26 июля 1908 года Император Николай II упразднил Совет Государственной Обороны, высказав при этом следующие соображения: «Государь сказал: “Когда я учреждал СГО, я думал объединить с военным и морским делом вопросы политические и финансовые, что не удалось. Нет надобности в таком постоянном учреждении, его надо собирать, когда надо, из тех же лиц или других”. Я вставил: “Желательно под председательством Вашего Императорского Величества”. – “Конечно, вообще я думаю более взять военное дело в свои руки, но разве я мог сделать это в эти три года”».^[43] Этот отрывок из дневника Поливанова убедительно свидетельствует, что Николай II задолго до Первой мировой войны считал необходимым лично возглавлять вооруженные силы.

1 августа 1914 года началась война с Германией. Император сам хотел встать во главе армии. Строго говоря, он и так был во главе ее, так как по Законам Российской Империи «верховное начальствование над военными силами Империи сосредотачивалось в особе Государя Императора». Речь, таким образом, шла о должности Верховного Главнокомандующего, который, если только эту должность не занимал сам царь, все равно подчинялся монарху. Решение Государя возглавить армию в 1914 году вызвало серьезные возражения со стороны Совета Министров, члены которого были убеждены в необходимости присутствия Царя в столице во время войны. Взвесив все «за» и «против», Император согласился с мнением главы правительства. Однако, Николай II вовсе не считал свое решение не принимать верховного командования окончательным. Наоборот, он лишь отсрочил его. Адмирал Григорович вспоминал: «В Петербурге собирались частые Советы Министров под председательством Государя, и на первом из них Его Императорское Величество выразил желание стать во главе войск, но решительно все министры высказались против этого желания, доказывая Императору, что все возможные неудачи, которые могут быть всегда, свалятся на Него, как на главного виновника. Молчал лишь один И.Л. Горемыкин. В конце концов, Государь с нашими доводами согласился, но указал, что впоследствии еще раз этот вопрос обсудит».^[44]

Начальник штаба генерал Н.Н. Янушкевич уведомлял в циркуляре от 20 июля 1914 года командующего Северо-Западным фронтом генерала Жилинского: «Государь Император повелел быть Его Императорскому Высочеству Великому Князю Николаю Николаевичу Верховным Главнокомандующим, впредь до того времени, когда Его Императорскому Величеству благоугодно будет вступить в предводительство вооруженными силами лично». ^[45]

Встал вопрос, кого назначать на высокую военную должность. Царь не хотел назначать на нее великого князя Николая Николаевича, так как был весьма низкого мнения о его военных способностях. «В начале войны, – пишет великий князь Александр Михайлович, – Царь не хотел вверить Верховное командование русской армией дяде Николаше, прекрасно сознавая, что его военный дилетантизм быстро поблекнет перед военным гением Людендорфа и Макензена».^[46]

Генерал В.А. Сухомлинов пишет в своих воспоминаниях, что после состоявшегося совещания, на котором министры, включая, по его собственным словам, и его самого, уговаривали Николая II не принимать на себя верховное командование, он поехал с очередным докладом к Царю в Петергоф. «Когда я вошел в кабинет Государя, то он встретил меня со словами: “И вы пошли против меня – так я вас назначаю Верховным Главнокомандующим”. Я никак не ожидал ничего подобного». Сухомлинов поинтересовался: «Какое положение при этом будет великого князя Николая Николаевича?» Государь мне ответил словами: «Он будет командовать шестой армией».^[47]

Это же подтверждает в своих воспоминаниях русский военный деятель, бывший в 1905-09 гг. военным министром, А.Ф. Редигер: «По первоначальным предположениям, бывшим до объявления войны, Верховным Главнокомандующим должен был быть Государь. Он уже в то время, когда я был министром, говорил мне, что в случае войны он ни за что не останется вновь в тылу, а непременно будет сам командовать армиями, не потому, что считал себя полководцем, а потому, что, по его убеждению, при этом устраняются многие затруднения и трения, не говоря уже о том, что он любил войска и военное дело и предпочитал быть во время войны в армии, а не в тылу. Между тем, при объявлении войны верховное главнокомандование было поручено великому князю Николаю Николаевичу, правда с оговоркой, что это делается временно, пока Государь сам не примет командования».^[48]

