Реб протянул руку и взял фотографии. Их было три, они были сделаны через застекленный глазок. Его отец с атрофированными ногами совершенно голым ползал по полу, цепляясь ногтями за цементный пол. Видно было, что снимки сделаны с интервалом в пятнадцать – двадцать секунд. На них были зафиксированы стадии наступления удушья. На третьем снимке было отчетливо видно, что изо рта человека течет кровь, и даже виднелся кончик языка, который мученик откусил сам себе.

Державшая Реба рука ослабила хватку, и он рухнул на колени. С невероятным усилием он прислонился к прохладной стене.

– Немедленно сожгите все это, – крикнул Эпке.

Двое мужчин, одетых в форму санитаров, сбили с ящиков замки и облили их содержимое бензином.

– Это твоя личная коллекция, Лотар, – с издевкой сказал Эпке. – Значит, ты собрал ее для себя?

Через несколько секунд раздался выстрел. От удара девятимиллиметровой пулей, выпущенной прямо в рот фотографу, его отбросило на один из уже охваченных пламенем ящиков.

– Пусть сгорит вместе со своими сокровищами, – закричал Эпке и повернулся к Ребу. – А теперь твоя очередь, малыш. Расскажи-ка мне о письме отца.

Ствол пистолета метнулся к голове Реба и уперся в переносицу. Без сомнения, пуля в любую секунду могла лишить его жизни. Однако именно это движение Эпке и спасло Реба. Сотрудники военной полиции, стоявшие у окон фотолаборатории, неправильно поняли смысл его жеста и открыли шквальный огонь по помещению. Две очереди прошили Эпке в ту секунду, когда в подвале загромыхали взрывы вспыхнувшего бензина. Языки пламени осветили стены подвала. Эпке рухнул прямо на Реба. Именно это обстоятельство помогло юноше остаться в живых. Он отделался небольшой царапиной на правом предплечье.

Один из оставшихся мужчин попытался бежать, но был в упор застрелен на пороге стеклянной двери с колокольчиком. Второй бросил в окно канистру с бензином, который мгновенно вспыхнул. Этим он ничего не добился, поскольку сам тут же стал живым факелом, и его из жалости пристрелили ворвавшиеся в помещение полицейские.

Реба вытащили на улицу. Он был весь в крови, но не в своей, а в чужой. Им занялся французский майор. На все вопросы военного и его переводчика-австрийца он отвечал невнятно. Юноша находился в шоке, его речь была бессмысленной. Он лишь смотрел на всех огромными серыми глазами.

Когда Реба отпустили, он сам пришел во французскую военную полицию Зальцбурга, чтобы попросить помощи. После его появления там раздался телефонный звонок, на который ответил Сеттиньяз. Юноша утверждал, что действовал по указанию капитана Тарраса из Линца. Он заявил о военных преступниках, на след которых ему удалось напасть. То, что Реб выбрал именно французскую военную полицию, было не случайно: из трех великих держав именно французы были самыми активными в поисках преступников павшего Третьего рейха.

Через пять часов после случившегося в Зальцбург прибыл Таррас. Он решил лично прикрыть ложь Сеттиньяза, даже если придется выяснять отношения с начальником OSS в Линце. Им был капитан О'Мира.

Таррасу удалось уладить дело, употребив свой едкий сарказм. Этому, кстати, очень способствовал обыск в доме Карла-Хайнца Лотара, в результате которого выяснилось, что женщина, встретившая Реба, здесь вовсе не проживала, а фотографа рано утром увезли трое неизвестных мужчин. Забрали также его ящики, содержимое которых их очень интересовало. Впоследствии они были найдены обгоревшими в фотолаборатории.

