Несколько предварительных замечаний или Обращение к моему читателю

…о чём говорит настоящая книга

О том, что роли мужчины и женщины в мире поменялись, продолжают меняться, и будут ещё меняться, пока не наступит новое равновесие. Каким оно окажется, трудно прогнозировать.

О том, что слова, если хотите термины, мужчина и женщина не заданы природой, что они только кажутся само собой разумеющимися, а на самом деле всего-навсего культурные конструкции, которые в различные эпохи, в различных культурах, имеют разный смысл.

О том, что ещё со второй половины XIX века, и во весь голос уже в XX веке, проницательные писатели, художники, деятели театра и кино, прочувствовали и промыслили эти тенденции.

О том, что несколько позже эти тенденции стали осмысливать теоретики. И они, художники и теоретики, постепенно стали влиять на сознание мужчины и женщины, по крайней мере, в тех странах, которые можно назвать цивилизованными.

О том, что у нас в Азербайджане, как и во всём мире, смысл слов мужчина и женщина меняется. Но в наших головах, прежде всего, в головах мужчин, цепко держатся представления традиционного общества и патриархальной семьи, и эти представления заставляют сопротивляться любым изменениям. Так и живём в разрыве между реальной жизнью и консервативными мифами в наших головах, не понимая, почему в наших семьях и в нашем обществе всё углубляется непонимание между мужчиной и женщиной.

О том, что и у нас в Азербайджане нашлись писатели, которые скорее подсознательно, подкоркой, почувствовали эти изменения. Но наша культура, которую считаю во многом немой из-за отсутствия серьёзной рефлексии, так и не расслышала голоса этих писателей.

…формула настоящей книги

Кен Уилбер в своей книге «Краткая история всего»^[1][2] воспользовался триадой «я-мы-это». Воспользуюсь этой формулой и я, но в несколько изменённом виде.

Я пишу о себе, о своём взгляде, о своей точке зрения, и не пытаюсь своё «я» как-то завуалировать. Поэтому настоящая книга не только не научная, но и не исследовательская. Моя собственная судьба помещается в контекст изменения ролей мужчины и женщины, и, тем самым, сама становится предметом рефлексии.

Пьер Дрие Ла Рошель^[3] говорил:

«Мне хочется рассказать историю. Смогу ли я когда-нибудь рассказать что-нибудь иное, кроме моей собственной истории?»

Я и не пытаюсь рассказать что-нибудь иное, кроме моей собственной истории. Если бы даже захотел, не получилось бы.

Может быть больше чем признание Пьера Дрие Ла Рошеля, мне следует повторить слова русского писателя Юрия Олеши^[4], которые он сказал в своей книге «Ни дня без строчки»:

«…Если хотите, это книга даже с сюжетом, и очень интересным. Человек жил и дожил до старости. Вот этот сюжет. Сюжет интересный, даже фантастический».

Сюжет, в самом деле, фантастический, только в этом признании – горькая ирония. «Иных уж нет, а те далече»^[5], сказал поэт. В этом всё дело: «фантастический сюжет» становится моим способом моления перед теми, кого уже нет.

И в отличие от Юрия Олеши, который рассматривает себя, старого, в зеркале и записывает: «Может быть, я не умру? Может быть, я протяжён и бесконечен; может быть, я вселенная?», в зеркало не смотрю, скучно, об «умру – не умру», не задумываюсь, давно переступил и через страхи, и через иллюзии.

«Я – вселенная» – более серьёзно. В том смысле, что вселенная и в капле воды, и в листочке на дереве, который достиг высшей красоты и упал на землю^[6]. «Вселенная» и в том, что пытаюсь восстановить утраченную связь с теми, кто уже «далече».

Всё имеет смысл, пока веришь, что мир не кончается за порогом твоей физической жизни. Веришь даже не пытаясь разгадать, в чём заключается этот смысл.