«Я лично не ожидал ничего хорошего от назначения Его Высочества Верховным Главнокомандующим», – писал генерал Мосолов.^[49]

В результате, из-за непринятия Царем верховного командования возникла раздвоенность власти, которая, при амбициях великого князя, впоследствии привела к военно-политическому кризису. Это признают многие, даже те, кто с большим почтением относились к великому князю Николаю Николаевичу. Так, адмирал А.Д. Бубнов пишет, что Николай II «вопреки предположениям, не принял на себя верховного командования вооруженными силами, и, таким образом, исчезла даже самая возможность полного единства действий обоих органов власти, мыслимая лишь при объединении их обоих в одних руках»^[50]

Справедливости ради надо сказать, что некоторые решения великого князя в ходе Первой мировой войны были весьма смелыми и благотворными для вооруженных сил. Так, например, лишь поддержка великого князя спасла в 1914 году чудо русской авиационной мысли самолеты Сикорского «Илья Муромец» от незаслуженного забвения, так как некоторые летчики и даже сам командующий русской военной авиацией великий князь Александр Михайлович считали эти самолеты непригодными для использования в военных целях.^[51]

Конечно, было бы неправильно сваливать всю ответственность за случившееся на одного великого князя Николая Николаевича. Безусловно, были причины объективного характера. «Многое в этой войне вышло за пределы человеческого разумения, – писал С.П. Мельгунов, – и, конечно, причины военных неудач были сложнее, нежели злая воля отдельных людей».^[52]

К объективным причинам относится катастрофический недостаток снарядов, вызванный недостаточными объемами оборонной промышленности, просчетами военного министерства, нарушением экономических связей с Германией. После первых же боев начавшейся войны великий князь с тревогой осознал всю нехватку артиллерийских снарядов в русской армии. 21 сентября 1914 года он писал императору: «Уже около двух недель ощущается недостаток артиллерийских патронов, что мною заявлено было с просьбой ускорить доставку. Сейчас генерал-адъютант Иванов доносит, что должен приостановить операции на Перемышле и на всем фронте, пока патроны не будут доведены на местных парках хотя бы до ста на орудие. Теперь имеется только по двадцать пять. Это вынуждает меня просить Ваше Величество повелеть ускорить доставку патронов».^[53]

Говоря о причинах неудач русской армии, нельзя также забывать о той психологической и профессиональной неготовности к мировой войне, как войне совершенно новой, не похожей на другие войны, которая была свойственна всем армиям мира, включая русскую. Эта неподготовленность к войне нового типа стала причиной многих военных неудач. «С точки зрения ведущих военных специалистов эпохи, – пишет А. Уткин, – война должна была продлиться примерно шесть месяцев. Предполагалось, что она будет характерна быстрым перемещением войск, громкими сражениями, высокой маневренностью; при этом едва ли не решающее значение приобретут первые битвы. Ни один генеральный штаб не предусмотрел затяжного конфликта».^[54]

Этими же причинами, во многом, был вызван и так называемый «снарядный голод». «Снарядный и патронный голод, – писал выдающийся советский стратег маршал Б.М. Шапошников, – являл собой яркий пример того, как необходимо правильно определять характер будущей войны и в зависимости от него устанавливать нормы нужных боевых запасов и порядок их пополнения. Мировая война с очевидностью показала, что удовлетворить потребности армии в патронах и снарядах одной военной промышленностью невозможно, необходима мобилизация гражданской промышленности».^[55]

То же самое писал и А.Ф. Редигер: «В моем распоряжении нет данных для того, чтобы винить Сухомлинова в том, что он не увеличил до войны норм запаса. Притом, кажется, и во Франции эта норма была не больше нашей, так что и там не предвидели чрезвычайного расхода снарядов».^[56]

Говоря о руководстве войсками великим князем Николаем Николаевичем, необходимо отметить, что под его началом русская армия блестяще провела Галицийскую битву 1914 года, взяла Львов и нанесла тяжелое поражение австро-венграм. Надо также помнить, что немцам так и не удалось в 1914 году добиться решающих успехов над русскими ни под Варшавой, ни под Лодзью, наоборот, все эти попытки были отражены, и немцы сами едва избежали окружения.