– Чем вы недовольны? – спросил Таррас у полицейских Зальцбурга. – Здесь все ясно: фотограф Лотар собрал документы, которые были прямым свидетельством преступлений нацистов. Именно поэтому они так стремились их заполучить и уничтожить. Это ведь ясно как божий день! Наш юный агент нарушил инструкции по выслеживанию военных преступников. Но ведь и его можно понять: его мать и сестры погибли в концлагере в Польше, да и сам он уцелел чудом. Его действия объясняются именно этими фактами. В настоящее время он пребывает в состоянии шока. Ему надо прийти в себя и восстановить силы…

Таррас доставил Реба Климрода в госпиталь в Линце. Он также пытался расспросить юношу о произошедшем. Но Реб все еще был в состоянии шока и не мог внятно произнести даже несколько слов. Его физическое и душевное состояние вызывало беспокойство. Но самым тревожным было то, что потухли его глаза, излучавшие столь дивный свет и так магически действовавшие на Тарраса и Сеттиньяза. У них сложилось впечатление, что у Реба начал проявляться так называемый «синдром концлагерей», которым страдало большинство узников. Пережив первую радость освобождения, они впадали в тяжелейшую депрессию.

Дэвид Сеттиньяз дважды навещал Реба в госпитале, но парень по-прежнему молчал. После бесед с ним у Дэвида сложилось впечатление, что Реб совсем ничего не помнит и не знает о своей семье, об отце, которого он так упорно разыскивал. Он не произнес ни звука о тех людях, которые его чуть не убили. Не заговорил он и об Эрихе Штейре, человеке, который ограбил их особняк и, вероятно, уничтожил его отца. Не заикнулся он и о том, что душа его переполнена чувством ненависти и мести к этому нацистскому преступнику.

Во второй раз Реб Климрод исчез 7 августа 1945 года. Оба американца пришли к единодушному мнению: юношу с загадочными серыми глазами они больше не увидят.

8

Елизар Баразани приехал в Австрию в конце мая 1945 года. Этот невысокий мужчина, худощавый и неизменно галантный, родился в Палестине. Звание капитана он получил, сражаясь в Ливии в составе диверсионных частей армии Ее Королевского Величества. Баразани имел очень четкое задание: вербовать бывших узников концлагерей, предпочтительно молодых и даже совсем юных парней и девушек, и тайно переправлять их в Палестину. Следовало подбирать таких узников, кто способен был использовать силу своей ненависти, приобретенной в концлагерях.

Реба Климрода он увидел 5 июля 1945 года, но не обратил на него особого внимания. Парень имел нееврейскую фамилию и был в таком физическом и психическом состоянии, что в ближайшие несколько недель и даже месяцев не могло идти и речи о его нелегальной эмиграции.

Впрочем, отправиться в Палестину Реб не мог еще и по другой причине. В этот день представитель Еврейской бригады нашел двух других кандидатов. Одного из парней тоже звали Реб, а полностью – Реб Яэль Байниш. Он был евреем из Польши. В концлагерь Маутхаузен прибыл из Бухенвальда в конце зимы 1944 года. Его привезли в эшелоне вместе с тремя тысячами других узников. Вместе с ним в эшелоне находились Симон Визенталь и князь Радзивилл.

Более тысячи человек по дороге умерли. Байнишу было тогда девятнадцать лет.

В палате койки Баразани и Байниша стояли недалеко одна от другой. Они часто общались на идише. На Реба Климрода, также лежавшего буквально в метре, Баразани не обратил особого внимания. Он отлично знал иврит и английский, но на идише изъяснялся с трудом. Именно этим он и привлек внимание Реба Климрода.

Получив предложение перебраться в Палестину, Яэль Байниш тут же дал согласие. Он готов был сделать это немедленно, сразу же, как только позволит здоровье. Перед самым приходом в Маутхаузен танков американской армии эсэсовец ударил его прикладом автомата и перебил шейку бедра. Так Яэль оказался в палате «блока смерти». Но пришло спасение, и его жизнь в настоящее время была вне опасности.

Баразани пообещал парню, что придет через две недели. Он выполнил свое обещание.

– Мне необходимо поговорить с вами, – произнес юноша на иврите.

Баразани обернулся, но в коридоре госпиталя было пусто. Минуту спустя Баразани все же разглядел в углу у колонны высокого худого человека. Он стоял в двух шагах от двери, из которой недавно вышел. Лицо незнакомого юноши ни о чем Баразани не говорило. Однако взгляд его был необыкновенно пристальным, манящим.

– Кто вы?

