по большей части общаясь с матерью, и не только оттого, что отца часто не было дома, но даже в его присутствии. Мать часто выступала между ними в роли переводчика, посредством которого общался с детьми муж:

– Лара, ты не знаешь, Кира идет сегодня на тренировку? – спросил он, зайдя на кухню, где уже сидели за столом и жена, и Кира.

– Во сколько у тебя сегодня теннис? – посмотрела Лара на Киру.

– Как обычно, в шесть.

– Пойдет, – налила она чаю мужу, который уже сидел за столом и листал старую газету.

В этот момент позвонил я и сказал, что заеду к ним сегодня вечером с букетом хороших вин.

– Да, конечно, приезжай, пожарим что-нибудь у костра.

– Опять Оскар?

– Что-то он к нам зачастил, – суетливо стала сметать со стола несуществующие крошки Лара. Сердцем она чувствовала, в чем причина моих столь частых визитов. Однако мозг не мог такое представить, не мог допустить эту мысль в голову.

Существовала и еще одна, более веская причина, которая отдаляла девочек от отца. Детям не нравилась его жесткая манера общения. По сути, в доме гастролировал театр одного режиссера. Кукол дергали за нитки, которые были привязаны к самым болезненным точкам незрелой психики девочек. Так легче было завоевывать дешевый авторитет в семье и манипулировать девичьими душами, которые требовали свободы и равноправия с каждым днем все больше и больше.

– Заедем завтра в спортивный магазин.

– Зачем?

– Фортуне надо купить купальник для бассейна.

– Зачем тебе купальник, Фортуна? Может, купить просто плавки, все равно груди нет.

Младшей сестре, которая носила брекеты, тоже доставалось:

– Тебе слова не давали, Кира. Закрой свой рот, а то железом пахнет.

Лара понимала, что Антонио перегибает палку, однако не вмешивалась. Она считала мужа главным человеком в семье, главным по их капризам, и в вопросах воспитания полностью доверялась ему, считая, что девочки и так сильно обделены мужским вниманием. Ей удобнее было думать, что именно так проявляется его любовь к ним. В ее представлении любовь была той самой частью бессознательного, которую лучше не трогать: только начни ее осознавать, она тут же исчезнет или примет формы уважения, дружбы, ответственности, долга, превратится черт знает во что.

* * *