Однако, отлично зная всю остроту нехватки снарядов в артиллерии, всю маломощность отечественной промышленности, великий князь продолжает приводить в жизнь свой замысел «глубокого вторжения в Германию». Ранней весной 1915 года начинается штурм Карпат и новое вторжение в Восточную Пруссию. Эти операции, независимо от того, что одна из них завершилась блестящим русским успехом, а вторая неудачей, привели к растрате последних запасов артиллерийского парка, и лето 1915 года Россия встретила фактически без боеприпасов для тяжелой артиллерии.

Тем не менее, несмотря на объективные причины, в вопросах большой стратегии, в способности ведения современной войны, великий князь был явно не на своем месте. С самого начала войны действия русской Ставки характеризуются неразберихой, неслаженностью действий, отсутствием должного взаимодействия родов войск. Излишняя самоуверенность приводила к ненужным потерям, а совершенно непонятная робость не давала нашим войскам закрепить достигнутую победу. Как писал военный историк А.А. Керсновский: «Наши победы были победами батальонных командиров. Наши поражения были поражениями главнокомандующих».^[57]

Когда обстановка требовала стратегического отступления с целью сохранения войск, великий князь придерживался губительной тактики «Ни шагу назад!»; когда же эта обстановка требовала остановиться и закрепиться на позициях, великий князь беспорядочно отступал, уничтожая имущества и посевы своего населения. Крайне негативно сказывалась на успехе боевых действий постоянная оглядка главнокомандующего на западных союзников. Идя на поводу у командования союзных войск, великий князь не сумел воспользоваться сложившейся благоприятной обстановкой на фронтах, особенно на Юго-Западном, и упустил возможность добиться решительного успеха над Австро-Венгрией уже в 1914 году.

Как писал полковник Генерального Штаба П.Н. Богданович: «В лице великого князя Николая Николаевича главнокомандующий союзными армиями заслонил собою русского главнокомандующего».^[58]

В своих воспоминаниях Э.Н. Гиацинтов, бывший во время Мировой войны офицером русской армии, писал: «Главнокомандующим был великий князь Николай Николаевич, который, как я считаю, был более французом, чем русским, – потому что он мог пожертвовать русскими войсками совершенно свободно только с той целью, чтобы помочь французам и англичанам».^[59]

Ту же мысль мы встречаем и у генерала Н.Н. Головина: «Верховный Главнокомандующий Великий Князь Николай Николаевич со свойственным ему рыцарством решает стратегические задачи, выпадающие на русский фронт не с узкой точки зрения национальной выгоды, а с широкой общесоюзнической точки зрения. Но эта жертвенность стоит России очень дорого».^[60]

Генерал Спиридович крайне негативно отзывался о военных способностях великого князя: «Николай Николаевич, – писал он, – величина декоративная, а не деловая».^[61]

Того же мнения придерживался командир 3-го корпуса генерал Н.А. Епанчин: «Во время Мировой войны во главе славного русского воинства стоял не великий Суворов, а ничтожный Великий Князь Николай Николаевич».^[62]

«При такой чудовищной войне нашли кому поручить судьбу русских воинов!» – писал о своем родственнике великий князь Николай Михайлович.^[63]

Отсутствие больших военных талантов сочеталось в великом князе с взбалмошной и крайне самоуверенной натурой. «К великому князю Николаю Николаевичу, – вспоминал Гиацинтов, – я всегда чувствовал большую антипатию. Очень высокого роста, носящий всегда форму Лейб-Гвардии Гусарского Его Величества полка с большим плюмажем на меховой шапке, он был необыкновенно груб, резок и очень строг. Он был большой интриган».^[64]

Большой почитатель великого князя священник Георгий Шавельский писал: «При внимательном же наблюдении за ним нельзя было не заметить, что его решительность пропадала там, где ему начинала угрожать серьезная опасность. Это сказывалось и в мелочах, и в крупном: великий князь до крайности оберегал свои покой и здоровье; на автомобиле он не делал более 25 верст в час, опасаясь несчастья; он ни разу не выехал на фронт дальше ставок Главнокомандующих, боясь шальной пули; он ни за что не принял бы участия ни в каком перевороте или противодействии, если бы это предприятие угрожало бы его жизни и не имело абсолютных шансов на успех; при больших несчастьях он или впадал в панику, или бросался плыть по течению, как это не раз случалось во время войны или в начале революции».^[65]

