«Так тихо, безумно тихо…»

 
Так тихо, безумно тихо,
Но знает весь городок:
Кружит над степью донецкой
Безмолвная птица – Рок.
 
 
Она задевает когтем
Остывшей темени твердь
И высекает искры,
И каждая значит смерть.
 
 
И каждая искра знает,
Куда ей надо колоть,
Чтоб сделать из человека
Немую мёртвую плоть.
 
 
Под вечер увидеть брата
Тебе ещё довелось,
Коснуться тёплой ладони,
Щеки и мягких волос.
 
 
Но утро стянет со степи
Туманы, как медсестра,
И небу твой брат предстанет,
Убитый ещё вчера.
 
 
И вверх устремлён упорно
Стеклянный его зрачок,
Как будто он в небе видит
Тебе невидимый Рок.
 
 
В издёвке высокомерной
Кривятся трупа черты,
Ведь он не боится Рока —
Не бойся его и ты.
 
 
За смертью идёт победа:
Молитву прочтёт стрелок —
И с рёвом рушится в реку
Проклятая птица – Рок.
 

«Молчите, люди, всё в порядке…»

 
Молчите, люди, всё в порядке,
Освободители пришли,
Пусть вылетают из посадки
Стальные звонкие шмели.
 
 
Они прокусывают вены,
Со стуком пробивают плоть,
Но так карает за измену
Баптистский, пасторский господь.
 
 
Пусть он величием не вышел,
Пусть мокрогуб и узколоб,
Однако плач надрывный слышен
Из дома, где поставлен гроб.
 
 
Убит какой-то местный житель —
И, вслушиваясь в каждый стон,
Ликует бог-освободитель,
Ведь это значит – жив закон.
 
 
Закон, в котором говорится,
Кто в мире плох, а кто хорош,
Которым мир освободится
От тех, чьи мненья – смрад и ложь.
 
 
И жёны плачут над гробами,
И всё грозней шмели жужжат,
И лысый бог, жуя губами,
Бросает в бой своих солдат.
 
 
Бог пасторов смакует стоны,
Находит вкус в моих слезах,
Но верю, Боже Гедеона,
Что Ты не дремлешь в небесах.
 
 
Простые городки и сёла
Дадут невиданную рать,
И вылетят из ружей пчёлы,
Чтоб мёд сражения собрать.
 
 
И те, кто шёл сюда во славе,
О правоте своей трубя,
Падут в степи на переправе,
Друг друга в ужасе топя.
 
 
Падёт их мощь и не воскреснет,
И в тростнике степных проток,
Затоптанный толпой, исчезнет
Плешивый пасторский божок.
 

«Мы ничего не претерпели…»

 
Мы ничего не претерпели,
А те, что претерпели много,
Бредут под раскалённым солнцем
И просят хлеба ради Бога,
А впереди – лишь бесприютность,
Лишь бесконечная дорога.
 
 
Всё было: авиаудары,
Сирены, страхи, артналёты,
Был враг, который ненавидел,
Враг с кровью чёрной, как болото,
И со стеклянными глазами
Озлобленного идиота.
 
 
Выхаркивали сталь орудья,
А враг хрипел: «Подбавьте жару!» —
И сталь врывалась через окна
В больницы, магазины, бары,
И с грохотом стальные птицы
Расклёвывали тротуары.
 
 
И пушки били, били, били
Все эти долгие недели,
И люди хоронили мёртвых,
Но не сдавались – даже пели.
Пойми, что по сравненью с ними
Мы ничего не претерпели.
 
 
А враг стеклянными глазами
Детей выискивал повсюду,
И люди с плачем покидали
Жильё, и мебель, и посуду,
И выходили на дорогу,
Не ведая, к добру иль к худу.
 
 
Дорога позволяла только
От верной смерти оторваться,
А враг бесился – не хотелось
Ему с добычей расставаться.
Пойми: на свете мало места,
Где люди могут укрываться.
 