– Я Реб Михаэль Климрод, сосед по палате Яэля Байниша.

Его разговор на иврите был абсолютно грамотным, хотя слова он произносил довольно медленно, с едва уловимым акцентом, присущим франкоговорящим людям. Иногда он запинался, что обычно бывает, когда человек вновь начинает говорить на почти забытом языке. Он сразу же ответил на главный вопрос Баразани.

– Моя мать Ханна Ицкович родилась и выросла во Львове. Она была еврейкой. Ее и моих сестер держали в Белжеце. Отец научил меня французскому, мать – ивриту и идишу. Я знаю итальянский и немного испанский. Сейчас изучаю английский.

Худое тело парня задвигалось, и он протянул Баразани свою длинную тощую руку, в которой держал книгу Уитмена «Autumn Leaves». Его пристальный взгляд словно загипнотизировал палестинца, он даже почувствовал какую-то неловкость.

– Сколько вам лет?

– Мне исполнится семнадцать 18 сентября этого года.

– А что вам нужно от меня?

– Я очень хочу уехать в Палестину вместе с Байнишем. Возможно, будут и другие желающие.

Возраст юноши не смущал Баразани. Большинство членов организации «Эретц Исраэл» («Земля Израиля») были в том возрасте, который считался достаточно зрелым для борьбы, по крайней мере, для таких подпольных групп, как «Иргун» и «Штерн». Его смущало другое: попытки проникновения в их ряды англичан с целью срыва массовой эмиграции евреев. Этого лондонские политики очень боялись.

– Ты был в Маутхаузене?

– Да.

– Я проверю буквально все, что ты сейчас сказал.

Большие серые глаза парня не мигая смотрели на Баразани.

– Если бы вы этого не сделали, это было бы вашей грубейшей ошибкой. Я не требую ответа немедленно, поскольку не отношусь серьезно к тем людям, для которых вербовка агентов – дело всего лишь нескольких минут. К тому же я еще не совсем здоров.

– А когда же вы сможете уехать?

– Срок вы назвали сами. Тогда же, когда и Яэль Байниш, – через две недели.

Баразани сделал все, как и обещал Ребу. Он организовал специальную встречу в Линце с членами Еврейского комитета, в ряды которого входил и Симон Визенталь. Фамилия Климрод была им незнакома. Лишь один человек сказал, что встречал Реба в Маутхаузене: «Тогда он был загримирован под женщину и находился в окружении офицеров СС». В Леондинге Баразани разыскал мужчин и женщин, которые прежде жили во Львове. Никто из них не знал Ханну Ицкович-Климрод и ее троих детей и не встречал их в июле 1941 года в своем городе.

На следующий день капитан Баразани отчитывался перед своим шефом Ашером Бен-Натаном^[12], отвечающим за сбор австрийских евреев в американской зоне влияния. Он высказал свои сомнения насчет Реба Климрода:

– Для своего возраста он слишком умен. Когда я с ним беседую, то испытываю ощущение, будто он взрослый, а я трехлетний мальчишка. Соображает он очень быстро. Когда я задаю ему вопрос, то, не успев договорить, получаю ответ.

– Вот именно это вас и смущает, – с улыбкой ответил Бен-Натан. – Лично мне это тоже мешало бы.

Обсудив ситуацию, они приняли решение, что следует довериться интуиции Баразани.

Ровно через две недели, как и обещал, Баразани появился у Яэля Байниша и Реба Климрода. Он пришел к ним с решением и объявил, что они оба покидают Линц в ночь с 6 на 7 августа.

Капитан Баразани действительно нашел достаточно удачный вариант, согласно которому Байниш должен будет приглядывать за Климродом. Это была первая мера предосторожности.

Вторая заключалась в том, что он отправил в Тель-Авив специальное сообщение, в котором поручал опеку над Ребом Климродом Дову Лазарусу.

Это происходило в час ночи 7 августа 1945 года. Яэлю Байнишу нужна была помощь – у него еще плохо сгибалась в бедренном суставе правая нога. Реб Климрод подал ему руку и помог забраться в кузов автомобиля. Здесь уже находились десять парней и пять девушек в возрасте от семнадцати до двадцати пяти лет. Люди сидели молча. Вскоре задний борт машины закрыли, опустили брезент, прикрыв кузов сзади. Заработал мотор, и грузовик тронулся с места.