Что касается «мы и это», то они трансформируются в настоящей книге в теории гендера – с одной стороны, анализ выбранных мною произведений литературы, театра, кино – с другой. Надо ли говорить, что во всех случаях речь идёт о моей позиции, хотя, не буду лукавить, надеюсь, что среди моих читателей найду сторонников, которые заново откроют для себя и гендер, и феминизм, и те произведения искусства, о которых пишу.

Третью часть триады составят мои публикации, так или иначе, соприкасающиеся со сквозной темой настоящей книги.

Можно сказать, что в этих публикациях моё «я» постепенно превращается в «это». Не в том смысле, что эти публикации имеют самостоятельное значение (не мне об этом судить), а потому что такова природа человека. Через слово, прежде всего, письменное слово, человек удваивается и второе его «я» отдаётся на откуп другим.

Не обязательно читателю, возможно, просто собеседнику.

…незавершённость как принцип

С самого начала задумывал настоящую книгу как некую картину, которая состоит из множества «пазлов».

Но, практически с самого начала, понимал.

Выложить все «пазлы» мне не удастся. Законченная картина так и не сложится. Многое просто не успею (возраст?!). Иные пазлы так и не смогу обнаружить (причина, уже не только в возрасте?!).

Тогда же решил, у книги должно быть сквозное мыслечувство^[7]. «Пазлы» же, по возможности, должны быть самостоятельными. Чтобы читатель мог выбрать один или несколько, другими пренебречь.

Как выход из этой незавершённости, придумал заключительный дневник, который в какой-то степени должен компенсировать недостающие «пазлы».

Но и с учётом этого дневника книга останется незавершённой.

Рискну сказать, что незавершённость становится философским принципом всей книги.

…извинение за многословие

Отдаю себе отчёт, что многие тексты страдают многословием, можно было написать короче и внятнее. Часто повторяюсь, забываю, что об этом уже писал. Знаю, что ваяние словом не мой конёк, от косноязычия до конца не избавился.

Тем не менее, склонен считать – надеюсь не заблуждаюсь – что сквозная мысль книги может стать предметом острых дискуссий. По крайней мере, среди азербайджанских читателей. По крайней мере, среди тех из них, которые способны преодолевать свои предрассудки.

Менее уверен в форме книги, в её общей конструкции и композиции. И в том, что мои смутные впечатления во всех случаях оформляются в ясные высказывания.

Возможно и «пазлы», и «незавершённость», просто эвфемизмы, чтобы скрыть несовершенства моей книги.

…последний совет моему читателю

Возможно, мой читатель узнает из книги то, что раньше не знал. Но это для меня не главное.

Очень надеюсь, что читатель, и мужчина, и женщина, начнут сомневаться в незыблемости своих принципов, за которыми нередко прячутся предрассудки (до рассудка).

Возможно, кому-то покажется, что у него нет предрассудков.

Честно говоря, сомневаюсь, что это возможно вообще, в наших реалиях, в частности. По крайней мере, о себе могу сказать: процесс написания книги был для меня попыткой преодоления себя, преодоления собственных предрассудков.

Не знаю, насколько мне это удалось, но в процессе работы над книгой, что-то во мне изменилось.

Раздел первый
Моя гендерная «теория»: вступление в тему

…как ожило во мне неведомое ранее слово

О гендере, слове, понятии, проблеме, узнал относительно недавно. Неведомое мне слово вдруг ожило и перезагрузило мои мысли и чувства, мой жизненный опыт.

Ретроспективно выяснилось, что

гендерным оказался выбор моей любимой юношеской книги,

гендерной оказалась одна из моих юношеских миниатюр,

гендерными оказались многие мои размышления, слова, позиции в спорах.

Наконец, уже после того, как узнал про теорию «гендер», сознательно написал свои первые гендерные опусы: сюжеты для кино, статьи, эссе.

Если согласиться с тем, что гендер это не столько знание теории, сколько гендерная чувствительность, то это и про меня. Говорю это без ложной скромности.

Многое в настоящей книге случайно, писалась она спонтанно, подслушанный диалог, «антигендерное» высказывание, та или иная «гендерная» история, случившаяся сегодня или много лет тому назад. Пришло время собрать под одной обложкой то, что было написано в разные годы, и то, что не было написано, что хранилось в неведомых мне кладовых моей памяти, ждало своего часа.