 
Пойми: углы чужие часто
Бывают холоднее склепа,
Бывает часто горше жёлчи
Краюха дарового хлеба;
Пойми и то, что ты полжизни
Прожил безрадостно и слепо,
И только через состраданье
Ты сам себе откроешь небо.
 

«Закатные ложатся тени…»

 
Закатные ложатся тени
По льду и снегу февраля,
И мнится, что в оцепененье
Лежит бессмысленно земля.
 
 
Но с юга гром военной силы
Докатывается сюда —
И набухают в почве жилы,
И отступают холода.
 
 
Орудия и миномёты
В степи сжигают всё дотла,
А здесь подснежные пустоты
Растут от этого тепла.
 
 
И струйки тёмные, тугие,
Журча, сбегаются в овраг.
Случаются года благие,
Когда весна приходит так,
 
 
Когда через войну приходит
То, что готовилось уже
И много месяцев – в природе,
И много лет – в людской душе.
 

«Тёплые, мягкие люди, нажми – и кровь потечёт…»

 
Тёплые, мягкие люди, нажми – и кровь потечёт,
Но это не просто люди, а боевой расчёт.
Грязные, закопчённые железные короба,
Но это не просто танки – это твоя Судьба.
 
 
В осатаневшем мире никто не внемлет тебе,
А значит, надо прибегнуть к танкам, то есть к Судьбе,
Хоть это совсем непросто, хоть стынет сердце в груди,
Когда лейтенант сержанту командует: «Заводи».
 
 
В этом жестоком мире способов много есть,
Чтобы тебе пришельцы сумели на шею сесть,
Вопят певцы и актёры: «Смирись, а не то беда!» —
С глупцами это проходит, но с танками – никогда.
 
 
Тёплые, мягкие люди в танковом коробу,
Но именно их движенья и предрешают Судьбу,
Именно их движений слушается снаряд,
Который пришельцев из ада швыряет обратно в ад.
 
 
Тёплые, мягкие люди, братья и сыновья,
Спешат в железной колонне на берег небытия,
Чтоб там наконец решилось – жить нам или тонуть,
И ангелы-вертолёты им расчищают путь.
 

«В Мариуполе русские воины…»

 
В Мариуполе русские воины
У шайтанов отбили дома,
И выходят на улицу граждане,
И весна их волнует весьма.
 
 
Не даются слова благодарности,
И лишь хочется в небе парить.
Вдруг старушка с котлом появляется,
Чтоб на улице супчик сварить.
 
 
Сбитых веток валяется множество —
Все бросаются их собирать.
Небо чистое, супчик на улице —
Неожиданная благодать.
 
 
И кресты во дворе появившихся
Сразу нескольких скромных могил,
Как положено в день Благовещенья,
Обещают здоровья и сил.
 
 
Обещают они покровительство
Русским людям буквально во всём,
А в промзоне архангел воюющий
То и дело гремит копиём.
 

Анна Долгарева

«Спрячу секретик, отрою после войны…»

 
Спрячу секретик, отрою после войны.
Будет цветок земляники под Лисичанском,
Гильза, обрывок бинта, отражение луны.
Маленьким, маленьким будет – а станет гигантским.
 
 
Вот они, эти секретики: ссадина, шрам,
После войны откроем, посмотрим, вспомним.
Только они откроются больше не нам —
Тем, кем мы станем в отрочестве нашем бездомном.
 

«Посудить по признакам по внешним…»

 
Посудить по признакам по внешним —
Время лета, радости и мира.
Белое сухое и черешня.
В батальоне сняли командира.
 
 
Это не конец всему, конечно.
Просто мы любили командира.
Белое сухое и черешня.
Мирная московская квартира.
 
 
Просто я вернусь туда, в сухое,
В выжженное, жёлтое, степное.
Пела девочка в церковном хоре.
Вычищали сукровицу с гноем.
 
 
Как там всё при новом командире?
Я хотела счастья и ребёнка.
Девочка считала: три, четыре,
Прыгала по классикам к воронке.
 