…Госпиталь Реб и Яэль покинули задолго до назначенного времени. Они прошли через весь Линц, обойдя при этом центр города, и добрались наконец до первого пункта сбора. Это был портовый пакгауз на берегу Дуная. Здесь к ним присоединились двое парней и одна девушка, однако добираться до последнего пункта назначения решили поодиночке. Они должны были встретиться на южном выезде из города, на дороге, ведущей в Санкт-Флориан.

Ребу Климроду были неизвестны место и время сбора группы, а также условия их перемещения за границу, но он и не пытался это узнать.

Грузовик ехал без остановок более четырех часов. Первая остановка была совсем короткой – только для того, чтобы пассажиры могли справить естественные надобности. Выбравшись из кузова, Реб увидел горы, вершин которых уже коснулось восходящее солнце. Он не знал, что это за горы, не знал их и Байниш, который вообще об Австрии почти не имел представления. Один из мужчин сказал по-польски, что лежащее к северу от Бадгастайна ущелье называется Кламм. Байниш, услышав это, тихонько засмеялся и произнес: «Он отлично понимает польский, не трудись с переводом».

Дальше они ехали еще часа два, наблюдая, как яркое утреннее солнце австрийского лета пробивается сквозь щели брезентового тента. Весь день 7 августа они провели на заброшенной ферме в Игльсе, на склонах Патсхеркофеля. С наступлением темноты, примерно в одиннадцать вечера, снова тронулись в путь. Вскоре проехали Инсбрук, где Реб услышал, как два человека, скорее всего солдаты, разговаривали между собой на французском. Далее они ехали по железнодорожному туннелю в Миттенвальде. Реб узнал эту дорогу, узнал легкий шум реки Инн, которую он отлично помнил. В 1938 году он провел здесь летние каникулы, организованные гимназией, в которой он учился, опережая на два класса своих сверстников.

Создавалось впечатление, что они направляются в Швейцарию, однако перед Ландеком грузовик повернул налево. Оставив позади предгорья Альп, он покатил в сторону Пфундса и Наудерса, к перевалу Решен. Примерно через час машина остановилась, освободилась от своего груза и тут же укатила обратно.

Дальше пошли пешком. Их проводником был молодой парень, совершенно неожиданно появившийся из темноты и на немецком языке приказавший всем соблюдать полную тишину. Три часа они двигались под прикрытием ночи, пока добрались до плохо освещенной гостиницы.

В помещение они проникли не через главный вход, а по боковой лестнице, которая вела на широкий, оформленный в тирольском стиле балкон. Отсюда они попали на второй этаж здания. Здесь уже была группа из двадцати эмигрантов. Следовало соблюдать полную тишину, поэтому всем пришлось снять обувь, чтобы на первом этаже не было слышно шагов.

…Группа постояльцев, прибывших сюда раньше, вела себя также очень тихо. Через некоторое время Реб выглянул в окно и увидел стоящих возле гостиницы мужчин, молодых и не очень. Несмотря на то что люди были одеты в дорогие гражданские костюмы и держали в руках дорогие чемоданы, в их внешнем виде отчетливо прослеживалась военная выправка. Мужчины с опаской вошли в здание. В холле послышались громкие возгласы, которые, впрочем, быстро стихли.

Обстановка была спокойной, по гостинице сновала лишь прислуга.

Яэль вплотную приблизился к Ребу и спросил:

– Ты думаешь о том же, о чем и я?

В ответ Реб молча кивнул. Через пол они слышали, как только что прибывшая группа устраивается на ночлег. Если лечь на пол, вполне можно услышать, о чем говорят внизу, хотя разговоры велись шепотом.

Тонкие черты лица Яэля Байниша, одного из немногих уцелевших узников варшавского гетто, исказила гримаса ненависти.

– Ведь это сбежавшие нацисты! – прошипел парень и заплакал от бессильной ярости.