Одна из целей настоящего раздела написать «вступление в тему», чтобы, хотя бы в некоторой степени, задать, если говорить музыкальным термином – основной лейтмотив книги.

Говорил, повторю. И вместе с этим «вступлением в тему» книга остаётся обрывочной, лоскутной. Для определения жанра книги более всего подходит слово мозаика. Мозаика, состоящая из пазлов, не все из которых смогу написать, мозаика, во многом, так и останется в моём воображении.

Но во всех случаях, это «мой гендер»:

моё отношение,

мой взгляд,

системный или бессистемный, продуманный или импульсивный.

И кто знает, может быть найдётся читатель, всё равно мужчина это будет или женщина, у которого, у которой, с помощью «моего гендера», перезагрузится их жизненный опыт.

…введение в гендер

Настоящее «введение» не имеет самостоятельного значения. Просто мой взгляд на тему. И, возможно, подсказка читателю, который не очень знаком с гендерными проблемами.

…природа или культура?

Зигмунд Фрейд^[8] считал, что анатомия и есть судьба женщины. Родился женщиной – останешься женщиной. Никуда не деться. Выбора нет.

Симона де Бовуар^[9] возражала:

«женщинами не рождаются, женщинами становятся».

Возможно с самых пелёнок, если не раньше, попадаешь в разделённые миры мужчин и женщин, которые сконструировала культура.

От этой атмосферы, действительно, никуда не денешься. Даже вопреки природным склонностям, культура навяжет готовые образы мужчины и женщины.

Кто из них прав?

До сих пор не знаю. Наверно оба в той или иной степени. Во что больше поверишь.

Пытался наблюдать за развитием младшей внучки

…подробнее о ней в самом конце книги…

с самых первых лет её рождения.

Ничего не получилось. Требовалась настойчивость, предельная концентрация, плюс, разработанный методический инструментарий. Не было у меня ни первого, ни второго, ни третьего. Да и задача эта для беспристрастного исследователя, а не для любящего дедушки.

Но почему-то, хотя моё наблюдение оказалось проваленным, то ли интуитивно, то ли предзаданно, что хотел обнаружить, то и обнаружил, склоняюсь к тому, что права Симона де Бовуар. Природа природой, но общими усилиями, не осознанно, просто под воздействием того, что было заложено в нас априори традициями, культурой, мы сотворили из внучки женщину. Навязали ей стереотипы женского поведения.

Другой вопрос, что природа в ней сильно не сопротивлялась. Внучку не пришлось ломать, переделывать. Её пластичная психика легко вписалась в навязанные культурой правила игры.

Есть ли у животных «гендер»?

Когда-то пришел восторг от любовных историй маленьких рыбок, которые описал Конрад Лоренц^[10], в своей книге «Кольцо царя Соломона»^[11].

Когда встречаются «он и она»,

…возьмём в кавычки, всё-таки речь идёт не о людях…

внешне ничем не примечательная, маленькая, коричневато-серая рыбка («он») вдруг оживает, словно начинает светиться изнутри. Начинается танец обжигающей страсти. Инстинкт, рефлекс, природа, да, но почему нужны такие «человеческие слова». И потом, никогда не знаешь, приведёт ли этот танец обжигающей страсти к любовному согласию, или плавно перерастёт в кровавую битву.

К. Лоренц провёл такой эксперимент. На стадии размножения, когда, казалось бы, всё сводится к голому инстинкту он поменял в аквариуме самок. Он хотел выяснить, узнают ли рыбки друг друга персонально. И выяснилось (вот он, мой восторг!), нашлись «новые» самец и самка, которые не приняли замену. Они были раздосадованы, они даже страдали оттого, что их разъединили с «любимыми».