Поэма конца
(невыдуманная история одной военной корреспондентки)

1. «Если бы две недели назад…»

 
Если бы две недели назад
случайный осколок прилетел в мою рыжую голову
в поселке шахты Трудовская (ДНР)
или на позициях ЛНР под Славяносербском,
моя этическая позиция
осталась бы безукоризненной.
 
 
Быть на стороне слабого —
так нас учили буквари,
так нас учили мама и папа
и вся великая русская литература.
 
 
Семь лет я была с теми, кого бомбили,
семь лет я воевала за них с целым миром
и особенно с собственными штабными.
Как же мне не остаться с ними?
 
 
Я родилась и выросла в Харькове,
я не разговариваю с собственным братом с 2014 года.
Я даже родителей прошу не упоминать его в разговорах.
Я – с теми, кого бомбили.
Мой брат – с теми, кто их бомбил.
 
 
Так вот будет: я приеду с походным рюкзаком на плечах,
пройду по двору, где семь лет не была,
где не надеялась уже побывать при жизни,
сяду на лавочку перед окнами,
из которых будет пахнуть жареной картошкой,
и сердце моё станет огромным и жарким.
И разорвётся.
 

2. «На границе с зоной боевых действий…»

 
На границе с зоной боевых действий,
рядом с танками, самими могучими в мире,
я сижу на съемной квартире,
я считаю: «раз – и, два – и, три – и, четыре»,
песня лейся да знамя взвейся.
 
 
Я думаю про девочку, инвалида из Киева,
она написала: «Ты мне сегодня снилась,
я жду тебя в гости».
Я помню, как льётся кровь, отрываются ноги, ломаются кости,
эта память мне всё нутро выела.
 
 
Я видела это под Луганском и под Донецком в степи рыжей.
Я думаю: «Выживите».
 
 
Я молюсь за русского офицера,
за украинского призывника.
Эта хрупкая моя вера
никого не спасла пока.
 
 
Я сижу, прижавшись спиной к батарее.
Пусть всё закончится побыстрее.
 
 
Выключается свет.
Ночь будет чудищ полна.
Но права моя страна или нет —
это моя страна.
 

3. «Выживи, мама, мама моя Россия…»

 
Выживи, мама, мама моя Россия,
Выживи, папа, папа мой город сивый.
Жили, дружили, пили да не тужили.
Выживи, Тоха, с которым мы вместе жили.
 
 
В две тыщи десятом жизнь дала трещину —
Я из Харькова в Киев переехала на Троещину.
Так пила, что заработала панкреатит.
Самолёт, самолёт, посмотри, летит.
 
 
В двенадцатом уехала в Питер,
В пятнадцатом сделалась невъездной.
Что происходит этой ранней весной?
Хлеб на столах – это мы-то жали и сеяли.
Выживи, мама, мама моя Расея.
 
 
Эх, наступает ночь, тревожное небо.
Как там белая хата, садок вышнэвый?
Кто меня предал-продал властям Украйны —
Не умирай, падла, не умирай-на.
 
 
Братцы да сёстры, сгоревшее поколение,
Кто там вместо Бандеры вешает Ленина?
Ночь наступает, времени очень мало.
Выживи, мама, Русь моя, мама, мама.
 

4. «Люблю тебя…»

 
Люблю тебя
Люблю тебя
Береги себя
Давно не писала так часто
Знакомым и незнакомым
Не выходи из комнаты не совершай ошибку
Собери документы
Заряди телефон и пауэрбанки
Если уезжаешь то не бросай кота
Люблю тебя
Люблю тебя
 
 
Пусть выживут друг и враг
Те кто пишет «мы вас ждём —
Аничку и Россию»
Те кто пишет «умри ватная дрянь
Никакая ты нам не Аничка
Русский ты оккупант»
 
 
Пусть выживут
 
 
Ночь
подбитой техники больше не видно
Я русская
И мне за это не стыдно