День 8 августа постояльцы гостиницы провели в страшном соседстве. Реб и Яэль не исключали, что в гостинице, расположенной на перевале Решен, на расстоянии в несколько метров одновременно находились выжившие узники Маутхаузена и других концлагерей и их бывшие палачи – сбежавшие нацисты. Получается, что их кормила одна и та же гостиничная прислуга, а через границу переводили одни и те же контрабандисты.

Реб Климрод знал, что среди них нет Эриха Штейра. Дэвиду Сеттиньязу также было известно, что его там нет и быть не может. Даты не совпадали, хотя маршрут был тот же.

Следующей ночью они переходили итальянскую границу. Но сначала через нее были переправлены сбежавшие преступники-нацисты и только через два часа после них группа евреев.

В Италии Реба Климрода и его спутников, которых было уже больше сотни, ждала ничем не замаскированная колонна грузовиков. Число людей, направляющихся в Палестину, сильно возросло из-за того, что несколько дней назад через перевал Решен переправились еще несколько групп, уже поджидавших остальных на ферме, расположенной на итальянском склоне Альп.

Яэль Байниш был весельчаком, наделенным острым чувством юмора и способностью все высмеивать. В Маутхаузене он мог неоднократно попрощаться с жизнью только за то, что передразнивал походку и манеры охранников. Спускаясь с перевала, он беспрестанно напевал, иногда даже не совсем приличные песни. С большим вдохновением он изображал некоего Шлоймеля, жителя его родной деревни Крешев, недалеко от Люблина в Польше. Этот человек был раввином или кем-то в этом роде.

Внезапно перед ними затормозил и остановился грузовик. Все, даже излишне активный Яэль Байниш, застыли как вкопанные. Грузовики и военная форма говорили о том, что перед ними солдаты 412-й транспортной роты армии Ее Королевского Величества. Благодаря их прикрытию группе удастся преодолеть все преграды, которые создавала им Великобритания. Они перейдут границу и проберутся на юг Италии. Далее они поплывут в «Эретц Исраэл».

В действительности 412-й транспортной роты не существовало. Она была придумана и создана по инициативе Иегуди Арази, резидента «Моссада»^[13]. Он находился в Италии, а англичане и их союзники разыскивали этого человека в Палестине. В составе союзников были и британские военные формирования, в личный состав которых были внедрены палестинские евреи.

Среди этих евреев были четыре сержанта. Один из них, Элияху Коэн по кличке Бен-Гур, создал в кибуцах «Палмах» – оборонительный отряд «Хаганы» и ядро будущей израильской армии. Вместе с четырьмя сержантами Арази разработал хитроумный план, главная цель которого заключалась в том, чтобы максимально использовать материальные ресурсы – разного рода снаряжение и продовольствие, принадлежащие армии Ее Величества.

Арази обеспечил радиосвязь между Неаполем и Парижем, Марселем и Афинами. Краденый радиопередатчик работал в городке близ Мадженты, что в тридцати километрах от Милана, обеспечивая контакт с руководителями «Хаганы» в Тель-Авиве.

В Италии Арази создал фиктивную воинскую часть. В его распоряжении находились автомобили и люди, свободно изъясняющиеся на английском. Солдаты и офицеры были одеты в надлежащую военную форму. У всех имелись поддельные документы. Дислоцировалась эта «липовая» часть в большом гараже, расположенном в центре Милана. Этот гараж, кстати, официально принадлежал британской армии. Действовал подпольный цех по изготовлению фиктивных бланков, удостоверений, командировочных предписаний и прочих бумаг, необходимых для документального обеспечения поддельной роты. Вот так была создана и функционировала 412-я часть британской армии^[14].

Группа в составе тридцати пяти нелегальных эмигрантов 21 августа 1945 года погрузилась на рыболовецкое судно под названием «Далин». В действительности это судно называлось «Сириус». Настоящим портом его приписки было местечко Монополи, расположенное в южном направлении по Адриатическому побережью. Это первое секретное послевоенное судно через неделю приплыло к берегам Цезареи. На его борту находились знакомые нам герои – Реб Климрод и Яэль Байниш.