Позже, когда посмотрел фильм Л. Бунюэля^[12] «Этот смутный объект желания»^[13], подумал:

многие (большинство?!) мужчины, в пылу любовного (сексуального) пыла даже не заметят, что у них заменили «объект желания». Хотя, отдаю себе отчёт, что фильм язвительного испанца совсем не про это, скорее, про мужчину который сам не знает что хочет, то ли ему на самом деле тяжко от того, что женщина манит и исчезает, являясь то в образе ангела, то в образе дьявола, то ли импотентно само его желание, и главное для него не молодая женщина, а возможность обратиться к психоаналитику и духовнику в одном лице, а ещё проще, просто поплакаться в жилетку.

Почему вспомнил книгу К. Лоренца (добавим и другую его книгу «Агрессия (так называемое «зло»)»^[14]?

Во-первых, для К. Лоренца кажется бесспорным, что животный мир и человек звенья единого процесса Эволюции

…оставляю другим бороться с ниспровергателями Дарвина^[15], предпочитающими креационистскую сказку^[16] трагической мощи теории Изменчивости и Отбора…

Во-вторых, именно К. Лоренцу мы обязаны реабилитацией эмоционального мира животных, наряду с другими великими реабилитациями XX века:

Другого как дикаря^[17],

Другого как женщины^[18],

Другого как представителя иного взгляда на мир^[19],

Другого как подсознания внутри самого человека^[20],

и т. д.

Наконец, в-третьих, как считает К. Лоренц,

«есть веские основания считать внутривидовую агрессию наиболее серьёзной опасностью, какая грозит человечеству в современных условиях культурно-исторического и технического развития».

Может ли культура трансформировать «внутривидовую агрессию» в нечто исключающее ненависть и раздоры, или, напротив, сама культура будет продолжать провоцировать ненависть и раздоры сугубо «культурными» средствами (а таких примеров предостаточно).

Это и есть вопрос вопросов, на который обращает наше внимание К. Лоренц.

Именно после книг К. Лоренца убедился в том, что природа, в частности животный мир, намного более разнообразен и «человечен», чем нам могло бы показаться.

…триумфальный крик

Признаюсь, читал у К. Лоренца о «триумфальном крике» серых гусей с таким же восторгом, как когда-то о любовных историях маленьких рыбок.

Дадим слово К. Лоренцу, с небольшими купюрами. В необходимых случаях слова К. Лоренца буду закавычены.

Триумфальный крик у серых гусей это призыв или признание дружбы, любви, ненависти, и всего того разнообразия чувств, что свойственно и нам людям.

С самого раннего возраста, только что вылупившийся гусёнок своим триумфальным писком предлагает дружбу первому существу, который приближается к нему.

В нормальном случае, когда всё ладится и не возникает никаких помех, пара здоровых темпераментных серых гусей влюбляется друг в друга по первой своей весне, триумфальным криком находят друг друга, и всю жизнь остаются верными триумфальному крику. При прочих равных условиях, прочность связей триумфального крика пропорциональна степени знакомства и доверия между партнёрами.

Если судьба (?!) разрушает узы первой любви, то и гусак, и гусыня, могут вступить в новый союз триумфального крика. Самец нормально празднует триумфы со своей гусыней, честно стоит на страже гнезда, отважно защищает свою семью, но, при случае, когда самка сидит на яйцах, а он вдали от гнезда, топчет других гусынь.

В то же время, если подобная «любовница» (?!) позволит себе приблизиться к территории его семьи, гусак нападает и гонит её прочь (?!).

Если по той же весне, триумфальный крик самца не находит взаимности, самцу дозволено самым беззастенчивым образом преследовать свою возлюбленную, отгонять прочих претендентов, упорно добиваться своей цели (самолюбие?!), пока самка к нему не привыкнет и не ответит (наконец?!) на его триумфальный крик.

О попадании «волшебной стрелы Амура» легче судить по «юношам», чем по «девушкам», поскольку у гусей тонкие внешние проявления «девичьей» влюблённости труднее заметить, чем более явные проявления «мужской». Несчастная и окончательная безнадёжная влюблённость случается чаще всего, когда объект любви прочно связан с кем-то другим. При этом, гусаки очень скоро отказываются от своих притязаний.

