«Я хочу написать чудо-стихотворение…»

 
Я хочу написать чудо-стихотворение,
Стихотворение-колдовство.
Чтобы – появись оно – и в мгновение
Все послушались бы его.
Занялись бы собой Америка,
Англия и Макрон.
Украинцы сели бы все у телика
И смотрели бы «Бесогон».
Успокоились бы на Банковой,
Пожалели бы генофонд,
Замер бы кашель танковый,
Закончился артналёт.
Вообще закончился. А вместо этого
Разгребли бы площади и поля.
Памятникам фиолетово,
Но по ним скучает земля.
Затянулись бы все ранения,
Дети восстали бы из могил…
 
 
Но моё стихотворение
Не волшебная палочка, а тротил.
Оно – оружие дальнобойное,
Реактивный снаряд.
Оно – лобовое, любовное
Попадание в оружейный склад.
 
 
Оно – натиск и наступление,
Вразумление дураку.
Оно – служение
Русскому языку.
Не такое и шедевральное,
Как могу – служу.
Слово русское – материальное,
Будет, как скажу.
 

Любовь Глотова

Эти русские
(согласно переписи населения)

 
When you say «these Russians»
you just need to know:
 
 
Эскимосы и Чуванцы,
Негидальцы и Челканцы,
Ульчи, Орочи, Селькупы,
Ханты, Шорцы и Якуты,
Теленгиты, Нганасаны,
И Буряты, и Долганы!
 
 
Камчадалы, Тубалары,
Кабардинцы, Тофалары,
Нивхи, Чукчи, Алеуты,
Кеты, Вепсы, Телеуты,
Энцы, Ненцы, Гагаузы,
Немцы, Чехи и Французы!
 
 
И Каряки, и Кереки,
и Таджики, и Узбеки,
Кряшены, Аварцы, Греки!
 
 
Ассирийцы и Дидойцы,
Финны, Сваны, Македонцы,
Нагайбаки и Эстонцы,
и Британцы, и Японцы!
Каратинцы, Абазины,
и Поморы, и Лезгины,
и Сойоты, и Удины!
 
 
Бангладешцы и Испанцы,
Каракалпаки, Пакистанцы,
Мишари, Кубинцы, Таты,
Караимы и Хорваты,
Венгры, Латыши, Грузины,
Удегейцы, Осетины,
и Балкарцы, и Поляки,
Кубачинцы и Крымчаки,
Итальянцы и Хемшилы,
Американцы и Хваршины!
 
 
И Киргизы, и Алтайцы,
и Андийцы, и Ногайцы,
и Рутульцы, и Уйгуры,
и Литовцы, и Цазуры,
Курды, Езиды, Туркмены,
и Эвенки, и Эвены.
Ингуши, Мари, Ижорцы,
и Калмыки, и Аджарцы!
 
 
Бесермяне и Тоджинцы,
и Удмурты, и Тувинцы,
Сербы, Персы, Кумандинцы!
 
 
И Татары, Эрзя, Мокша,
и Чуваши, Лакцы, Шокша,
Астраханские Татары,
Крымские – да, да – Татары,
И Евреи, и Башкиры,
Тазы, Манси, Юкагиры,
Азербайджанцы и Армяне,
и Индийцы, и Цыгане,
Белорусы, Молдоване!
 
 
И Карелы, и Корейцы,
Ительмены – да, Индейцы!
И Казахи, Украинцы,
Коми, Русские, Даргинцы,
и Чеченцы, и Абхазы,
Меннониты, Сету, Лазы!
 
 
Так нас много – всех и сразу!
 
 
Талыши, Саамы, Водь!
Тыщу лет так хороводь!
 
 
Для чего поём и плачем?
Что мы знаем? Что мы значим?
Почему мы? Отчего?
Мы – за что? Мы для кого?
 
 
За Победу! Для Победы!
Мы – за деда, мы для деда!
Мы за бабушку, за ту,
за её отца, за маму,
за восход над самой-самой
необъятной и Родной
над моей – твоей – Страной!
 

«Забанить – выстрелить в упор…»

 
Забанить – выстрелить в упор.
Нажаловаться фейсбуку^[1], чтоб заблокировали —
написать донос, чтоб посадили.
Поставить злой смайлик – плюнуть в рожу.
Нацепить полосочку на аватарку – надеть военную форму.
Белый голубь или нет войне – белый флаг и руки вверх (18 мне уже, но нет).
Не написать ничего по теме или написать
аккуратно, обойдя все острые углы – и вашим и нашим или что?
Удалить соцсети – покончить аккаунты самоубийством – выйти в окно браузера.
А что ты выбираешь в этом свободном?
В этом яростном и прекрасном?
В этом дивном диванном?
 