Об этом же пишет враждебно настроенный по отношению к Царю французский историк М. Ферро: «Репутация великого князя была, безусловно, несколько завышена. Близкие ему люди вспоминали, как он под предлогом того, что является крупной мишенью, проявлял осторожность и держался подальше от фронта. Николай II был значительно храбрее. В хронике, снятой англичанами, есть кадры, где Царь навещает раненых солдат на передовой. Он возвращается туда снова и снова, словно хочет принести себя в жертву, но ни одна пуля, даже самая шальная, его ни разу не задела».^[66]

Великому князю было свойственно бояться ответственности. Он всегда искал виноватых за собственные ошибки. Так было в деле Мясоедова, когда по его приказу был казнен, обвиненный в шпионаже, человек, которого даже военно-полевой суд отказался признать виновным. Так было и в деле по обвинению в шпионаже военного министра Сухомлинова. Поддерживая обвинения в адрес этих лиц, великий князь тем самым как бы указывал обществу и армии «истинных» виновников того, что русские войска под его началом проигрывают войну. С.П. Мельгунов верно писал: «Можно считать неоспоримо доказанной не только невиновность самого Мясоедова, но и то, что он пал жертвой искупления вины других. На нем, в значительной мере, отыгрывались, и, прежде всего, отыгрывалась Ставка».^[67]

Упустив возможность решающих успехов над Австро-Венгрией в 1914 году, великий князь и возглавляемая им Ставка, не считаясь со сложившейся военной обстановкой и доходившими до них разведданными о готовящемся крупном наступлении противника, продолжали планировать глубокие удары вглубь Германии. Между тем, Император Николай II предлагал совершенно иной план развития военных действий. Этот план предполагал нанести в 1915 году решающий удар по Австро-Венгрии и Турции, проведя одновременно десантную морскую операцию с целью захвата черноморских проливов. Глядя из сегодняшнего дня, можно с уверенностью сказать, что если бы к этому плану прислушалось руководство Ставки, ход войны мог бы быть совершенно иным.

19 апреля 1915 года Гинденбург обрушил на русских свой сокрушительный удар. Под ударами германской артиллерии русские войска несли тяжелые потери, оставляя пядь за пядью территорию империи.

Генерал Н.Н. Головин, в общем, весьма снисходительный к Ставке и лично к великому князю Николаю Николаевичу, в своих научных военных изысканиях дал точные сведения о том, что произошло с русской армией летом 1915 года под руководством Верховного Главнокомандующего великого князя Николая Николаевича. Ставка, пишет Головин, «слишком поздно решилась на отвод наших армий вглубь страны. Это запоздание стоило много лишних жертв. В этом легко убедиться, если вспомнить цифры потерь русской армии за этот период. В летнюю кампанию 1915 года Русская Армия теряет убитыми и ранеными 1 410 000 человек, т. е. в среднем 235 000 в месяц. Это рекордная цифра для всей войны. Средняя величина потерь в месяц для всей армии равняется 140 000. Пленными в ту же кампанию Русская Армия теряет 976 000 человек, то есть по 160 000 человек в среднем в месяц. Если же взять только май, июнь, июль и август, то для каждого из этих четырех месяцев потеря пленными в среднем возрастает до 200 000. Среднее же таковое число в месяц для всей войны исчисляется в 62 000 человек».^[68]

Британский военный агент в Петрограде подполковник А. Нокс доносил в Лондон: «Силы русской армии велики только на бумаге. К несчастью, действительная сила составляет лишь одну треть штатной. Шестьсот пятьдесят тысяч ружей – вот все, что имеет сейчас Россия для защиты своей границы от Ревеля до Черновиц, протяжением в 1 000 миль. Весь вопрос в недостатке ружей».^[69]

В этих условиях великий князь Николай Николаевич впал в состояние, близкое к панике.

Священник Георгий Шавельский вспоминал о поведении великого князя в тяжелые дни весны-лета 1915 года: «Ко мне в купе быстро вошел Великий Князь Петр Николаевич.