Но известен случай, когда гусыня более 4-х лет ходила следом за счастливым в браке гусаком (?!!!), как бы, случайно оказывалась на расстоянии нескольких метров от его семьи. И ежегодно доказывала верность своему возлюбленному «неоплодотворенной кладкой».

Совершенно чужому серый гусь предлагает триумфальный крик, а вместе с ним вечную любовь и дружбу, лишь в одном, единственном случае, когда «темпераментный юноша вдруг влюбляется в чужую девушку. Это безо всяких кавычек!».

Мои кавычки только подтверждают, что это буквально слова К. Лоренца.

Всегда остаётся какое-то количество неспарившихся гусей разного возраста, между которыми могут возникать по-настоящему прочные триумфальные крики, не имеющие ни малейшей связи с сексуальностью. Так что – вопреки иному мнению – между мужчинами и женщинами бывают и отношения подлинной дружбы, не имеющие ничего общего с влюбленностью. Впрочем, из такой дружбы легко может возникнуть любовь, и у гусей тоже.

Случается, что молодой гусак предлагает триумфальный крик другому самцу и тот соглашается. Поскольку ни одна разнополая пара не в состоянии им противостоять, такая пара гусаков приобретает очень высокое, если не наивысшее, положение в иерархии своей колонии (?!).

Как и у людей, у серых гусей близко соседствуют любовь и ненависть, объект любви и объект агрессии. Триумфальный крик содержит в полной мере агрессию, которая, хотя и скрыто, направлена против возлюбленного друга и партнёра. Бывает, что триумфальный крик выходит из всяких рамок, доходит до экстаза и тогда происходит нечто весьма жуткое. Крики становятся всё громче, сдавленнее и быстрее, шеи вытягиваются всё более горизонтально, происходит настоящая Фрейдова регрессия, при которой церемония возвращается к эволюционно более раннему первоначальному состоянию.

У пары гусей возбуждение такой экстатической любви-ненависти может на любом уровне остановиться и затихнуть, нормальный триумфальный крик завершается тихим и нежным гоготанием.

Невольно приходит на ум выражение «Так тебя люблю, что съел бы», и вспоминается старая мудрость, на которую обращал внимание Фрейд, что именно обиходная речь обладает верным чутьём к глубочайшим психологическим чувствам.

Триумфальный крик – это лейтмотив среди всех мотиваций, определяющих повседневную жизнь диких гусей. Он постоянно звучит едва заметным призвуком в обычном голосовом контакте, в том гоготанье, которое означает приблизительно «здесь я, а где ты?». Такой крик включает в себя балетно педалированные телодвижения, несколько усиливается при недружелюбной встрече двух семей, и полностью исчезает лишь при кормёжке на пастбище, при тревоге, при общем бегстве, при перелётах на большие расстояния.

Однако едва лишь проходит такое волнение, временно подавляющее триумфальный крик, как у гусей тотчас же вырывается – в определённой степени, как симптом контраста – быстрое приветственное гоготанье, которое мы уже знаем как самую слабую степень триумфального крика. Члены группы, объединённой этими узами, целый день и при каждом удобном случае, так сказать, уверяют друг друга:

«Мы едины, мы вместе против всех чужих».

Триумфальный крик существенно влияет на социальную структуру серых гусей, даже господствует в ней, подобно воодушевлённому боевому порыву, который, в значительной степени, определяет общественную и политическую структуру человечества.

«Если бы какое-то вероучение на самом деле охватило весь мир, – пишет Эрих фон Хольст^[21], – оно бы тотчас же раскололось, по меньшей мере, на два резко враждебных толкования (одно истинное, другое еретическое), и вражда и борьба процветали бы, как и раньше; ибо человечество, к сожалению, таково, каково оно есть».

Таков Двуликий Янус^[22] – человек. Единственное существо, способное с воодушевлением посвящать себя высшим целям, которое нуждается для этого в психофизиологической организации, звериные особенности которой несут в себе опасность, что оно будет убивать своих собратьев в убеждении, будто так надо для достижения тех самых высших целей.

Переведу дух. Выше были приведены слова К. Лоренца, теперь позволю себе некоторый комментарий.