«а роза упала…»

 
а роза упала
на чёрную лапу азова
шипами она защищалась
да много ли толку
как лётчику принц говорил
два шипа против волка
и солнце сгорело
и пепел остался от солнца
планета без розы
и принц на неё не вернётся
то белая роза была
роза белая-белая
и роза упала
но лапа азова сгорела
 

Олег Демидов

«Война в прайм-тайм, война онлайн…»

 
Война в прайм-тайм, война онлайн —
в любое время дня и ночи.
Захочешь ты иль не захочешь,
но утверждён контентный план:
спецтехника в жилых кварталах,
стреляют где-то и в кого-то,
вот парень – не жилец – до рвоты
доходит у меня от ран его…
 
 
По соцсетям летают бесы
с кровавой пеной на губах
и жадно рассыпают прах —
по дальним городам и весям.
Иные посыпают пеплом
седые головы свои:
«Зачем мы взяли этот Крым?..
Ах, где же шарф и табакерка?..»
 
 
Но тихо едут z-мобили,
упрямо движутся колонной, —
и легче дышат, и свободней
все те, кого вчера бомбили.
Но впереди полно работы,
и нам не в тягость, а по силам:
Донецк вернули, следом – Киев,
а с ним – и полная свобода.
 

«Освобождая Волноваху…»

 
Освобождая Волноваху
и вывозя оттуда мирных,
погиб солдат, не знавший страха:
сработал снайпер ювелирно.
………………………………………………
Теперь солдатик в лазарете,
за ним ухаживает Бог:
– Есть много благости на свете,
одна из них – военный долг,
 
 
когда всю жизнь ты отдал миру
и получил сполна за всё,
я положу тебя в могилу,
чтоб после вынуть из неё
и вознести в мой дивный сад,
где ждут товарищи с роднёй,
где, знаю я, ты будешь рад
блаженный обрести покой.
 
 
И отвечал солдат ему
(иль казалось, будто отвечал):
– Верни меня, я не смогу
смотреть с Тобой спокойно на
обстрелы тихих деревень,
проходы в тыл наш ДРГ,
как день и ночь, как ночь и день
всё тянут братья на себе…
Но у бойца в груди дыра
и тело сковано землёй —
таким его вернуть нельзя,
а льзя – мятежною душой.
……………………………………………
И встал солдат обратно в строй,
небесный бросив лазарет,
несётся он к передовой,
зане для Бога мёртвых нет.
 

«То перемога там, то зрада…»

 
То перемога там, то зрада —
и не поймёшь ведь ни черта:
кто побеждает – их армада
иль наша страшная орда?
Мы – орки, вата, оккупанты,
мы – колорадские жуки,
по нашим танкам бьют куранты
на Спасской башне в дни войны.
 
 
Но стоит нам приплыть к Одессе,
зайти под Северодонецк,
как сразу же наружу лезет
российский вежливый боец.
 
 
К нему украинский мальчишка
бежит, чтоб выпросить шеврон,
он сам одаривает ближних
оставшимся сухим пайком,
из топора он варит кашу,
из АКМ – простые щи,
вина целительную чашу
он сможет сделать из воды.
 
 
И то измена, то засада
живут под полною луной,
ведь их эльфийская армада
вся перешла на волчий вой.
 

««Свобода приходит, Нагайна…»

 
«Свобода приходит, Нагайна, —
шипел слизеринец змее, —
поедем с тобой на Украйну —
и примем участье в войне!
Я думал, что маглы – проблема
(пожечь их – всего-то делов!),
но есть за Украиной где-то
страна вековечных лесов:
 
 
там бродят чудовища жуткие,
что кормятся в топях болот,
схлестнуться с ним – не шутка и
не самый смешной анекдот.
Они так пахучи и гадки,
что чахнет под ними земля:
где были поля и лужайки,
теперь лишь гнилая трава…
 
 
Вот чудища вышли на Киев —
и нету спасенья от них!
В Херсоне дементоры гибнут
от взятия Счастия, и
драконы сховались за Днепром —
поди их попробуй достань, —
измазаны сажей и пеплом,
на крыльях набито “Рязань”…
 
 
Какое дикарство, Нагайна!
Не в силах я больше смотреть,
как вражии танки сминают
бойцов, пожирающих смерть.
Магический мир наш поломан,
свобода превыше всего —
наденем военную форму,
поедем на харьковский фронт!
 
 
Я чувствую мора поветрие —
как сладостно пахнет наш мир,
а с ним и душок незалежности,
и смрад человечьих могил».
………………………………………………
Под Харьковом взяли нацистов.
Один – со змеёй на спине —
шипел, будто он слизеринец…
На деле британец вообще.
 
 
Зовут его Джоном иль Стивом.
Дурашик какой-то, и всё.
Был снайпером. Скольких убил он,
узнаем. У нас – запоёт.
Скрывать что от нас бесполезно —
любой восстановим пробел.
А после – под суд, там железно:
наёмник – так, значит, расстрел.
 

«Снова в моде хаки и оливковый…»

 
Снова в моде хаки и оливковый,
кобура да смелые стихи —
Гумилёв идёт сквозь повилику и
топчет пустоцветы-сорняки.
 
 
Он свернёт направо – вспыхнут розы,
налево – колокольчики звенят;
а когда устанет, разобьётся оземь —
чтобы распустился райский сад.
 
 
Там он встретит донну Анну,
у которой на руках змея:
«Одуванчик, – скажет, – я всё знаю…
Знаю и не ведаю стыда».
 

«Как много женщин на войне…»

 
Как много женщин на войне —
замужних, незамужних, вдовых —
в глухом тылу, на передке,
среди отпетых военкоров.
 
 
Я знаю двух иль трёх из них
(а может, кажется, что знаю):
они из гильз пьют чистый спирт,
глазами яростно стреляют
 
 
и верят, что печаль светла,
а смерть —
что снег на выходе из бани —
готова каждого принять
и вряд ли как-нибудь обманет.
 
 
От них такой исходит жар
(но не соблазна – а любви),
что каждый раненый солдат
уверен – могут исцелить…
 
 
И исцеляют парой фраз,
глотком воды из битой фляжки
и осознаньем, что душа
ещё способна трепыхаться…
 
 
Как много их – почти святых —
идёт безропотно за теми,
кто в снег бросается живым
и воскресает непременно…
 

«Мы как берёзовые листья…»

«Девушка пела в церковном хоре…»

А. А. Блок

 
Мы как берёзовые листья:
подует ветер – сразу рябь…
И август патиной налипнет
на белый окоём зрачка.
 
 
Что был, что не был – видно небу,
лишь небу, только и всего,
а девушка спевала требу
о жизни малой и большой,
 
 
и, значит, девушка была,
и, значит, будет вечно,
а мы сгорим с тобой дотла,
исполнив тем священнодейство.
 
 
И будет рябь, и ветер будет,
берёзовые листья опадут:
со смертью тут у нас не шутят,
со смертью до́ смерти живут.
 

Пётр Деревянко

«И будут города в руинах…»

 
И будут города в руинах,
И люди с горем – пополам.
И будет смерть в чужих квартирах
Блуждать и шарить по углам.
Хватать и жрать кого попало —
Кто не успел, кто поспешил.
По чёрным, выжженным провалам
И на любые этажи…
Где жизнь, как тонкий лист измятый,
Как потерявшийся щенок,
Поджав израненные лапы,
Скулит в бетонный потолок.
 

Андрей Добрынин

«Молчат скворцы в лесополосе…»

 
Молчат скворцы в лесополосе,
Хоть солнечный день встаёт,
Но вместо них на пустом шоссе
Щёлкает пулемёт.
 
 
Смолк пулемёт, когда опустел
Разбитый блокпост вдали,
Видел танкист, как несколько тел
Мятежники унесли.
 
 
Нашли солдаты приз небольшой
В разбитом вражьем гнезде:
Бутылки с водой, и сумки с едой,
И брызги крови везде.
 
 
Как хорошо, что сбежал народ
С этого блокпоста!
А кровь внутрь сумок не попадёт —
Она чересчур густа.
 
 
А значит – щедро смочив слюной,
Спокойно кушай, дружок,
Положенный в сумку чужой женой
Поджаристый пирожок.
 
 
Похваливай эту тётку в душе —
Умеет стряпать она,
Хоть, кажется, мужу её уже
Еда совсем не нужна.